Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Хлеб
Роман
-----------------------------------------------------------------------
Д.Н.Мамин-Сибиряк. Собр.соч.в 8 томах. Том 7. - М.: Худ.лит., 1955
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 августа 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
I
- А ты откедова взялся-то, дедко?
- А божий я...
- Божий, обшит кожей?.. Знаем мы вашего брата, таких-то божьих...
Говори уж пряменько: бродяга?
- Случалось... От сумы да от тюрьмы не отказывайся, миленький. Из-под
Нерчинска убег, с рудников.
- Так-то вот ладнее будет... Каторжный, значит?
- Как есть каторжный: ни днем, ни ночью покоя не знаю.
- Ну, мы тебя упокоим... К начальству предоставим, а там на высидку
определят пока што.
Толпа мужиков обступила старика и с удивлением его рассматривала. Да и
было чему подивиться. Сгорбленный, худенький, он постоянно улыбался, моргал
глазами и отвечал зараз на все вопросы. И одет был тоже как-то несообразно:
длинная из синей пестрядины рубаха спускалась ниже колен, а под ней как
есть ничего. На ногах были надеты шерстяные бабьи чулки и сибирские коты.
Поверх рубахи пониток, а на голове валеная крестьянская белая шляпа. За
плечами у старика болталась небольшая котомка. В одной руке он держал
берестяный бурачок, а в другой длинную черемуховую палку. Одним словом,
необычный человек.
- Бурачок-то у тебя зачем, дедко?
- Бурачок?.. А это хитрая штука. Секрет... Он, бурачок-то, меня из
неволи выкупил.
- Он и то с бурачком-то ворожил в курье, - вступился молодой парень с
рябым лицом. - Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам он
ходит... Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и в бурачок
себе опять глядит. Ну, мы его и взяли, потому... не прост человек. А в
бурачке у него вода...
- Ты чего, дедко, на нашу-то реку обзарился?
- А больно хороша река, вот и глядел... ах, хороша!.. Другой такой,
пожалуй, и не найти... Сердце радуется.
Старик оглянул мужиков своими моргавшими глазками, улыбнулся и
прибавил:
- Я старичок, у меня бурачок, а кто меня слушает - дурачок... Хи-хи!..
Ну-ка, отгадайте загадку: сам гол, а рубашка за пазухой. Всею деревней не
угадать... Ах, дурачки, дурачки!.. Поймали птицу, а как зовут - и не
знаете. Оно и выходит, что птица не к рукам...
- Да што с ним разговоры-то разговаривать! - загалдело несколько
голосов разом. - Сади его в темную, а там Флегонт Василич все разберет...
Не совсем умом-то старичонко...
- Больно занятный! - вмешались другие голоса. - На словах-то, как гусь
на воде... А блаженненьким он прикидывается, старый хрен!
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского
волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с
покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады
были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с
покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было
громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно
безлюдело.
- Отпустить его, чего взять со старика? - заметил кто-то в толпе. -
Много ли он и наживет? Еле душа держится...
- Не пущайте, дурачки! - засмеялся старик. - Обеими руками держитесь
за меня... А отпустите - больше и не увидите.
- Нет, надо Флегонта Василича обождать, робя!.. Уж как он вырешит это
самое дело, а пока мы его Вахрушке сдадим.
Волостной сторож Вахрушка сидел все время на крылечке, слушал галденье
мужиков и равнодушно посасывал коротенькую солдатскую трубочку-носогрейку.
Когда состоялось решение посадить неизвестного человека в темную, он молча
поднялся, молча взял старика за ворот и молча повел его на крыльцо. Это был
вообще мрачный человек, делавший дело с обиженным видом. В момент, когда
расщелявшаяся дверь волостного правления готова была проглотить свою
жертву, послышался грохот колес и к волости подкатили длинные дроги. Мужики
сняли свои шапки. На дрогах, на подстилке из свежего сена, сидели все
важные лица: впереди всех сам волостной писарь Флегонт Васильевич Замараев,
плечистый и рябой мужчина в плисовых шароварах, шелковой канаусовой рубахе
и мягкой серой поярковой шляпе; рядом с ним, как сморчок, прижался
суслонский поп Макар, худенький, загорелый и длинноносый, а позади всех
мельник Ермилыч, рослый и пухлый мужик с белобрысым ленивым лицом. Писарь
только взглянул на стоявшего на крыльце старика с котомкой и сразу понял, в
чем дело.
- Бродягу поймали? - коротко спросил он.
- Был такой грех, Флегонт Василич... В том роде, как утенок попался:
ребята с покоса привели. Главная причина - не прост человек. Мало ли
бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой; все они на один покрой, а этот
какой-то мудреный и нас всех дурачками зовет...
- Ну-ка, ты, умник, подойди сюда! - приказал писарь.
Старик подошел к дрогам и пристально посмотрел на сидевшую знать
своими моргавшими глазками.
- Умник, а порядка не знаешь! - крикнул писарь, сшибая кнутовищем с
головы старика шляпу. - С кем ты разговариваешь-то, варнак?
- Пока ни с кем... - дерзко ответил старик. - Да моей пестрядине с
твоим плисом и разговаривать-то не рука.
- Што за человек? Как звать? - грянул писарь.
- Прежде Михеем звали...
- А фамилия как?
- Человек божий...
- Непомнящий родства?
- Где же упомнить, миленький? Давненько ведь я родился...
- Да што с ним разговаривать-то! - лениво заметил мельник Ермилыч,
позевывая. - Вели его в темную, Флегонт Василич, а завтра разберешь... Вот
мы с отцом Макаром о чае соскучились. Мало ли бродяжек шляющих по нашим
местам...
- А какой ты веры будешь, старичок? - спросил о.Макар.
- Веры я христианской, батюшка.
- Православной?
- Около того.
- И видно, што православный. Не то тавро...
- Уж какое есть.
- Из ваших, - смиренно заметил о.Макар, обращаясь к мельнику Ермилычу.
- Имеет большую дерзость в ответах, а, между прочим, человек неизвестный.
- Да ну его к ляду! - лениво протянул мельник. - Охота вам с ним
разговаривать... Чаю до смерти охота...
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез
в дверях волости. Мужики все время стояли без шапок, даже когда дроги
исчезли, подняв облако пыли. Они постояли еще несколько времени, погалдели
и разбрелись по домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло
сыростью. Кое-где в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло
стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это была
низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее
неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце,
обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому в
уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
- Вот бог и квартиру послал... - бормотал он, покряхтывая. - Что же,
квартира отменная.
Вахрушка в это время запер входную дверь, закурил свою трубочку и
улегся с ней на лавке у печки. Он рассчитывал, по обыкновению, сейчас же
заснуть.
- Эй, служба, спишь? - послышался голос из темной.
- Сплю, а тебе какая печаль?
- Ты в солдатах служил?
- Случалось... А ты у меня поговори!..
Молчание. Вахрушка вздыхает. И куда эти бродяги только идут? В год-то
их близко сотни в темной пересидит. Только настоящие бродяги приходят
объявляться поздно осенью, когда ударят заморозки, а этот какой-то
оглашенный. Лежит Вахрушка и думает, а старик в темной затянул:
- Се жених грядет во полунощи и блажен раб, его же обрящет бдяща...
- Эй, будет тебе, выворотень! - крикнул Вахрушка. - Нашел время горло
драть...
- Да я духовное, служба... А ты послушай: "И блажен раб, его же
обрящет бдяща", а ты дрыхнешь. Это тебе раз... А второе: "Недостоин, его же
обрящет унывающа"... Понимаешь?
- Вот навязался-то! - ворчал Вахрушка.
Опять молчание. Слышно, как по улице грузно покатилась телега. Где-то
далеко, точно под землей, лают неугомонные деревенские собаки.
- Ты не здешний? - спрашивает старик, укладываясь на соломе.
- А ты как знаешь?
- Да видно по обличью-то... Здесь все пшеничники живут, богатей, а у
тебя скула не по-богатому: может, и хлеб с хрустом ел да с мякиной.
- Я чердынский... Это верно. Убогие у нас места, земля холодная,
неродимая. И дошлый же ты старичонко, как я погляжу на тебя!
- Дошлый, да про себя... А поп у вас богатый?
- Богатимый поп... Коней одних у него с тридцать будет, больше сотни
десятин запахивает. Опять хлеба у попа не в проворот: по три года хлеб в
кладях лежит.
- А писарь?
- И писарь богатимый... Не разберешь, кто кого богаче. Не житье им
здесь, а масленица... Мужики богатые, а земля - шуба шубой. Этого и званья
нет, штобы навоз вывозить на пашню: земля-матушка сама родит. Вот какие
места здесь... Крестьяны государственные, наделы у них большие, - одним
елевом, пшеничники. Рожь сеют только на продажу... Да тебе-то какая печаль?
Вот привязался человек!
- А мельник у вас плут: на руку нечист.
- Да ты почем знаешь, что он мельник?
- А по сапогам вижу: бус* на сапогах, значит мельник.
______________
* Бус - хлебная пыль, которая летит при размолке зерна. (Прим.
Д.Н.Мамина-Сибиряка.)
Вахрушка даже сел на своем конике, пораженный наблюдательностью
неизвестного бродяги. Вот так старичонко задался: на два аршина под землей
все видит. Вахрушка в конце концов рассердился:
- Да ты што допытываешь-то меня, окаянная твоя душа? Вот завтра тебе
Флегонт Василич покажет... Он тебя произведет. Вишь, какой дошлый
выискался!
- Страшен сон, да милостив бог, служба. Я тебе загадку загадаю: сидит
баба на грядке, вся в заплатках, кто на нее взглянет, тот и заплачет.
Ну-ка, угадай?
- Капуста.
- Ах, дурачок, дурачок, и этого не знаешь! Лук, дурашка... Ну, а
теперь спи: утро вечера мудренее.
- Да ты што ругаешься-то в самом деле? - зарычал Вахрушка, вскакивая.
- Полюбил я тебя, как середа пятницу... Как увидал, так и полюбил.
Сроду не видались, а увиделись - и сказать нечего. Понял?.. Хи-хи!.. А
картошку любишь? Опять не понял, служба... Хи-хи!.. Спи, дурачок.
II
Утром писарь Замараев еще спал, когда пришел к нему волостной сторож
Вахрушка.
- Гости у нас вечор засиделись, - объясняла ему стряпка. - Ну, выпили
малость с отцом Макаром да с мельником. У них ведь компания до белого
свету. Люты пить... Пельмени заказали рыбные, - ну, и компанились. Мельник
Ермилыч с радостей и ночевать у нас остался.
Вахрушка был настроен необыкновенно мрачно. Он присел на порог и молча
наблюдал, как стряпка возилась у топившейся печи. Время от времени он
тяжело вздыхал, как загнанный коренник.
- Сказывают, вечор наши суслонские ребята бродяжку в курье поймали? -
тараторила стряпуха, громыхая ухватами.
- А тебе какая забота? - озлился Вахрушка.
Молва говорила, что у Вахрушки с писарскою стряпкой Матреной дело
нечисто. Главным доказательством служили те пироги, которые из писарской
"ухни попадали неведомыми никому путями в волостную сторожку. Впрочем,
Матрена была вдова, хотя и в годках, а про вдову только ленивый не наплетет
всякой всячины. Писарский пятистенный дом, окруженный крепкими
хозяйственными постройками, был тем, что называется полною чашей. Недаром
Флегонт Васильевич целых двадцать пять лет выслужил писарем в Суслоне. На
всю округу славился суслонский писарь и вторую жену себе взял городскую, из
Заполья, а запольские невесты по всему Уралу славятся - богачки и модницы.
К своему богатству Замараев прибавил еще женино приданое и жил теперь в
Суслоне князь князем.
- Ах, пес! - обругался неожиданно Вахрушка, вскакивая с порога. - Вот
он к чему про картошку-то меня спрашивал, старый черт... Ну, и задался
человечек, нечего сказать!
Когда писарь, наконец, проснулся, Вахрушка вошел в горницу и,
остановившись на пороге, заявил:
- Как хошь, Флегонт Василич, а я боюсь.
- Кого испугался-то? - удивился не прочухавшийся хорошенько после
вчерашних пельменей писарь.
- А этого самого бродяги. В тоску меня вогнал своими словами. Я всю
ночь, почитай, не спал. И все загадки загадывает. "А картошку, грит,
любишь?" Уж я думал, думал, к чему это он молвил, едва догадался. Он это
про бунт словечко закинул.
- Про картофельный бунт? - вскипел вдруг писарь. - Ах, мошенник! Да я
его в три дуги согну!.. я...
- Колдун какой-то, я так полагаю.
- Ну, это пустяки! Я ему покажу... Ступай теперь в волость, а я приду,
только вот чаю напьюсь.
- А ежели он што надо мной сделает, Флегонт Василич? Боюсь я его.
- Ступай, дурак!
Вахрушка почесал в затылке и почтительно выпятился в двери. Через
минуту мимо окон мелькнула его вытянутая солдатская фигура.
Село Суслон, одно из богатейших зауральских сел, красиво разлеглось на
высоком правом берегу реки Ключевой. Ряды изб, по сибирскому обычаю,
выходили к реке не лицом, а огородами, что имело хозяйственное значение:
скотину поить ближе, а бабам за водой ходить. На самом берегу красовалась
одна белая каменная церковь, лучшая во всей округе. От церкви открывался
вид и на все село, и на красавицу реку, и на неоглядные поля, занявшие весь
горизонт, и на соседние деревни, лепившиеся по обоим берегам Ключевой почти
сплошь: Роньжа, Заево, Бакланиха. Вдали, вниз по течению Ключевой, грязным
пятном засела на Жулановском плесе мельница-раструска Ермилыча, а за ней
свечой белела колокольня села Чуракова. Вверх по течению Ключевой владения
суслонских мужиков от смежных деревень отделяла Шеинская курья, в которой
поймали вчера мудреного бродягу. Повыше этой курьи река была точно сжата
крутыми берегами, - это был Прорыв. Летом можно было залюбоваться
окрестностями Суслона.
В сороковых годах Суслон сделался центром странного "картофельного
бунта". Дело вышло из-за министерского указа об обязательном посеве
картофеля. Запольский уезд населен исключительно государственными
крестьянами, объяснившими обязательный посев картофеля как меру обращения в
крепостную зависимость. Темная крестьянская масса всколыхнулась почти на
расстоянии всего уезда, и волнение особенно сильно отразилось в Суслоне,
где толпа мужиков поймала молодого еще тогда писаря Замараева и на веревке
повела топить к Ключевой как главного виновника всей беды, потому что
писаря и попы скрыли настоящий царский указ. В этот критический момент,
когда смерть была на носу, писарь пустился на отчаянную штуку.
- Ведите меня в волость, я все покажу! - смело заявил он.
Когда тысячная толпа привела писаря в волость, он юркнул за свой стол,
обложился книгами и еще смелее заявил:
- Ну-ка, возьмите меня через закон. Вот он, закон-то, весь тут.
Мужики совершенно растерялись, что им делать с увертливым писарем.
Погалдели, поругались и начали осаживать к двери.
- Робята, пойдем домой! - послышался первый голос, и вся толпа
отхлынула от волости, как морская волна.
Находчивость неизвестного писарька составила ему карьеру и своего рода
имя. Так он и остался в Суслоне. Вот именно этот неприятный эпизод и
напомнил ему Вахрушка своею картошкой.
Напившись на скорую руку чаю и опохмелившись с гостем рюмкой настойки
на березовой почке, он отправился в волость. Ермилыч пошел за ним.
- Надо его проучить, - советовал мельник, когда они подходили к
волости.
У волости уже ждали писаря несколько мужиков и стояла запряженная
крестьянская телега. Волостных дел в Суслоне было по горло. Писарь принимал
всегда важный вид, когда подходил к волости, точно полководец на поле
сражения. Мужиков он держал в ежовых рукавицах, и даже Ермилыч проникался к
нему невольным страхом, когда завертывал в волость по какому-нибудь делу.
Когда писарь входил в волость, из темной донеслось старческое пение:
Тяжело душеньке с телом расставатися,
Тяжелее душеньке во грехах оставатися.
- Вон он, идол, какую обедню развел, - жаловался Вахрушка.
Писарь Замараев занял с приличною важностью свое место за волостным
столом, а мельник Ермилыч поместился в качестве публики на обсиженной
скамеечке у печки. Ермилыч, как бывший крестьянин, сохранял ко всякой
власти подобострастное уважение и участенно вздыхал, любуясь властными
приемами дружка писаря.
- Ну-ка, приведи сюда эту ворону! - лениво сказал Замараев, для пущей
важности перелистывая книгу входящих бумаг.
Вахрушка молодцевато подтянулся и сделал налево кругом. Таинственный
бродяга появился во всем своем великолепии, в длинной рубахе, с котомочкой
за плечами, с бурачком в одной руке и палкой в другой.
Писарь сделал вид, что не замечает его, продолжая перелистывать
журнал, а потом быстро поднял глаза и довольно сурово спросил:
- Бродяга? Непомнящий родства? Так... А прозвище?
- Колобок, - смело ответил старик, с улыбочкой поглядывая на мельника.
- Божий человек, значит.
- Слыхали, - протянул писарь. - Много вас, таких-то божьих людей,
кажное лето по Ключевой идет. Достаточно известны. Ну, а дальше што можешь
объяснить? Паспорт есть?
- По сусекам метен, по закромам скребен, - вот тебе и весь паспорт.
Писарь ударил кулаком по столу и закричал:
- Ты петли-то не выметывай, ворона желторотая! Говори толком, когда
спрашивают!
- Не кричи ты на меня, пужлив я... Ох, напужал!
Бродяга скорчил такую рожу, что Ермилыч невольно фыркнул и сейчас же
испугался, закрыв пасть ладонью. Писарь сурово скосил на него глаза и
как-то вдруг зарычал, так что отдельных слов нельзя было разобрать. Это был
настоящий поток привычной стереотипной ругани.
- Да я тебя заморю! сгною! изотру в порошок!.. Да я... я... я...
Ермилыч даже закрыл глаза, когда задыхавшийся под напором бешенства
писарь ударил кулаком по столу. Бродяга тоже съежился и только мигал своими
красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к нему, погрозил
кулаком, но не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на окно, которое
распахнул с треском, так что жалобно зазвенели стекла. Сохранял
невозмутимое спокойствие один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению
всякого начальства.
- Ну, что ты молчишь, а? - ревел писарь, усаживаясь на место и
приготовляя бумагу, чтобы записать дерзкого бродягу. - Откуда ползешь?
- Все мы из одних местов. Я от бабки ушел, я от дедки ушел и от тебя,
писарь, уйду, - спокойно ответил бродяга, переминаясь с ноги на ногу.
- Ах, ты... да я... я...
Писарь только хотел выскочить из-за стола, но бродяга его предупредил
и одним прыжком точно нырнул в раскрытое окно, только мелькнули голые ноги.
- Держи его, подлеца! Лови! - орал Замараев, подбегая к окну.
Сидевшие на крыльце мужики видели, как из окна волости шлепнулся
бродяга на землю, быстро поднялся на ног