Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Матвеев Андрей. Случайные имена -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  -
Андрей Матвеев Случайные имена Роман Что есть Бог и что есть Дьявол? Фридрих Штаудоферийский "Амфатрида" ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Другая кровь (Сюзанна) 1 Все началось двадцатого июля, где-то в одиннадцать часов утра. Именно в это время раздался телефонный звонок, и мой мюнхенский издатель, господин Клаус В., с печалью в голосе поведал, что - как стало ему известно из абсолютно достоверных источников - премия Хугера, на которую мой последний роман "Градус желания" был выдвинут именно издательством господина Клауса В., досталась не мне, а некоему мулату с островов Теркс и Кайкос. После этого замечательного сообщения господин Клаус В. положенным образом поутешал меня несколько дорого стоящих ему минут и положил трубку, пообещав напоследок, что сие печальное событие никоим образом не отыграется на наших с ним (точнее, на моих и его фирмы) взаимоотношениях. "Что ж, не отыграется - так не отыграется", - подумал я, тупо смотря на смолкший телефонный аппарат, при этом отчего-то вспоминая первую фразу так и не получившего премию Хугера романа. Она гласила, что "В июле, когда наступает жара, время останавливается и повышается градус желания". Мне она нравилась, как, собственно, нравился и сам роман, как нравилось его первое издание, предпринятое господином Клаусом В. (точнее же будет герром Клаусом), правда, не на русском (что совсем не странно, ведь в бедной России найти сейчас издателя для приличной книги нелегко), а на немецком, которого я не знаю, но это никакой роли не играет. Собственно, мой расчет на премию Хугера и сводился не столько к пятидесяти тысячам марок (интересно, сколько это будет в фунтах и долларах, надо бы посмотреть по сегодняшнему курсу), сколько к тому, что - в случае, если Хугер все же достанется мне, - найдется и в России издатель на мой несчастный "Градус". Увы, сейчас с уверенностью можно сказать, что не найдется, а это значит многое, хотя бы то, что через пару месяцев мне не на что будет покупать сигареты и делать Сюзанне подарки, впрочем, о Сюзанне речь еще впереди. Но тут надо сразу же приоткрыть в колоде одну малозначащую карту: то, о чем шла речь в первых абзацах повествования, случилось не сегодня, да и не вчера. Больше года прошло с того дня, когда в одиннадцать часов утра мне позвонил милейший Клаус, и день тот стал основой для всего, что случилось, хотя собственно категория случая не относится к тому интеллектуальному ряду загадок, забав и шарад, над которыми я привык ломать голову, ведь случай - это не больше чем чья-то шутка, хотя временами шутка эта все ставит с ног на голову, и тогда не знаешь, куда бежать. Но я отвлекся, карту пора вновь убрать в колоду, хотя есть ли смысл в том, чтобы я снова - будто и не было моего признания, будто время на самом деле дискретно - вновь вернулся в тот самый день? Все еще одиннадцать часов утра. Так возвращаться или не возвращаться? Может, просто признать, что день тот был переломным в моей жизни? Подумаем вслух. Любой рассказ, вокруг которого ты наворачиваешь целую кучу недоговоренностей и оговорок, подразумевает, что за ним стоит некая тайна. Но тайна - всегда молчание, а молчать я не могу, молчание есть не что иное, как невозможность пуститься в новую эскападу, попытка уложить себя заживо в гроб, лишить услады еще большей, чем любое плотское наслаждение. Так, наверное, чувствует себя профессиональный ловец бабочек или охотник за акулами, которого тяжелая болезнь приковывает к койке и он больше не может физически ощутить это томление в ногах и сердце, почувствовать, как в преддверии опасности в крови начинает вырабатываться адреналин, сердце учащенно стучит и сладкие спазмы охватывают тело. Для меня такая койка - молчание, а значит, сачок и морилка, снасти для ловли акул, пара ружей и здоровущий охотничий нож, альпеншток, ботинки с шипами, страховочная веревка и многое другое уже приготовлено и свалено кучей в углу комнаты, остается сложить все в рюкзак (или вещевой мешок, кому что больше нравится) да невзначай упомянуть, что молчание молчанию рознь - бывает так, что нарушить его равнозначно самоубийству, ибо бывают тайны, принадлежащие не только тебе. Есть силы более могущественные, силы, с которыми я в буквальном смысле связан кровавой клятвой - ведь стоит повнимательнее присмотреться к запястью моей левой руки, еще и сейчас, столько месяцев спустя, можно различить оставшийся на нем белый шрам (разрез был сделан обоюдоострым кинжалом с тяжелой, украшенной переливающимися драгоценными камнями рукоятью; глубоким получился разрез, и тоненькой непрерывной струйкой бежала из него алая кровь - моя кровь, надо отметить). Кровь сцедили в небольшой хрустальный бокальчик, в который - в свою очередь - брызнула еще одна струйка крови, только не алой, а темной, почти черной, да еще с зеленоватым отливом. Густая, как патока, струйка, перемешавшаяся с моей. И я взял бокальчик и приложил к губам, я хлебнул из него, но это уже не метафора, это случилось на самом деле, и... Но это все о молчании. Сейчас же меня начинает интересовать иное - стоит ли раскрывать собственное инкогнито, то есть внятно и просто объяснить, от чьего лица ведется это безумное повествование, хотя сохранить инкогнито намного труднее, чем кажется, ведь мною уже приоткрыта еще одна карта: "Градус желания". Стоит любому затребовать немецкое издание этой книги, и предполагаемое инкогнито развалится само собой, и я из просто "я" стану наделенной именем и фамилией личностью, но не это смущает меня, а то, как лучше вести повествование. В том же "Градусе", к примеру, был герой, мною вымышленный, но сейчас-то я рассказываю о том, что произошло конкретно со мной, это мое левое запястье украшено небольшим белым шрамом, это я пил из хрустального бокальчика свою кровь - алую, что отметим особо! - смешанную с темной, почти черной, со странным зеленоватым отливом. Густой, как патока, была эта чужая кровь, а вот о вкусе ее я еще ничего не сказал: странный у нее, надо заметить, был вкус. Не солоноватый и не сладковатый, не солоновато-сладковатый, если уж на то пошло, а с явным привкусом сероводорода, то есть чего-то гнилостного, затхлого, болотного. Но пил я не морщась, пил с видимым удовольствием, и пил-то именно я, не какой-то выдуманный И. Мя. Рек., так что не станем раскрывать инкогнито, а тот, кому уж совсем невтерпеж, пусть найдет мюнхенское издание "Градуса желания", узнает фамилию автора, пойдет в библиотеку и посмотрит библиографию, из которой узнает, что тот же автор написал еще несколько книг, в том числе "У бездомных нет дома" и "Император и его мандарин", хотя романы эти выпущены такими незначительными тиражами, что отыскать их сейчас нет никакой возможности, если, конечно, не попросить экземплярчик у меня. Но все это несущественно, не больше, чем преамбула, разминка мускулов, разборка снаряжения и укладка рюкзака, хотя на самом деле рюкзак давно уже собран, карта аккуратно свернута и уложена в нагрудный кармашек рубашки из плотного хлопка, что делать дальше? Надо просто встать, выйти на улицу и закрыть за собой дверь. Что я и делаю. Делаю чисто фигурально. Метафора сознания, не больше. На самом деле ничего не происходит, я кладу трубку на аппарат и долго смотрю на смолкшее чудовище, хотя понимаю, что это ничего не изменит, и дело совсем не в том, что уже неоднократно упоминаемую премию Хугера присудили не мне, а какому-то неведомому мулату с островов Теркс и Кайкос (кстати, на каком языке они говорят и пишут, если у них там, конечно, есть письменность? И это не праздный вопрос, мулат может быть очень образованным и писать, к примеру, на английском. Или на немецком. Или на французском. Но ведь нет же терксианского и кайкосианского языков). Дело в другом: жизнь каждого представляет из себя подобие лабиринта, в котором есть глухие камеры-тупички, куда забрести довольно легко, а вот выйти... И так случилось, что лабиринт моей жизни, тот лабиринт, по которому я странствую почти сорок лет, к этому самому дню двадцатого июля, к этому самому часу (что-то в районе одиннадцати утра) и завел меня в такую вот камеру-ловушку. Замечу, что случилось это не впервой, но те, предыдущие, были более светлыми и просторными, да и выбраться из них оказалось довольно просто. Эта же камера оказалась творением почти совершенным, как я ни пытался, так и не мог понять, где выход, и я не грешу ложной многозначительностью, просто жизненные обстоятельства к тому утру сложились именно так, что разрешиться они могли либо в одну, либо в другую сторону. Получение премии Хугера означало не только конец финансовой неразберихи, порождавшей, естественно, и бытовую неустроенность, но могло сказаться и на тех планах, что роились в моей голове, неполучение же... Скажем проще: я поставил на премию Хугера, как безумный игрок на ночном пароходе ставит на кон свою жизнь в русскую рулетку. Медленно катятся океанские волны, палуба пуста, лишь двое, чьих лиц не различить из-за наступившей ночи, не спят, крутя барабан одного и того же револьвера. Щелчок курка, выстрела нет. Ваша очередь, милейший. Упомянутый милейший берет револьвер, крутит барабан, вновь раздается щелчок курка, переходящий в грохот выстрела, мозги разлетаются по палубе, и больше нет ничего. Он проиграл, как проиграл я. Смысл, целесообразность - всего лишь слова, а ведь слова не больше чем подобия реально существующих, но невидимых путей нашей собственной жизни, путей, которые можно сравнить с тенями, отражениями, мрачной игрой ночных палубных огней все на том же, случайно возникшем из небытия пароходе. Я проиграл, и ставкой в этом проигрыше было нечто большее, чем вся предшествующая жизнь, ставкой была моя душа, я не задаюсь тут вопросом, смертна она или нет, это то, на что каждый из нас в свое время найдет правильный ответ, я имею в виду совершенно конкретный момент отношения тела и души еще при физической, биологической жизни: их соподчиненность. Просто в ту ночь, когда я узнал, что выдвинут на премию Хугера, Сюзанна спросила меня: - А что ты будешь делать, если ее не получишь? - Удавлюсь! - рассмеялся я. - А если серьезно? - Ну, - задумался я, - об этом пока трудно что-то сказать... - А ты попробуй! - Продам душу дьяволу, - ответил я, и Сюзанна сказала, что ловит меня на слове. Теперь-то вы понимаете, что испытывал я в то утро, когда узнал, что некий мулат с островов Теркс и Кайкос получил премию Хугера, а стало быть, мне всерьез придется выполнять условия пари, ибо Сюзанна не из тех женщин, что забывают о подобных вещах (пари было заключено сразу же, как у меня с языка сорвались опрометчивые слова), а чтобы понять, почему она не из тех женщин, мне надо рассказать, кто такая Сюзанна, чем я сейчас и займусь, приоткрыв еще одну карту из колоды и сообщив, что Сюзанна вот уже почти десять лет как моя жена, что же касается всего остального... 2 На самом деле ее зовут совсем по-другому, но это не играет никакой роли, ибо если уж втемяшилось в голову, что она Сюзанна, то прежнего имени не то что произносить, но и вспоминать не рекомендуется. Да я его уж и не помню, лишь где-то в одном из закоулочков мозга, ведающих той сладкой амброзией, что называют памятью, таятся несколько запавших (или выпавших) букв, среди которых есть и мягко шепчущая "с", и горделиво-упругая "н", но "тс-с", говорю я сам себе, оставим закоулочек в покое, нечего соваться туда, куда не просят, и пусть Сюзанна до конца дней своих так и остается Сюзанной, чем-то непривычно-зкзотическим для лишенного подобной роскоши отечественного слуха. Фамилия у нее, естественно, моя, а вот отчество самое простое: Сергеевна. Так что она Сюзанна Сергеевна, дальше идет прочерк, и можно переходить к следующему абзацу, начать который я позволю себе... А собственно, с чего? С описания Сюзанниной внешности? С психологических характеристик? С того, как мы познакомились? Или вообще с того, что уже вот почти десять лет, как мы женаты? Что есть главное, а что второстепенное, что можно опустить, а что - оставить? Ну, опустить, скорее всего, ничего нельзя, так что начну я с того, что прежде всего приходит в голову, вползает в нее скользким угрем, длинным, гибким змеиным телом, оплетает мозг виноградной лозой, начну-ка я с того, дорогая, как ты вошла в мою жизнь, а потом уже все остальное, хотя почему потом, скорее всего, рассказ пойдет одновременно, надо лишь набраться терпения, перевести дыхание, прислушаться (и внимательно) к тому, что происходит в сердце, хотя наличие этого органа в моей груди сама Сюзанна ставит под сомнение, но я-то знаю, что он есть, недаром постоянно таскаю в кармане валидол, а в кухонном шкафчике стоит пузырек с валокордином, и бывает, что, проснувшись под утро, когда еще не рассеялись сумерки, часов, скажем, в шесть (особенно это касается осени, то есть осенних утренних сумерек, чернильно-синих, промораживающих ранние октябрьские лужи тонюсенькой корочкой льда), я чувствую упомянутый орган, да так, что вылажу из кровати, ненароком коснувшись безмятежно-раскинувшегося наискосок неправдоподобной геометрической загогулиной (распаренной, горячей, умиротворенно посапывающей загогулиной) все еще манящего меня тела, и иду на кухню, лезу в шкафчик, достаю пузырек, капаю в стакан положенные двадцать пять капель, разбавляю водой и опрокидываю в рот, ожидая того момента, когда боль отпустит и можно будет снова рухнуть под бок к Сюзанне. Так вот, если повнимательнее прислушаться к тому, что происходит сейчас в сердце, понимаешь, что рассказ уже в самом разгаре, остается лишь наполнить его дыхание и интонацию определенным содержанием, описав для этого хотя бы то, как произошло наше с Сюзанной знакомство. Если сейчас мне почти сорок, то тогда - соответственно - было почти тридцать. К тому времени я уже успел жениться и развестись, но эта линия судьбы не интересует меня в истории событий последнего года, просто констатируем факты: да, был женат, да, успел развестись - и не все ли равно, чем я занимался тогда? Гораздо больше меня интересует Сюзанна, точнее - самый первый момент нашего знакомства, но не будем ссылаться на кружево Мнемозины, на таинственные нити паутины, что ткут волшебницы Парки, хотя тема парков (пока это всего лишь игра слов) обязательно возникнет на последующих страницах, парки/сады, сады/парки, волшебная паутина судьбы, что ткут в парках Парки, вот только не в парке познакомились мы с Сюзанной, хотя, надо сказать, искус изменения некогда бывшей реальности преследовал меня довольно долго, и, Боже, как мне хотелось, чтобы это было именно так! Но случилось это (повторим) не в парке, а на даче одного моего приятеля, который только что закончил строительство бани и позвал меня на положенный в таких случаях пикник. Сюзанна сидела на оставшемся от строительства обрубке бревна, была она в джинсах и свитере, длинные каштановые волосы падали на плечи, лицо ее показалось мне не очень красивым (чуть запоздало произнесем "тогда"), просто хорошее русское лицо с небольшим вздернутым носиком и с таким же небольшим ртом (вот только губы пухлые, будто сильно нацелованные с вечера, но со временем я понял, что они такие от природы), глаза не слишком выразительные - но опять же, если судить по первому впечатлению. На самом же деле они были переменчивыми, то серо-зелеными, то льдисто-голубыми, но тогда я не заметил этого, а лишь подивился, что имя находится в столь разительном несоответствии с внешностью. Боже, как я ошибался! У Сюзанны был тогда роман (меня всегда отчаянно забавляла эта игра понятий роман/роман, то есть роман, как нечто выдуманное, никогда до этого не существовавшее ни на земле, ни под небом (впрочем, есть теория, что все ненаписанные книги витают в так называемой ноосфере, но это отдает шаманством), и роман как любовная интрига, взаимоотношения двоих, может, именно поэтому любой роман невозможен без романа, семантика обязывает к единению в одно сущее, точно так же, как (в идеале) любовный роман - и не только в романе - обязательно должен закончиться слиянием в одно существо двух обнаженных тел), она была увлечена им, и явление перед глазами постороннего объекта мужского пола совсем не взволновало ее. Я же приехал к приятелю на баню и шашлыки, а отнюдь не для объятий на (предположим) солнечном и колком сеновале, так что мы забавно провели вчетвером (приятель был с женой) время до вечера, ночной электричкой я отбыл обратно, оставив троицу на крутом речном берегу, совсем уже неразличимом из-за полуночной августовской черноты, прерываемой разве что редкими штрихами падающих откуда-то из района Млечного Пути звезд, что были - проявлю остатки школьных познаний - так называемыми Леонидами, то есть звездным потоком, появляющимся каждый год в августе со стороны созвездия Льва. И так бы все это и закончилось - лишь еще одним воспоминанием, окутанным таинственным флером ночного августовского неба, если бы через месяц роман Сюзанны не закончился трагическим фиаско (никакой, впрочем, крови, лишь слезы), и мы опять встретились с ней все у того же приятеля, на дне рождения его жены, в его городской квартире, окна которой выходили (это не игра случая и не нить судьбы, а то, что было на самом деле) на боковую ограду старого городского парка, некогда бывшего монастырским садом, и липовые кроны, уже тронутые налетом осени, тихо шелестели за открытым окном, у которого мы и стояли с Сюзанной, вспоминая милый августовский пикник. Она много выпила в тот вечер, и я вызвался проводить даму домой. Дама не возражала, хозяева же были только рады, ибо - как поведала мне перед нашим уходом именинница - "сейчас у Сюзанны трудные дни!", так что вышли мы из подъезда вдвоем и мне пришлось сразу же взять ее под руку, ибо - что поделать, но моя спутница не очень твердо стояла на ногах. И вот так, под руку, мы шли с Сюзанной мимо ограды старого городского парка, когда-то давно бывшего монастырским садом, парк был погружен во тьму, на нашем же пути изредка попадались неяркие фонари, отбрасывающие на усыпанный листьями асфальт низкие и отчего-то гофрированные конусы света, Сюзанна молчала и только часто вдыхала в себя свежий - что естественно после прокуренной квартиры - ночной воздух, я чувствовал локтем ее тело, то бок, а то и мягкую, довольно полную, как мне показалось, грудь, жила она неподалеку, в нескольких кварталах от приятеля с приятельницей, и, миновав парк, мы вышли на сонную ночную улицу с почти отсутствующими светляками окон, лишь все те же фонари, только уже не желтые, а молочно-белые, люминесцентные, ровно горели по обочине, наполняя воздух негромким гулом. К этому времени мне уже не казалось, что поступь моей спутницы нетверда, нет, нормальная походка чуть подвыпившей в гостях женщины, а вот и ее дом прямо перед нами, в тихом темном палисаднике, вход в подъезд со двора, третий, если идти по часовой стрелке, но не надо искать никаких мет и знаков, это просто то, что запомнилось, третий подъезд, если идти по ходу часовой стрелки, а если против, то - соответственно - второй, ибо в доме всего четыре подъезда, квартира, в которой она живет с теткой, уехавшей сейчас на побывку к дальним родственникам в странный город Карталы, находится на четвертом, предпоследнем этаже, что я узнал именно в этот момент, ибо внезапно Сюзанна пригласила зайти к ней и немного выпить на ночь, совсем при этом не смутившись, а как бы давая понять, что я вправе отказать, но не предложить она - по только ей известным причинам ( и кто знает, входило ли в эти причины упомянутое фиаско недавнего романа) - не может. Я не отказался и вот тогда-то узнал, что квартира находится на четвертом этаже, номер не имеет никакого значения, значение имеет дверь, точнее, замок, еще точнее - ключ, который Сюзанна долго не может отыскать в сумочке (сделаем скидку на усталость и алкоголь) и суетливо перебирает в не

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору