Илья Масодов
Школа 1-4

Сладость твоих губ нежных
Ключ от бездны
Мрак твоих глаз
Тепло твоих рук


   Илья Масодов
   Сладость твоих губ нежных

1. Лето

Катя выжимает мокрую косу на песок. Вокруг бешено кричат чайки, бросающиеся
с высоты в сверкающую солнцем рябь, словно сделанную из прозрачного
металла. Катя вся покрыта стеклянными капельками морской воды, от ветра
кожа еЈ собирается мелкими пупырышками, даже тЈплые лучи солнца не могут
согреть выскользнувшее из другой стихии тело, пока летящий воздух не сотрЈт
с неЈ эти маленькие капельки холода. Катя знает, что можно ещЈ лечь в
горячий песок, чтобы ветра было меньше, но ей нравится вот так стоять на
открытом пляже, когда волны прибоя налетают, шипя, на берег за еЈ спиной,
уже не в силах настичь и намочить, лЈгкая тошнота от длительного плаванья
постепенно растворяется внутри, тело медленно высыхает, становится земным,
как сухие кривые деревья на уступе, в зарослях соломенной, скрипящей
кузнечиками травы, и гладкие камни, лежащие среди песка, и Марина,
растянувшаяся навзничь с повЈрнутым вниз лицом, ноги и руки еЈ в светлом,
уже просохшем песке.

Катя подкрадывается к Марине и касается своей мокрой и холодной, как
снежка, рукой еЈ спины, где проступают на коже межи золотистых волосков.

- Катька, прекрати, - поЈживается Марина, улыбаясь, как от щекотки.

Катя садится рядом с ней на песке, поджав ноги, берЈт маленькую гальку и
рисует еЈ серым следом на загорелой спине Марины линию берега и стоящие на
берегу Јлки.

- Ты что там рисуешь? - подозрительно спрашивает Марина, ленясь даже
открыть глаза.

- Пляж, - нараспев произносит Катя, - а на пляже Јлочки растут.

- Какие ещЈ Јлочки?

- Густые. Зима ведь.

Обе они заливаются хохотом, Марина переворачивается на спину, обсыпая Катю
песком, та прыгает на неЈ, холодная, как водяной демон, садится на неЈ
верхом, мЈрзлыми плавками на живот, Марина визжит и пытается стащить с себя
Катю, облепленную песком, их весЈлая яростная борьба оканчивается полным
бессилием, Катя сваливается наконец в песок и смотрит в небесную голубизну,
где есть только три облака, которые медленно плывут наискось, куда-то Кате
за глаза.

- ПойдЈм уже, - произносит она, часто и сладостно дыша. - Скоро полдник.

- А что сегодня на полдник? - спрашивает Марина. Катя чувствует, как рука
подруги тонкой струйкой сыпет ей на живот мурашиный песок.

- Персики, - отвечает Катя, и звук этот звучит в небесной прохладе, как
клавиша маленького пианино. Катя опускает веки, сквозь которые ало
просвечивает солнце, словно так, с закрытыми глазами, Катя пророчески видит
его скорое закатное будущее, песок перестаЈт сыпаться на живот.

- Последние персики. Как жалко, что завтра уезжать, - грустно вздыхает
Марина.

Кате тоже не хочется уезжать, хотя она соскучилась по папе с мамой, но лето
уже кончается, наступает школьная осень. ВсЈ для них сегодня последнее:
последний пляж, последний полдник, последняя игра, последний отбой. Когда
это повторится?

- А на следующее лето ты приедешь? - спрашивает Катя.

- Конечно, - отвечает Марина. - Но это же ещЈ так не скоро... А ты?

- И я тоже. Я буду по тебе скучать.

Катя чувствует, как дыхание Марины приближается к еЈ лицу и мягкие губы
касаются щеки. Катя открывает глаза, чтобы встретиться взглядом с подругой.
Светло-голубые зрачки Марины напоминают ей небо из снов, чистое и ясное, на
которое не больно смотреть, потому что на нЈм нет никакого солнца.

- Только приедешь, сразу напиши мне письмо, - говорит Катя.

- И ты напиши.

С холма, через который проходит колющая босые ноги веточками песочная
тропка, видно море, начинающееся из-под травы и уходящее вдаль, низкое
солнце и паруса трЈх яхт, тонкие белые треугольники, косо несомые ветром
вдоль берега, яхты похожи на насекомых с большими крыльями, опустившихся на
воду и уже не способных больше взлететь, но Катя знает, что на самом деле
они могут плыть очень далеко, даже за горизонт, и видеть далЈкую землю по
ту сторону моря, почему-то она давно убеждена, что на той земле не так как
здесь, там растут пальмы и спят жЈлтые львы.

Катя вспоминает свои разговоры с морем, его сине-зелЈную бездну, тЈплый
ветер, сыпящий в лицо брызги волн, а когда ныряешь, охватывает такая
немота, что сердце замирает, пока глаза приближаются к колышущимся травам,
где лежат раковины и мелькают узенькие рыбки, нет ни звука, ни дыхания, и
хочется побыстрее вынырнуть на свет, и хочется навсегда остаться там, у
дна, по которому течЈт тонкий леденящий поток глубинной воды.

- До свиданья, море, - шепчет Катя. - Я скоро снова приеду к тебе.

И ветер, который высушил на берегу с еЈ кожи множество морских капель, уже
совсем легко и незаметно выпивает теперь слезинку, потому что ему ведь всЈ
равно, он сушит любую солЈную влагу.

После вечерней игры набегавшаяся и запыхавшаяся Катя стоит под душем и
распускает косу, чтобы вымыть соль из волос. Скоро начнЈтся ужин, все
пионеры уже потянулись по розовым гравиевым дорожкам к столовой, только она
одна осталась здесь, душевая, в которой обычно стоит такой гомон множества
девичьих голосов, пуста. Катя моет волосы с мылом и выжимает их на рыжий
кафельный пол. Прямо над ней в стене есть маленькое окошко, закрытое
толстым непрозрачным стеклом, похожего на то, из которого делают тяжЈлые
салатницы и вазы для цветов. Сейчас оно горит светом садящегося солнца.
Катя вытирается колючим полотенцем и садится на мокрую скамеечку у стены,
чтобы вытереть ноги и одеться. Что-то незнакомое чудится ей в маленьком
гранатовом квадрате окна, она думает, что, если открыть его, можно было бы
наверное увидеть песчаную аллею между вечнозелЈными кустами и низкими
кипарисами, розовый от солнца угол спального корпуса, можно было бы
почувствовать запах нагретой за день смолы и приготовленного в столовой
ужина. Но это всЈ было бы иным, чем на самом деле, Катя не понимает, каким
образом всЈ может быть иным, но знает, что было бы. С виду точно таким же,
но иным. Там, за окном, живЈт другое время, то же солнце и те же кипарисы,
тот же несмолкающий гул прибоя, всЈ такое же, только Кати там нет. И через
несколько минут, когда она уйдЈт из душевой, тот, иной мир станет медленно
удаляться от неЈ, с каждой отметкой времени, всЈ дальше и дальше, и его
будет уже никогда не достичь, и может, всЈ стало бы по-другому, если бы
Катя жила там.

На ужин была творожная бабка и чай, а потом была вечерняя линейка. Катя
любила линейки, особенно вечернюю, когда над бетонной площадью посередине
лагеря уже сгущалась летняя ночь, ярко горели за семью кипарисами закатные
облака, солнце обычно уже было там, внизу, где якобы продолжалась земля, во
что Катя до сих пор не могла поверить, и в зелЈном небе носились летучие
мыши, шуршали сверчки по пьяняще пахнущим кустам, за которыми была стена
лагеря, а за ней - выжженная солнцем трава, где живут ящерицы и чЈрные
жуки, а за травой - обрыв и шумящее о камень море, медленно остывающее
после жаркого дня, ещЈ тЈплое, но уже вбирающее ночную темноту и холод.
Здесь, на площади, Катя всегда ощущала себя частью даже не просто
выстроившегося квадратом, в четыре линии, отряда, а всей истории лагеря,
она гордилась именами пионеров, высеченными на каменном обелиске в центре
площади, живым движением священных красных знамЈн, которые ей никогда не
доводилось даже потрогать рукой, она любила лица стоящих рядом с ней
товарищей по звену, и лица напротив, из других звеньев, соперников по
спортивным играм, но в сущности тоже товарищей, она улыбалась тем, кого не
успела встретить за день, они улыбались в ответ, и эта бетонная земля была
еЈ землЈй, эта часть огромной Родины была ей особенно дорога, потому что
принадлежала именно ей, именно она была поставлена здесь, ей доверили
охранять ткань священных знамЈн, это было очень важно, но совсем не пугало
Катю, она никогда не сомневалась, что справится, потому что знамЈна были
здесь уже очень давно, когда еЈ ещЈ даже не было на свете, и она стояла
здесь не одна, ей помогут, еЈ никогда не оставят одну.

Когда начинали бить барабаны и выносили вымпелы и знамя отряда, Катя всегда
чувствовала трепет, она волновалась, словно сейчас еЈ вызовут к доске
отвечать забытый урок. Но когда старший вожатый отряда Виталий говорил
короткую речь, она понимала, что он надеется на всех стоящих тут, в том
числе и на неЈ, и ей уже безразлично было, что придЈтся сделать, она
выкрикивала в ответ ясным голосам девушек-вожатых "Будь готов!" - "Всегда
готов!" Иногда в минуты раздумий Катя часто спрашивала себя, к чему она
должна быть готова, наверное, к войне, она плохо понимала, чем она сможет
тогда помочь, ведь она боялась крови и не смогла бы даже забинтовывать
раненых, но всЈ равно была готова, верила, что в школе научат, как не
бояться крови, ведь еЈ многие боятся, верила, что Сталин уже придумал, как
научить еЈ быть сильной и смелой, а не хватало только этого, главное что
она готова учиться, чтобы защищать свою землю изо всех сил.

На последней линейке всЈ кажется Кате странным, не таким, как всегда. Лица
пионеров спокойны и грустны, даже Дима Смирнов, выходящий с барабаном перед
знаменем, немного бледен. Темнеет быстрее обычного, и контуры белых рубашек
вожатых покрываются серым налЈтом, пионерские галстуки приобретают цвет
запылЈнных роз в придорожных садах. Небо кажется каменным и холодным, как в
планетарии, куда Катю водили этой зимой со всем классом на уроке физики,
только этот планетарий огромный и на нЈм ещЈ не позажигали звЈзд. Катя
дополнительным усилием распрямляет ладошку, уставшую салютовать знамени и
переводит взгляд на кипарисы, чЈрные, словно именно из таких кипарисов и
состоят залежи хорошего советского угля, дающего ей тепло.

Виталий прощается с пионерами, его речь немного длиннее обычной, но всЈ
равно коротка, и когда Катя кричит "Всегда готов!", на глазах у неЈ слЈзы,
от слов старшего вожатого, и оттого, что это последний день, когда кипарисы
черны.

В спальной комнате, где стоит восемь кроватей, девочки долго не могут
уснуть. ШЈпотом они вспоминают прошедшее лето, всЈ смешное и радостное, что
случилось в лагере, а грустное каждая из них вспоминает про себя. Они
говорят о больших играх "Зарница" в начале лета, когда все исцарапались и
побили себе коленки, лазая по каменистым холмам, в лесах звали условные
горны, зашифрованные послания обнаруживались в дуплах или под камнями,
звено, в котором Катя служила медсестрой, высаживалось на южное побережье
острова из резиновой лодки, чтобы выйти в тыл противника, их обнаружили,
ведь противник тоже был хитЈр и оставил наблюдателя в кроне одинокого
дерева, но они всЈ равно победили, потому что другое звено успело добраться
до поросшего кизиловыми кустами холма, найти секретный приказ и захватить
знамя. Они вспоминают свои походы, говорят о тЈплой тишине горных лесов,
картошке, выпеченной в обжигающей золе, песнях у высоких костров, о
необитаемом острове, где стоит заброшенный маяк, и под травами разпадаются
кирпичи непонятных построек, в которых белогвардейцы прятали сокровища
барона Врангеля, о ночных плаваниях по чЈрной бездне моря, полной
фосфорических огней, они говорят о времени, что уже ушло и никогда не
вернЈтся вновь, хотя каждая из них мечтает о чЈм-то будущем, новом и
счастливом, но то, что было, уже не вернЈтся, и потому они клянутся, сами
себе клянутся, никогда не забыть.

Постепенно становится очень поздно, они по очереди умолкают, проваливаясь в
сон, и Катя остаЈтся последней, остаЈтся лежать одна, распростЈршись голая
под простынЈй, она слушает дыхание спящих подруг и монотонный шум моря за
раскрытым окном, потом она поворачивается набок, сгибает ноги в коленях,
захватывая ими плотную полосу простыни, и начинает заниматься тем, чем
нельзя. Она смотрит в окно, чтобы видеть звЈзды, ярко мерцающие в
абсолютной темноте, пахнет пряной травой и кипарисовой смолой, ей
становится жарко и хорошо, как походной ночью, возле костра, к которому она
вытягивает свои босые ноги, специально, чтобы показать незнакомому
существу, что она его совсем не боится, искры летят вроссыпь, уносятся
вверх, к черноте, как будто поднимается из муравейника крылатый рой,
сосновые стволы пожелтели от пламени, и лица, такие знакомые и красивые,
выступают из темноты, особенно лицо Марины, ведь она видела еЈ каждый день,
неужели она такая красивая?

Везде, по всему лесу пылают пионерские костры, жаркие, улетающие ввысь,
звучат детскими голосами песни, так что даже из далЈкой Москвы, из Катиного
дома, слышно их, видны молодые золотистые ели огня, и папа видит их, и
мама, и Сталин, стоя у окна своего кабинета с трубкой в руке, он не спит
сейчас, Сталин, он тоже слушает пионерскую песню, и ему радостно, что он
победит, что бы не случилось, он победит, потому что тысячи тысяч встанут
за его спиной. Катя глубже засовывает в себя пальцы, прижимая колени к
груди, она вся горит пламенем этих высоких костров, уже не может больше
смотреть в окно и закрывает глаза. Прижав свободную руку кулачком ко рту,
Катя покусывает костяшки согнутых пальцев и сосЈт их губами, она
задыхается, задыхается, и вот короткое, мучительное счастье входит в неЈ,
она чуть не вскрикивает, стиснув ногами влажную от пота простынь, и
вцепляется зубами в бок подушки, и дрожит, и дрожит, пока Сталин смотрит на
высокие костры и не замечает еЈ, одну, маленькую, беззаветно любящую его,
но опять сделавшую в темноте то, что нельзя.

Намаявшись, Катя стягивает с себя ногами простынь и некоторое время
неподвижно лежит, не закрывая глаз, пытаясь высохнуть от пота. Спящие
девочки посапывают вразнобой, наполняя темноту теплом своего дыхания и Катя
никак не может остыть. Россыпи звЈзд, как снежные заносы, лежат в небесной
черноте. В ночной дали течЈт тЈмная горная река, неся оборванные веточки и
сосновые шишки. Стены спальной комнаты, где лежит Катя, прошиты толстыми
золотыми нитями, какие иногда непонятным волшебством вкладывают в
прозрачные Јлочные шары.

Наконец она заворачивается во влажноватую ещЈ ткань и смыкает веки. Где-то
там, за широкой полосой беспамятства, она снова начинает видеть и различает
стены ванной комнаты у себя дома, в Москве, только комната почему-то стала
значительно больше, и вместо лампочки над дверью горит самый настоящий
фонарь. Фонарь большой, как на проспекте, но освещает он только сам себя, в
остальном пространстве ванной угадываются только смутные очертания
предметов. Катя сидит голая на табуретке у стены, так что фонарь светит на
неЈ слева. Сначала она просто сидит, потом понимает, что за противоположной
стеной кто-то ходит, она слышит его дыхание и хруст, с которым он трЈтся о
стену, сухой хруст растираемого кирпича. Кате становится очень страшно, она
обхватывает саму себя руками и чувствует ладонями холодную, маслянистую
влагу на своей коже. Потом она замечает, что в стене, возле правого угла,
есть маленькая дверь. Шаги по ту сторону стены приближаются к двери,
замирают, но потом снова удаляются влево. Может быть, по ту сторону стены
нет двери? Шаги приближаются снова, и дверь вдруг отворяется, словно от
сквозняка. За ней темнота. Кате негде спрятаться, потому что в комнате, где
она сидит, нет ничего, кроме табуретки. И вовсе это не ванная комната еЈ
квартиры, она точно знает, что за большой дверью, под фонарЈм, находится
травяной газон, страшный яблоневый сад, который снился ей в детстве. И она
вспоминает, кто стоит за стеной. Это девочка из сада.

Катя просыпается в ранних сумерках, она дрожит, лицо еЈ покрыто холодным
потом. Она поворачивает голову и видит спокойно спящее лицо Наташи на койке
напротив. Лицо у Наташи округлое, ресницы длинные, рот приоткрыт для
дыхания. Кате становится легче, она вытирает краем простыни пот со своего
лица, скользя взглядом по свежеокрашенным стенам и покрытому светло-серыми
тенями отсыревающих мест потолку. Ветер с моря вносит в окно запах
водорослей и гниющих на берегу ракушек. Катя не хочет, но накрывает рот
простынЈй и тихо шепчет:

- Ты теперь снова будешь сниться, девочка из сада?

Когда краешки облака, лежащего на небе, становятся золотыми, Катя аккуратно
прибирает постель, заправляя простынь под матрац, куски железной сетки, из
которой состоит дно кровати, колют ей пальцы. Взбив подушку и уложив еЈ на
установленное порядком место, Катя удовлетворЈнно улыбается, надо же, как
она научилась хорошо прибирать постель за время пребывания в лагере, вот
мама удивится. Причесавшись, Катя начинает собирать свои вещи, вынимая их
из тумбочки и складывая в походный мешок. Последней остаЈтся красивая рыжая
раковина с розовыми внутренними стенками, которую Катя нашла на морском дне
недалеко от берега и хочет подарить маме. Прежде чем засунуть раковину в
мешок, Катя ещЈ раз заглядывает внутрь, где таится непроницаемый мрак, и,
хотя там очень мало места, всЈ равно может оказаться, что кто-то ещЈ живЈт
в глубине раковины, слушая еЈ морской шум. Катя прикладывает раковину к уху
и тоже слушает. Ей хочется скорее в Москву, к маме, чтобы и она быстрее
смогла услышать шум свободного моря.

Автобус едет пожелтевшей от жаркого солнца крымской степью, горы медленно
поворачиваются по сторонам дороги, нехотя отступая назад, солнце печЈт
сквозь потЈртые занавесочки на окнах, но пионерам весело, они играют в
слова, рассказывают истории и смеются, обмениваются адресами, а водитель
автобуса, длинный человек в светлой рубахе, которого Катя никогда раньше не
видела, напевает трудно различимые из-за шума мотора песни, оборачивается в
салон, лукаво прищурившись и подмигивая кому-нибудь, кто встретит его
взгляд, а иногда, когда за его спиной раздастся взрыв смеха, тоже громко
захохочет, закинув голову назад, обернЈтся, глянет весело и снова хохочет,
закидывая голову, такой весЈлый человек.

И всЈ-таки, когда автобус приезжает на вокзал, Катя с облегчением выходит в
отбрасываемую зданием тень, уж очень жарко было в железном теле машины. У
Марины есть деньги и она покупает для себя и Кати по стакану ситро. На
здании вокзала висит плакат, призывающий успешно завершить пятилетку, на
нЈм изображены смеющиеся юноша и девушка, приложившие руки козырьком к
глазам, чтобы не жмурясь смотреть на встающее прямо перед ними солнце
коммунизма. И в это время, когда Катя ещЈ пьЈт из вспотевшего стакана,
прикладывая кончик языка к щемящим от холода зубам, к девочкам подходит
человек в рубашке с коротким рукавом, от которого пахнет бензином и
нагретой дублЈной кожей.

- Кто из вас Котова Катя? - спрашивает человек, потирая ладонью загорелый
затылок. ЕщЈ не получив ответа, он уже смотрит Кате в глаза, словно
проверяет пионерок на честность. Взгляд у него светлый и спокойный, как
леденящее рот ситро.

- Я, - отвечает Катя.

- Я из милиции. Ты можешь нам очень помочь, Катя. Поговорим?

- Но у меня же скоро поезд, в Москву.

- Ничего, не бойся, посадим тебя на поезд, - человек улыбается, чуть
сощуривая глаза. - Ты уж извини, срочное дело. А подружка пусть пока тебе
место займЈт, потому что разговор у нас будет секретный.

Марина понимающе кивает, но всЈ-таки заметно, по самой еЈ удаляющейся
фигурке, что девочка немного обижена недоверием правительственного
человека. Она уходит по солнечной пыльной улице, встречаясь с прохожими,
которые закрывают еЈ телами, как быстрая вода закрывает полузатопленный
плывущий предмет, иногда она вновь появляется в поле зрения, всЈ дальше и
дальше, пока не сворачивает за угол. Так Катя остаЈтся одна.

Человек со спокойными глазами не торопится. Он покупает себе тоже стакан
ситро и выпивает его залпом, вытирает рукой губы, вынимает из кармана
штанов пачку папирос, засовывает одну из них, белую, как морская чайка, в
зубы, зажигает спичку и прикуривает, внимательно и как-то немного
насмешливо глядя на Катю. Она сразу вспоминает, откуда ей знаком этот
взгляд - с портрета Ленина, висящего у них в школе, в красном уголке, и она
проникается уважением к незнакомому человеку, научившемуся у Ленина
правильно