Габриэль Гарсия Маркес
Рассказы

Вдова Монтьель
Добрый фокусник, продавец чудес
Другая сторона смерти
Ева внутри своей кошки
Искусственные розы
Незабываемый день в жизни Бальтасара
Последнее путешествие корабля-призрака
Похороны Великой Мамы
Самый красивый утопленник в мире
Сиеста во вторник
Счастливое лето госпожи Форбс
Третье смирение
У нас в городке воров нет
Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабушке



   Габриэль Гарсия Маркес
   Незабываемый день в жизни Бальтасара
   Рассказ

   ђ Перевод с испанского Ростислава РЫБКИНА  Форматирование  и  правка:
Б.А. Бердичевский

   Клетка была готова, и Бальтасар, как он обычно делал с клетками,  по-
весил ее под навес крыши. И он еще не кончил завтракать, а уже все  вок-
руг говорили, что это самая красивая клетка на свете. Столько народу то-
ропилось ее увидеть, что перед домом собралась толпа, и Бальтасару приш-
лось снять клетку и унести назад в мастерскую.
   - Побрейся, - сказала Урсула, - а то ты похож на капуцина.
   - Бриться сразу после завтрака плохо, - возразил ей Бальтасар.
   У него была двухнедельная борода, короткие волосы, жесткие и торчащие
как грива у мула, и лицо испуганного ребенка. Однако выражение этого ли-
ца было обманчиво. В феврале Бальтасару исполнилось тридцать, в незакон-
ном и бездетном сожительстве с Урсулой он пребывал уже  четыре  года,  и
жизнь давала ему много оснований быть осмотрительным,  но  ни  одного  -
чтобы чувствовать себя испуганным. Ему не приходило в голову, что  клет-
ка, которую он только что закончил, может показаться кому-то самой  кра-
сивой на свете. Для него, делавшего клетки с самого детства, эта послед-
няя работа была лишь чуть трудней первых.
   - Тогда отдохни, - сказала женщина. - С такой бородой нельзя выйти на
люди.
   Он послушно лег в гамак, но ему то и дело приходилось вставать и  по-
казывать клетку соседям. Урсула сначала не обращала на нее никакого вни-
мания. Она была недовольна, что он совсем перестал  столярничать  и  две
недели занимался одной только клеткой, плохо спал, вздрагивал,  разгова-
ривал во сне и ни разу не вспоминал о том, что надо побриться. Но  когда
она увидела клетку, ее недовольство прошло. Пока Бальтасар спал,  Урсула
выгладила ему рубашку и брюки, повесила их на стул рядом с гамаком и пе-
ренесла клетку на стол, в комнату. Там она молча стала ее разглядывать.
   - Сколько ты за нее получишь? - спросила она, когда он проснулся пос-
ле сиесты.
   - Не знаю, - сказал Бальтасар. - Попрошу тридцать песо - может, дадут
двадцать.
   - Проси пятьдесят, - сказала Урсула. - Ты недосыпал две недели. И по-
том она большая. Знаешь, это самая большая клетка, какую я только  виде-
ла.
   Бальтасар начал бриться.
   - Думаешь, дадут пятьдесят?
   - Для дона Хосе Монтьеля такие деньги пустяк, а клетка стоит  больше,
- сказала Урсула. - Тебе бы надо шестьдесят просить.
   Дом плавал в удушающе-знойной полутени, и от стрекота цикад жара  ка-
залась еще невыносимей. Покончив с одеванием, Бальтасар, чтобы хоть нем-
ного проветрить, распахнул дверь в патио, и тогда в комнату вошли  ребя-
тишки.
   Новость уже  распространилась.  Доктор  Октавио  Хиральдо,  довольный
жизнью, но измученный своей профессией, думал, завтракая в обществе хро-
нически больной жены, о новой клетке Бальтасара. На внутренней  террасе,
куда они выносили стол в жаркие дни, стояло множество горшков с  цветами
и две клетки с канарейками. Жена доктора любила своих птиц,  любила  так
сильно, что кошки, существа, способные их съесть, вызывали у нее  жгучую
ненависть. Доктор Хиральдо думал о жене, когда во второй  половине  дня,
возвращаясь от больного, зашел к Бальтасару посмотреть, что  у  него  за
клетка.
   В доме у Бальтасара было полно народу. На столе  красовался  огромный
проволочный купол, в нем было три этажа. Со словно игрушечными перехода-
ми, с отделениями для еды и для сна и с трапециями в специально отведен-
ном для отдыха птиц месте, его клетка казалась макетом гигантской фабри-
ки по производству льда. Не прикасаясь к клетке, врач внимательно ее ог-
лядел и подумал, что на самом деле она превосходит даже то, что он о ней
слышал, и несравненно прекраснее всего, о чем он мечтал для своей жены.
   - Настоящий подвиг фантазии, - сказал он.
   Добрый, почти материнский взгляд его отыскал Бальтасара, и доктор до-
бавил:
   - Из тебя получился бы прекрасный архитектор.
   Бальтасар густо покраснел.
   - Спасибо, - сказал он.
   - Это правда, - отозвался врач. У него были изящные руки,  и  он  был
полный и гладкий, как женщина, бывшая некогда красивой, а голос его зву-
чал как голос священника, говорящего по-латыни. - В нее и птиц  не  надо
сажать, - сказал он, поворачивая клетку перед глазами любопытных,  будто
он предлагал ее купить. - Повесь между деревьями, и она сама запоет.
   Он поставил клетку на место, подумал немного, глядя на нее, и сказал:
   - Хорошо, я ее беру.
   - Она уже продана, - ответила Урсула.
   - Сыну дона Хосе Монтьеля, - объяснил Бальтасар. - Он ее заказывал.
   Всем своим видом доктор выразил почтение.
   - Он дал тебе образец?
   - Нет, просто сказал, что ему нужна большая клетка, вот как эта  -  в
ней будут жить две иволги.
   Врач снова посмотрел на клетку.
   - Иволгам она не подходит.
   - Подходит, доктор, - сказал Бальтасар. Его окружали дети. - Все раз-
меры точно рассчитаны, - продолжал он,  показывая  на  разные  отделения
клетки. Он ударил костяшками пальцев по куполу,  и  клетка  торжественно
запела. - Проволоки прочнее этой не найдешь, и каждое соединение  спаяно
изнутри и снаружи.
   - Даже для обезьяны годится, - вставил кто-то из детей.
   - Верно, - согласился Бальтасар.
   Врач повернул к нему голову.
   - Хорошо, но ведь образца он тебе не дал? И  не  описал  определенно?
Просто: оБольшая клетка для иволгип. Верно?
   - Верно, - подтвердил Бальтасар.
   - Значит, и раздумывать нечего, - сказал врач. -  Одно  дело  большая
клетка для иволги, и совсем другое дело - твоя клетка. Кто докажет,  что
это та самая клетка, которую тебе заказывали?
   - Это она, - сказал сбитый с толку Бальтасар. - Потому я ее и сделал.
   Врач досадливо поморщился.
   - Ты бы мог сделать и другую, - сказала Урсула, пристально  глядя  на
Бальтасара, а потом повернулась к врачу. - Вам ведь не к спеху?
   - Я обещал жене принести ее сегодня.
   - Вы уж извините, доктор, - сказал Бальтасар,  -  но  нельзя  продать
вещь, которая уже продана.
   Врач пожал плечами. Вытирая потную шею платком, он молча уставился на
клетку. Не отрываясь, он глядел в какую-то невидимую для  других  точку,
как глядят на исчезающий вдали корабль.
   - Сколько тебе за нее дали?
   Бальтасар, не отвечая, отыскал взглядом Урсулу.
   - Шестьдесят песо, - сказала она.
   Врач все смотрел и смотрел на клетку.
   - Очень хороша, - вздохнул он. - Удивительно хороша.
   Доктор двинулся к двери, улыбаясь, энергично обмахиваясь  платком,  и
тут же воспоминание об этом эпизоде начало навсегда стираться в его  па-
мяти.
   - Монтьель очень богат, - сказал он, выходя из комнаты.
   На самом деле Хосе Монтьель не был таким богачом, каким  казался,  но
был готов на все, чтобы им стать. Всего за несколько кварталов отсюда, в
доме, доверху набитом вещами, где никогда даже не пахло тем, чего нельзя
было бы продать, он с полнейшим  равнодушием  слушал  рассказы  о  новой
клетке Бальтасара. Его супруга, терзаемая навязчивыми мыслями о  смерти,
закрыла после обеда все окна и двери и два часа неподвижно  пролежала  в
полутьме с открытыми глазами, в то время как сам  Хосе  Монтьель  сладко
дремал. Его разбудил шум голосов. Тогда он открыл дверь и  увидел  перед
домом толпу, а в толпе - Бальтасара с клеткой, свежевыбритого,  во  всем
белом, и выражение лица у него было почтительно-наивное - то самое,  ка-
кое бывает у бедняков, когда они приходят в дома богатых.
   - Да это просто чудо какое-то, - с радостным  изумлением  воскликнула
супруга Монтьеля, ведя Бальтасара за собой в дом. - Ничего похожего я  в
жизни не видела!
   И, возмущенная бесцеремонностью толпы, вливавшейся вслед за Бальтаса-
ром в дверь патио, добавила:
   - Нет, лучше вы несите внутрь, а то они превратят нам дом  бог  знает
во что.
   Бальтасар бывал в этом доме и раньше - несколько раз, зная  его  мас-
терство и любовь к своему делу, его приглашали сюда для выполнения  мел-
ких столярных работ. Однако среди богатых ему было не по себе. Он  часто
думал о них, об их некрасивых и вздорных женах, об ужасающих болезнях  и
неслыханных хирургических операциях, и всегда их жалел. Когда он  входил
в их дома, ноги плохо слушались его, и каждый шаг стоил ему усилия.
   - Пепе дома? - спросил Бальтасар, ставя клетку на стол.
   - В школе еще, - ответила жена Монтьеля. - Скоро должен прийти.
   И добавила:
   - Монтьель моется.
   В действительности же Хосе Монтьель помыться не успел и сейчас тороп-
ливо обтирался камфарным спиртом, собираясь выйти посмотреть, что проис-
ходит. Человек он был такой осторожный, что спал, не включая электричес-
кого вентилятора, - тот помешал бы ему следить во сне за всеми  шорохами
в доме.
   - Аделаида! - крикнул он. - Что там такое?
   - Иди посмотри, какая чудесная вещь! - ответила жена.
   Хосе Монтьель, тучный, с волосатой грудью и накинутым на шею полотен-
цем, высунулся из окна спальни.
   - Что это?
   - Клетка для Пепе, - ответил Бальтасар.
   Женщина посмотрела на него растерянно.
   - Для кого? - выдохнул Монтьель.
   - Для Пепе, - повторил Бальтасар. - Пепе заказал ее мне.
   Ничего не произошло, но Бальтасару почудилось, будто перед ним откры-
ли дверь бани. Хосе Монтьель вышел в трусах из спальни.
   - Пепе! - закричал он.
   - Он еще не пришел, - сказала жена вполголоса, не двигаясь с места.
   В дверном проеме появился Пепе. Это был  двенадцатилетний  мальчик  с
теми же, что и у матери, загнутыми ресницами и с таким же,  как  у  нее,
выражением тихого страдания на лице.
   - Иди сюда, - позвал его Хосе Монтьель. - Ты заказывал это?
   Мальчик опустил голову. Схватив Пепе  за  волосы,  Монтьель  заставил
мальчика посмотреть ему в глаза.
   - Отвечай!
   Тот молча кусал губы.
   - Монтьель... - прошептала жена.
   Хосе Монтьель разжал руку и резко повернулся к Бальтасару.
   - Жаль, что так получилось, Бальтасар, -  сказал  он.  -  Прежде  чем
приступить к делу, надо было поговорить со мной. Только тебе могло прий-
ти в голову условиться с ребенком.
   Лицо его вновь обретало утраченное  было  выражение  покоя.  Даже  не
взглянув на клетку, он поднял ее со стола и протянул Бальтасару.
   - Сейчас же унеси и продай кому-нибудь, если сумеешь.  И  очень  тебя
прошу, не спорь со мной.
   А потом, хлопнув Бальтасара по спине, объяснил:
   - Мне доктор запретил волноваться.
   Мальчик стоял словно окаменев. Но вот Бальтасар с клеткой в руке рас-
терянно посмотрел на него, и тот, издав горлом какое-то хриплое рычанье,
похожее на собачье, бросился па пол и зашелся криком.
   Хосе Монтьель безучастно смотрел, как мать его успокаивает.
   - Не поднимай его, - сказал он. - Пусть разобьет голову об пол. А по-
том подсыпь соли с лимоном, чтоб веселей было беситься.
   Мальчик визжал без слез; мать держала его за руки.
   - Оставь его, - снова сказал Монтьель.
   Бальтасар смотрел на мальчика, как смотрел бы на  заразного  зверя  в
агонии. Было уже почти четыре. В этот час у него в доме Урсула,  нарезая
лук, поет старую-престарую песню.
   - Пепе, - сказал Бальтасар.
   Он шагнул к мальчику и, улыбаясь, протянул ему клетку.  Мальчик  вмиг
оказался на ногах, обхватил ее по высоте почти такую же, как и  он  сам,
обеими руками и, не зная, что сказать,  уставился  сквозь  металлическое
плетение на Бальтасара. За все это время он не пролил ни одной слезинки.
   - Бальтасар, - мягко вмешался Хосе Монтьель, - я  ведь  сказал  тебе:
сейчас же унеси клетку.
   - Отдай ее, - сказала женщина сыну.
   - Оставь ее себе, - сказал Бальтасар.
   А потом, обращаясь к Хосе Монтьелю, добавил:
   - В конце концов, для этого я ее и сделал.
   Хосе Монтьель шел за ним до самой гостиной.
   - Не валяй дурака, Бальтасар, - настаивал он, пытаясь его  задержать.
- Забирай свою штуковину и не делай больше глупостей. Все равно не  зап-
лачу ни сентаво.
   - Неважно, - сказал Бальтасар. - Я сделал ее Пепе в подарок. Я  и  не
рассчитывал ничего за нее получить.
   Пока Бальтасар пробивался сквозь толпу любопытных, которые  толкались
в дверях, Хосе Монтьель, стоя посреди гостиной, кричал ему вслед. Он был
бледен, а глаза его все больше наливались кровью.
   - Дурак! - кричал он. - Забирай сейчас же свое  барахло!  Не  хватало
еще, чтобы в моем доме кто-то распоряжался, дьявол тебя подери!
   В бильярдной Бальтасара встретили восторженными криками. До  сих  пор
он думал, что просто сделал клетку лучше прежних своих клеток  и  должен
был подарить ее сыну Хосе Монтьеля, чтобы тот не плакал, и что  во  всем
этом нет ничего особенного. Но теперь он понял, что многим судьба клетки
почему-то небезразлична, и расстроился.
   - Значит, тебе дали за нее пятьдесят песо?
   - Шестьдесят, - ответил Бальтасар.
   - Стоит сделать зарубку в небесах, - сказал кто-то. - Ты первый, кому
удалось выбить столько денег из дона Хосе Монтьеля. Такое надо  отпразд-
новать.
   Ему поднесли кружку пива, и он ответил тем, что заказал на всех  при-
сутствующих. Так как пил он впервые в жизни, то к вечеру был уже  совсем
пьян и стал рассказывать о своем фантастическом плане: тысяча клеток  по
шестьдесят песо за штуку, а потом миллион клеток, чтобы вышло шестьдесят
миллионов песо.
   - Надо наделать их побольше, чтобы успеть продать  богатым,  пока  те
живы, - говорил он, уже ничего не соображая. - Все они больные  и  скоро
помрут. Какая же горькая у них жизнь, если им даже волноваться нельзя!
   Два часа без перерыва музыкальный  автомат  проигрывал  за  его  счет
пластинки. Все пили за здоровье Бальтасара, за его счастье и удачу и  за
смерть богачей, но к часу ужина он остался один.
   Урсула ждала его до восьми вечера с блюзом жареного мяса, посыпанного
колечками лука. Кто-то сказал ей, что Бальтасар  в  бильярдной,  что  он
одурел от успеха и угощает всех пивом, но она не  поверила,  потому  что
Бальтасар еще ни разу в жизни не пил. Когда она легла, уже около полуно-
чи, Бальтасар все еще сидел в ярко освещенном заведении, где были столи-
ки с четырьмя стульями вокруг каждого и рядом, под открытым небом,  пло-
щадка для танцев, по которой сейчас разгуливали выпи. Лицо  его  было  в
пятнах губной помады, и, хотя он был не в силах подняться  с  места,  он
думал о том, что хорошо было бы лечь в одну постель  с  двумя  женщинами
сразу. Расплатиться с хозяином ему было нечем, и он оставил в залог  ча-
сы, пообещав уплатить все на другой день. Позже, лежа посреди улицы,  он
почувствовал, что с него снимают ботинки, но ради них  ему  не  хотелось
расставаться с самым прекрасным сном в его жизни. Женщины,  спешившие  к
утренней мессе, боялись на него смотреть: они думали, что он мертв.



   Габриэль Гарсия Маркес
   Счастливое лето госпожи Форбс
   Рассказ

   ђ Перевод с испанского Ростислава РЫБКИНА  Форматирование  и  правка:
Б.А. Бердичевский

   К вечеру, вернувшись домой, мы увидели, что к  косяку  входной  двери
прибита огромная морская змея, гвоздь пронзил ее там, где  кончалась  ее
голова, и змея была черная и мерцающая, и казалась, с ее еще живыми гла-
зами и острыми как у пилы зубами, дурной ворожбой цыган. Мне только  не-
давно исполнилось девять лет, и теперь меня охватил ужас, сравнимый лишь
с ужасом, какой испытываешь в кошмарах, и я не мог произнести ни  слова.
А мой брат, который был на два года моложе и сейчас нес наши кислородные
баллоны, маски и ласты, бросил их, страшно закричал  и  помчался  прочь.
Когда госпожа Форбс, отставшая от нас, услышала его крик, она  была  еще
на каменной лестнице, которая, извиваясь, поднималась по скалам от прис-
тани к нашему дому; бледная и встревоженная госпожа Форбс  нас  догнала,
но увидев, что пригвоздено к косяку, сразу поняла, чего мы  так  испуга-
лись. Госпожа Форбс часто повторяла, что когда двое детей вместе, каждый
из них отвечает за себя и за другого, поэтому, услышав крики моего  бра-
та, накинулась на нас обоих и стала отчитывать за  несдержанность.  Быть
может, потому, что она сама тоже испугалась, но только не  хотела  этого
сказать, она говорила сейчас по-немецки, а  не  по-английски,  как  того
требовал заключенный с нею как с бонной контракт. Но  едва  отдышавшись,
она сразу вернулась к английскому, похожему в ее устах на стук камешков,
и к свойственной ей одержимости педагогикой.
   - Это muraena helena1, - сказала нам госпожа Форбс, - она так называ-
ется потому, что считалась у  древних  аллинов  священной  рыбой.  Вдруг
из-за кустов каперсов появился Оресте, местный юноша, который учил нас с
братом подводному плаванию. Маска у него была сдвинута на  лоб,  на  нем
были крошечные плавки и кожаный пояс с шестью разными ножами, потому что
подводную охоту он не представлял себе иначе как вплотную, тело к  телу,
единоборство с морским животным. Лет ему было около двадцати, в глубинах
моря он проводил больше времени, чем на суше, и  казалось,  что  он  сам
морское животное с телом, всегда  вымазанным  машинным  маслом.  Госпожа
Форбс, когда увидела его впервые, сказала моим родителям, что более кра-
сивого человека невозможно себе вообразить. Но сейчас ему не  помогла  и
красота: ему тоже пришлось выслушать нотацию, только  по-итальянски,  за
мурену, которую он прибил к двери, чтобы напугать детей - никакого  дру-
гого объяснения этой выходке не могло быть. Затем госпожа Форбс приказа-
ла, чтобы с почтением, которого заслуживает упоминаемое в мифах  сущест-
во, он мурену снял, а нас послала одеваться к ужину.
   Оделись мы в одно мгновение, тщательно следя за тем, чтобы не  допус-
тить при этом ни малейшей ошибки, потому  что  проведя  две  недели  под
властью госпожи Форбс, хорошо усвоили, что на свете нет дела более труд-
ного, чем жизнь. Пока в полумраке ванной мы с братом  принимали  душ,  я
почувствовал, что брат все еще думает о мурене.
   - Глаза у нее были как у человека, - сказал он мне.
   В душе я с ним согласился, но от него это скрыл и успел еще до  того,
как кончил мыться, перевести разговор на другую тему. Но когда я  первым
вышел из-под душа, он попросил, чтобы я не уходил и подождал его.
   - Но ведь сейчас еще светло, - сказал я ему.
   Я раздвинул занавески. Была середина августа, за  окном  тянулась  до
противоположного края острова пышущая зноем, но похожая на лунную равни-
на, а в небе неподвижно стояло солнце.
   - Не потому, - сказал брат, - просто я боюсь бояться.
   Однако когда мы сели за стол, брат, судя по всему, успокоился, и при-
шел он такой аккуратный, что даже удостоился  похвалы  госпожи  Форбс  и
двух поощрительных баллов вдобавок к уже накопившимся за неделю.  А  мне
за то, что я, опаздывая, заспешил и вошел в столовую дыша слишком часто,
она два балла за поведение сбавила. Каждые пятьдесят баллов должны  были
вознаграждаться двойной порцией десерта, но ни мне, ни  брату  никак  не
удавалось подняться выше пятнадцати. А это жаль, серьезно: потом нам уже
никогда не приходилось есть таких вкусных пуддингов, какие готовила гос-
пожа Форбс.
   Каждый раз, прежде чем приступить к еде, мы, стоя перед  пустыми  та-
релками, молились. Госпожа Форбс не была католичкой, однако по  условиям
контракта должна была заставлять нас молиться шесть раз в  день,  и  для
того, чтобы контракт выполнять, ей пришлось выучить наизусть наши молит-
вы. Потом мы все трое садились, стараясь не дышать,  причем  она  в  это
время наблюдала за малейшими деталями нашего поведения и звонила в коло-
кольчик только когда поведение становилось  безупречным.  Тогда  Фульвия
Фламинеа,