Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
Василий Митин
ТРОПИНКА В ЖИЗНЬ.
Повести и рассказы.
М., "Моск. рабочий", 1975. 168 с.
В книге собраны повести и рассказы рязанского прозаика Вас. Митина,
написанные на автобиографическом материале, рассказывающие о жизни
крестьянства в первые годы Советской власти о нелегкой работе чекистов в
период становления Советского Социалистического государства и в годы
Великой Отечественной войны.
Издательство "Московский рабочий", 1975 г.
С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ
ПОВЕСТЬ
I
Соседей, как и родителей, не выбирают: какие приведутся - с такими и
жить. У Дуни только одна соседка - Макаровна, чья избенка справа, слева -
широкое поле, а напротив - колхозный сад. Улочка-тупик заросла татарником,
репейником, лебедой: по ней некому и некуда ездить. Удобная соседка
Макаровна, только не в меру любопытная. Да и как не быть любопытной, коли
живешь одиноко. Дома поговорить не с кем, а сама с собой сколько ни
говори, никакого удовольствия - словно из пустой чашки хлебать. Поневоле
начнешь интересоваться чужими делами, чтобы стало о чем посудачить с
односельчанами. У старухи удивительная способность: к кому хочешь
привяжется.
Все знает, со всеми ладит.
У Дуни она как дома. Вхожа Макаровна и к отцу Михаилу. Заглядывает к
ней за новостями мать Елизавета. И даже Сергей Сергеевич, .милиционер, не
пройдет мимо избы.
У старушки, кроме небольшого огорода, нет другой видимой материальной
основы для укрепления своей обширной фигуры. Но питается она не столько
овощами со своего огорода,/сколько продуктами Дуниного хозяйства, и еще
прирабатывает на стороне: где посидит с малыми детьми, если хозяйке нужно
отлучиться из дому, где покойника обмоет, где поухаживает за больной
старухой, пе считала Макаровна зазорным и .по миру пойти. Ей хорошо
подавали и хлебом, и маслицем, и мясцом, и рублями. Откупались, чтобы не
ославила: уж очень много знала она сокровенных тайн.
В селе даже позабыли, что звать се Дарьей, - все Макаровна да
Макаровна. Избушка у Макаровны вросла в землю, крыша издали похожа на
цветной полушалок-заплаты из пожелтевшей соломы положены коекак, кустики
зеленой травы на черной, слежавшейся за долгие годы старой кровле
нарисовали причудливый узор. С улицы в два .маленьких окошка нахально
поглядывают репейники.
Единственная дочь, а стало быть избалованная родителями, Дуняша росла,
как бережно ухоженная яблонька на маленьком приусадебном участке, где
ходяину, кроме нее, и ухаживать не за чем. Пестовали ее два любящих,
по-разному скроенных человека.
Отец, неунывающий балагур, пришел с гражданской войны коммунистом. Он
хорошо работал топором: первый мастер в селе. Получил земельный надел,
скотиной обзавелся, поставил новую избу, женился. А как пришла пора
коллективизации, Степан Иванович, словно в атаку, с малыми сомнениями и с
большой верой в победу, ринулся в переустройство деревенской жизни. Стал-
председателем колхоза. От него Дуня унаследовала бойкий язык и
неуступчивый характер.
Очевидно, по тому неписаному закону, что люди противоположных
характеров сходятся, мать Дупи была тихая, покорная и богомольная. Отец
посмеивался над причудами своей Пелагеи, не придавал им значения, а она
молилась-больше тайком - и прятала иконку.
Добренькая мама украдкой от мужа с раннего детства нашептывала Дуняше
про бога и про святых угодников. Она вдолбила в детскую голову больше о
карах господних за грехи, чем о его милосердии. И научила дочку глубоко
таить то, что другим знать не надо. Девочка звонко смеялась, когда отец
рассказывал смешные бывальшины о попах и монахах, и смиренно слушала
рассказы матери о страстях господних и житии святых.
Отец умер скоропостижно на пятидесятом году, говорят, от разрыва
сердца. Мать затосковала, слегла и через каких-нибудь полгода тоже
скончалась. В восемнадцать лет осталась Евдокия одинешенька в добротном
доме, со всякой живностью во дворе.
Девушку нельзя было назвать красавицей: скулы широкие, рот великоват,
полные губы, а зато все остальное в ней было весьма привлекательно: глаза
васильковые, волосы цвета червонного золота, полногрудая, стройная, на
ходу легкая и на язык бойкая.
И приданое у невесты - дай бог каждой. Ничего удивительного, что
ж_енихов хоть отбавляй. Никого не спрашивая, Макаровна взяла на себя труд
опекунши над сиротой и прибрала к рукам все ее хозяйство. Девушку это тоже
устраивало: .забот меньше, да и Макаровна лишнего не брала, хватало обеим.
Старуха всеми способами отваживала женихов, а сироте напевала, что все до
единого добиваются ее богатства.
К ней еще не пришла любовь, а замуж она все-таки выскочила. И Макаровна
не перечила ее выбору.
Тридцатипятилетний учитель Петр Васильевич познакомился с Дуней в
клубном драмкружке. Тишайший и обходительный сельский интеллигент жил
одиноко, скучно и неуютно. Впервые он влюбился. Кроме того, убедил себя,
чтодвджет им не только любовь, но и желание уберечь Дуню от ловких
прохвостов, которые, по его глубокому убеждению, не бескорыстно увиваются
и могут испортить девушке будущее, а он обеспечит Дуне культурную жизнь,
подтянет ее до собственного уровня.
Дуне пришлось по душе робкое ухаживание бывшего учителя биологии. Даже
не погуляли как следует до свадьбы, а сразу в загс. Четыре месяца
замужества показались Дуняше игрой. И тут война! Не будь фашистского
нашествия, жизнь, может, и потекла бы плавно и спокойно. Муж позаботился
бы об этом. Но вышло все по-другому.
Большое розовое солнце тихо выползло из-за края земли и лениво
поднялось над полями. Пастух погнал коров на пастбище. В избах хлопают
двери, брякают ведра, хозяйки хлопочут около печурок. Надрываются петухи.
Громко кудахчут куры. В хлеву у Дуни жалобно мычит недоенная корова. Б
избе тихо, занавески на окнах задернуты.
Вчера Дуня получила похоронную на мужа. И не заплакала, а поначалу даже
вздохнула с облегчением: не придется объясняться и расстраивать мужа
горьким признанием, все равно не могла бы скрыть.
...Накануне Первого мая подружка Настя уговорила Дуню отметить праздник
вместе:
- У тебя никого нет, никто не помешает, давай хоть раз повеселимся
по-настоящему, а то совсем как старые бабы. С ума сойти! Я хоть на вечер
уйду от своей ведьмы. Твое счастье, что одна живешь, сама себе хозяйка, а
меня старуха заела. Ведь годы наши самые молодые, с мужьями пожили почти
ничего. Он там поди не теряется, знаю я его.
Озорной Насте досталась строгая свекровь, которая не сводила с нее
глаз. Но за такой, как Настя, не уследишь.
Праздник состоялся. Дуня с Настей приготовили праздничную закуску и
сами принарядились. В гости к подружкам пришли двое. Их пригласила Настя,
а может, сами напросились: не так чтобы очень молодые, но и не совсем
старые, крепкие ребята - интенданты, заготовители.
Пили разведенный спирт. Дуня с непривычки сразу захмелела. Плохо
помнит: что-то пели, как-то танцевали под патефон и снова пили. Проснулась
на своей пышной кровати в обнимку с тем, который назвал себя Игорем. Как и
когда ушла Настя с другим гостем, не помнит. Игорь еще два раза приходил к
Дуне темными вечерами и уходил перед рассветом...
Дуня очень терзалась. Сняла как-то увеличенную проезжим фотографом
карточку: она-невеста, онхудощавый, белесый, с неприметными чертами лица,
с застенчивой улыбкой на тонких опущенных губах, с двумя морщинами над
переносицей, разлетевшимися по сторонам, словно крылышки ласточки. Оттого
казался он лаивньш и удивленным. Совсем непохож на того бесцеремонного
интенданта. Ей стало стыдно до боли: неужели такая распущенная,
бессердечная?
Ведь Петруша ее берег, остерегал от всего дурного.
Любовь? Какая она? Может, жалость? Так ведь я жалею Петю! А с тем разве
любовь? Озорство и слабость женская. Не любовь это, а изнанка любви, людям
не покажешь, не пройдешься по улице с любимым в обнимку, чтобы завидовали.
Бережно стерла пыль с фотографии.
Макаровна подоила корову, выгнала ее в стадо и занялась на кухне
молоком: немного вскипятила, остальное разлила по крынкам для простокваши
и сметаны, а в конечном счете для масла и творога. Как заботливая хозяйка.
Вошла к Дуне, перекрестилась, по привычке на пустой угол, потерла
платком сухие глаза и запричитала:
- И снова ты осиротела, и снова ты осталась одна-одинешенька, и как ты
судьбу-то" свою будешь улаживать? Не довелось тебе, Дунюшка, вдоволь
порадоваться своим замужеством. И ждать-то тебе некого теперь. И некому
утешить молодую - ни отца, ни матери. Поди и подружки не заглянули к тебе.
Только я, старая, не забыла твоего тихого муженька, помолилась за упокой
его душеньки да тебя, горемычную, пожалела.
И тут у Дуни, которая всю ночь не сомкнула глаз, хлынули слезы.
- Вот и я так-то осталась в ту германскую без своего Степана
одна-одинешенька и по сей день живу сиротой. Ты-то, Дунюшка, еще найдешь
свое счастье, а мне каково досталось? Не была я пригожей' ни лицом, ни
статью, что уж теперь обманываться! Поначалу даже руки на себя наложить
собиралась, да бог спас. А ты при своей красоте и достатке найдешь еще
друга-покровителя. Вот разве что война...
- Никого мне не надо!
- Теперь не надо, а плоть свое запросит. По себе знаю. И не убивайся
ты, ради бога. На первых порах я только молитвой и успокаивала свою
душеньку. А у вас, у теперешних, бога нет, и утехи, стало быть, нету...
II
Ночью Дуня услышала стук в окно. Вставать не хотелось.
- Дунюшка, это я - Макаровна, отопри.
От нее не отделаешься, пришлось встать.
- Привела я к тебе человека необыкновенного, праведного, женщину
смиренную и мудрую. Приюти ты ее! Я взяла бы ее к себе, да сама знаешь,
горница моя на кутух похожа, а старице уюта бы побольше.
Небось тоскливо одной-то в большой избе и с большим горем. Как-никак, а
тут живой человек Утешительница.
Дуня зажгла лампу. Из-за спины Макаровны, закрывавшей своей фигурой
весь дверной проем, показалась высокая сухопарая женщина в темном платье и
платке, повязанном по-старушечьи. Дуню обжег сверкающий взгляд черных
цыганских глаз. Такие запоминаются и пугают. Но женщина заговорила, и
страх ушел:
- Ты, молодица, не беспокойся, я человек тихий, а за приют одинокой
старухи господь тебя вознаградит.
Голос у ночной гостьи задушевный, ласковый, словно маслом сдобренный, и
говорит она окая, нараспев.
- Мне места не жалко, оставайтесь Макаровна поманила Дуню и в сенях
сказала:
- Прими ее как следует, поговори с ней душевно женщина она разумная,
прислушивайся к ее советам.
Святая женщина.
Дуня собрала ужин. Гостья посмотрела на угол где полагалось быть иконам
и где их никогда не было, достала из своей котомки образок и помолилась.
Сели за стол.
- День сегодня, Евдокия, постный, и вкушать скоромное мне нельзя, грех.
Спасибо за угощение. Я буду сыта хлебом-солью и помидорчиком, - сказала
утешительница, отодвигая крынку с молоком и тарелку с ломтиком сала.
- Как вас зовут, тетенька?
- В миру меня звали Екатериной, а ныне Елизаветой.
- А для чего два имени?
- Когда постригают в монахини, то меняют имя дабы отрешиться ото всего
привычного и греховного' мирского, коим человек обуреваем до пострига И
стала рассказывать о монастырях. По рассказам Елизаветы выходило, что в
монастырях жили самые безгрешные люди. А отец ведь говорил, что в
монастырях только лодыри, обманщики и самые вредные люди.
- Я с самых юных лет все свои помыслы обращаю к богу и счастлива
безгранично. С семнадцати лет, но совету маменьки, царство ей небесное, я
жила в девичьем монастыре, сперва послушницей, постом и молитвой укротила
свою плоть, и меня постригли в монахини.
- Я ведь толком ничего не знаю ни о боге, ни о вере. Никто меня этому
не учил. Да и есть ли бог, тоже не знаю, говорят, нет, - сказала Дуня.
- Ты не виновата в своем неведении, жизнь такая наступила. За доброту
твою расскажу я тебе о том, что скрыто от нынешней молодежи.
Старица начала рассказывать "священную историю" о сотворении мира, о
прегрешениях Адама и Евы, о кознях дьявола, искусившего Еву.
Поднялась яркая утренняя заря, а Елизавета все еще рассказывала
вдовушке "священную историю".
И еще не один вечер, не одну ночь выслушивала Дуня сказки о чудесах, о
святых угодниках, мучениках, о деве Марии и о непорочном зачатии. Привыкла
она к старице, к ее сладким речам, к ее наставлениям.
Елизавета осмотрела Дунино хозяйство, дала немало полезных советов, как
за садом и огородом ухаживать, как содержать корову, чтобы больше молока
давала, кур, чтобы бесперебойно неслись. Прополола грядки с помидорами,
поставила колышки и подвязала плети, чтобы плоды не ложились на землю. В
доме переставила незамысловатую мебель, но так, что сразу стало уютнее. По
ее совету, Дуня достала из сундука вышитые мамиными руками салфетки,
украсила ими этажерку с книгами, буфет. Сделала Дуне прическу к лицу.
Никто еще после смерти матери не ухаживал так за ней, как
гостья-монашка: ненавязчиво, умело.
Дуня тянулась к Елизавете. Жадно впитывала каждое ее слово и принимала
на веру все ее рассказы о боге.
Елизавета до поры до времени не касалась мирских дел, не хаяла
советских порядков, не высказывала своего отношения к ним. В первое
воскресенье сходила в церковь к обедне. На вопрос Дуни, как ей показалось,
ответила, поджав тонкие губы, с ел^ заметным презрением:
- Нет того благолепия, какое должно сопутствовать православному
богослужению. Попы пекутся не о боге, а о себе.
IlI
За две недели, что гостила старица, Дуня сильно изменилась-присмирела,
на вопросы о здоровье отвечала с загадочной улыбкой.
Макаровна заметила, что Дунюшка, как подружилась с матерью Елизаветой,
чаще стала вспоминать свою матушку-покойницу и выпрашивать ей царство
небесное.
Макаровна как-то сказала:
- Хватит тебе убиваться и казнить себя. Один бог без греха. А покойницу
помянула бы ты по-христиански.
И таинственным полушепотом:
- Говорила я о тебе отцу Михаилу. Сочувствует тебе наш пастырь
духовный. Приглашает он тебя на дом, а не в церкву. Сходи к нему, закажи
панихидку отслужить по усопшим родителям и по убиенному Петру. Никто знать
не будет... Ух ты, проклятая! -- закричала старуха, глянув в окно. - Я
тебя, подлую, отважу по чужим огородам лазить! - и выбежала выгонять
чью-то козу из своего огорода.
Дуня часто видела во сне маму, ее нежность, вспоминала, как она
крестила ее на ночь" как молилась о ее счастье,.как таилась, чтобы отец не
заметил религиозного воспитания дочки. Раньше об этом" почему-то не
вспоминала и не думала, а теперь все припомнилось и в прошлом все казалось
светлым и радостным, нынешняя жизнь-мрачной и беспросветной. А может,
верно говорит мать Елизавета, что нет на земле счастья, что оно только в
загробной жизни.
...Под окном поповского дома густо росла сирень.
В горницу сквозь листву еле проникали вечерние лучи солнца, и стоял в
ней зеленый сумрак. За столом сидел отец Михаил в широких штанах и вышитой
косоворотке и пил чай. Над столом кружились жирные мухи и лезли в вазочку
с янтарным медом. В горнице беспорядок, постель не прибрана, на кровать
небрежно брошен подрясник.
- Батюшка, я к вам, Макаровна меня прислала, - робко проговорила Дуня,
переступая порог горницы.
- Проходи, проходи, Евдокия, присаживайся! Нс угодно ли чайку с
медом-безгрешный напиток.
- Спасибо, не за тем я пришла.
- Донесли до меня досужие языки о твоем горе, а еще более о
прегрешениях. Люди злы, один господь милостив. Садись поближе. Беспорядок
у меня в дому, не осуди. Матушка уехала в гости к дочке, а я нынче
одинокий, и некому за мной присмотреть. Да ты садись и рассказывай все по
совести, а я твое покаяние донесу до всевышнего. Давай покайся, с кем и
как грешила?
- Да ведь стыдно, батюшка.
- Слыхала про Марию Магдалину?
- Нет.
- Было это давно, когда по грешной земле ходил наш спаситель. И привели
к нему молодую девицу неописуемой красоты. Она грешила со многими
мужчинами денег ради и любила веселую жизнь. И спросили Иисуса: "Неужели
можно простить и эту грешницу?
По нашим законам ее следует закидать камнями".
И он сказал: "Кто из вас безгрешен, пусть первый бросит камень". Таких
не нашлось, а Мария Магдалина уверовала в сына божия и была причислена к
лику святых.
- Больше она не грешила? - простодушно спросила Евдокия..
- Об этом в священном писании не сказано, - дипломатично ответил
священник. - Видишь, Евдокия, в каком неуюте живет духовный пастырь?
Прибрала бы ты в доме, а я помолюсь о спасении души твоих близких и о
твоем здравии.
Дуня подоткнула подол и принялась за уборку. Поп смотрел на ее крепкие
стройные ноги, потом схватил вдовицу в объятия и потащил на кровать. Дуня
вырвалась из цепких рук и залепила оплеуху. Выбегая, бросила:
- Кобель бессовестный! Я тебе не Мария Магдалина!
Мать Елизавета появилась, как всегда, поздно вечером.
- Что с тобой, Дунюшка! Похудела-то как! Нездоровится или еще какое
горе настигло?' - Заболела, душа болит.
- Эта хворь вылечивается молитвой и смирением.
- Попробовала я молиться, а только нагрешила...
Растравила ты меня своими рассказами. А тут еще
Макаровна привязалась: "Сходи да сходи к батюшке, закажи панихиду по
усопшим родителям". Я и пошла к попу на дом. А он под подол полез. Огрела
его - вот и вся панихида.
Это оказалось как нельзя кстати.
Нынешние попы далеко отошли от православной веры. Но есть истинно
православные христиане.
Они настоящие подвижники, и только они унаследуют царствие небесное.
Елизавета умела находить чувствительные и слабые струнки в душе
намеченных жертв, умела беседовать проникновенно, умела заставить поверить
ей.
- Приходи к нам, в Куйму, там я тебе покажу настоящих православных, кои
ради вечного спасения отреклись ото всего мирского и ведут подвижничество
по
примеру первых христиан, - пол конец сказала старица.
- Приду, - завороженно ответила Дупя.
Утро. Над прибрежными лугами туманная дымка.
Воздух прозрачный, переливчатый. На лугах вразброску стоят стога сена. В
воде купаются белые облака неторопливо переправляются на луга, и тени их
катятся по отаве.
А дальше в степи по обочинам проселочной дороги жухлая трава,
припорошенная дорожной пылью. Вот несжатая пшеница, неубранная рожь, а
там, где поработали жатки и комбайны, желтая колючая стерня С уборкой
урожая колхозники явно запаздывают Но что поделаешь? Людей и машин не
хватает Старики вручную косят хлеба, а за жнейкой следом молодые и старые
колхозницы вяжут снопы. Ни песен, ни шуток обычных в страдную колхозную
пору Вот и Куйма.
У тощей девчонки, перебегавшей улицу, Дуня спросила, где живет монашка
Елизавета. Та' махнула ручонкой, приглашая следовать за собой, и побежала
Дуня еле поспевала за ней. Наконец девочка юркнула в избу кирпичной кладки
с соломенной крышей. На пороге показалась Елизавета. Ахнула, бросилась
обнимать, перекрестила, троекратно облобызала. От нес исходил запах ладана
и сладких духов.
- Авдотьюшка, какими судьбами?
- Пришла душу спасать.
Не приглашая гостью в избу, Елизавета сказала!' - Вот и славно! Пока
надо устроить тебя на ночлег, а душой твоей мы займемся потом. Пойдем к
нашей сестре. Хоть и не красна изба у Феклы, зато хозяйка вере предана и
тайну сохранять умеет. А ведь ты поди опасаешься. Много на нашу веру
гонений.
Изба у Феклы и верно - не красна углами, а пирогами и совсем бедна. Пол
глиняный, окошечки маленькие, по углам иконы. Посередине большая печка,
низенькая, как и вся изба. Перегородка, оклеенная почерневшими газетами,
делит избу на две части- одну большую, другую маленькую. В большой у
перегородки стоит широкая деревянная кровать, а в маленькой-грубо
сколоченный топчан