Леонид Нетребо.
Рассказы

Хохлы позорные
Горький виноград
Господа офицера
Икебана
Имидж
Возможны варианты
Загорелая звезда
Златоуст
Вытрезвитель



   Леонид Нетребо.
   Хохлы позорные


     © Copyright Леонид Нетребо
     Email: netrebo@yandex.ru
     Date: 19 Nov 2000



     Пангоды  -  большой даже по современным меркам северный поселок. Основа
жизни - газовое месторождение "Медвежье", которое в свое время осваивал весь
Советский Союз. Впрочем, некоторые регионы в освоении лидировали, поэтому со
временем  сложились  определенные  пропорции преобладающих, в количественном
смысле,  национальностей в  составе местного  населения:  русские, украинцы,
татары  (затем, во  времена  рыночного начала,  прибавились  азербайджанцы).
Однако последние годы смутили  прежнюю пропорциональную гармонию, отчетливую
и  понятную, прибавив в  названный  ассортимент разнообразнейшего  народу со
всех  просторов  некогда   единой   страны,  "бессистемно"  ринувшегося   на
российские севера в поисках лучшей доли. Самый действенный способ зреть этот
"интернационал"  - посетить  переговорный пункт,  где можно  услышать всякую
речь,   экзотические   названия   городов   и  весей,   а  также,  в  минуты
ностальгического  минора, легко найти земляка и спросить,  не знакомясь: "Вы
давно оттуда? Ну, как там?.."
     ...Вечером - льготный  тариф. Поэтому к полуночи в переговорном пункте,
в дневное время пустынном, толкутся человек пятнадцать-двадцать.  Сегодня то
же самое. Делаю заказ. "Ждите". Жду. Рассматриваю все, что вокруг. В широких
окнах - привычное для северного марта:  зима.  Надоевший к  весеннему месяцу
пейзаж.  В  этом  конкретном окне  -  лишь  часть его:  освещенная  ртутными
фонарями улица, белизна накатанного снега,  черные  остовы невысоких зданий,
из  которых выделяется  угрюмая котельная, упирающаяся трубой в подчеркнутую
искусственным  светом вечную темень. Картину локальности и  отдаленности  от
цивилизации  поселкового  мирка  оживляют  подъезжающие и паркующиеся  возле
переговорного пункта легковые машины.
     Заходят несколько азербайджанцев, им некогда  (бизнесмены), они не ждут
"по льготному", пытаются дозвониться из таксофона. Раньше их  смуглой братии
здесь было мало, и они при этом разговаривали громко, не обращая внимания на
окружающих, заполняя любое помещение  гортанной  речью. Сейчас  их много, но
ведут они себя гораздо тише, они стали как все.
     В  углу слышна скороговорка малоросской речи. Это вполголоса, несколько
стесняясь того, что им нужно пообщаться на  своем языке, - который здесь уже
давно не в ходу,  даже  среди  этнических  украинцев, вырастивших на  Севере
вполне русских детей,  -  разговаривают граждане  Украины,  контрактники,  -
самая бесправная часть населения нынешнего Севера.
     "Скажите, а код Ташкента не изменился?" - это спрашивает у телефонистки
молодой  высокий блондин.  Характерный  выговор русских слов  в  "восточном"
оформлении, несколько похожий на классический жаргон "новых русских", выдает
в  нем  уроженца  солнечного  Узбекистана  с  далеко не  тюркской  фамилией:
например, Иванов или Коваленко.
     По таксофону,  аппарат  которого  висит не в  кабинке, а  прямо в зале,
звонит  на  родину  молодой  татарин,  поздравляет девушку,  нежно  называет
татарское имя, сложное  для запоминания,  но, в том числе и по этой причине,
необычайно певучее.  Отвернувшись  от всех,  насколько  возможно,  он глушит
голос  и, втягивая голову в  плечи,  бережно  прикрывает телом  то далекое и
одновременно близкое для него имя, которое произносит.
     Обрывки объявлений из скрипучего динамика: Омск... Молдова...Чувашия...
Москва.
     По ногам веет холодом: люди заходят  и выходят. Из проема двери, вместе
с  клубами  морозного  пара,  с удовольствием  отряхиваясь, в  зал  ожидания
вплывает огромная рыжая псина. За ней неверной походкой появляется невысокий
мужичишка,  критически  оглядывает зал  и  со  словами  "Майкл,  ко  мне!.."
вонзается  задом  в  свободное  кресло. К  окошку проходят  две  дамы, очень
похожие одна на другую. По обрывкам фраз становится понятно, что одна из них
является женой пьяного  мужичка, другая, несложно вычислить, - сестрой жены.
- Хохлы позорные, - вздыхая, говорит пьяный мужичок, ни к кому не обращаясь,
видимо завершая монолог, начатый еще на улице, а может быть и того раньше. -
Проиграли...
     - Не  знаю,  кто  там у  вас что проиграл, но  собаку  вы,  пожалуйста,
уберите.
     Последние слова  принадлежат крупной, вызывающе  интеллигентной даме  в
лебяжьей шапке и норковой шубе, которая  оказалась сидящей по правую руку от
мужичка   и   которая  сейчас,  насколько  возможно,  старательно   от  него
отстранилась.
     Мужичок повернулся на голос, видимо обдал соседку острыми запахами, так
что она, надув щеки, показывая, что ей трудно дышать, отвернулась.
     -  А  вы что, животных не  любите? Вы здесь, на Севере, наверное, очень
недавно. Интеллигенция... А  раньше,  между прочим, здесь собак  было  - как
людей. В столовых, на почте, в аэропорту - одни собаки. Ик!.. И хохлы.
     -  У  меня аллергия, - вымученно улыбаясь, при этом морщась  и  зажимая
нос, гнусаво объяснила женщина.
     Для  мужичка,  по  всей видимости,  справедливость -  важный  аргумент,
потому что он, неожиданно для его самоуверенного состояния, командует своему
питомцу, развалившемуся у ног хозяина:
     - Майкл! Ты  слышал?  Пшол вон отсюда! Подожди  на улице, бессовестный.
Разлегся, иж ты! На улицу! Ждать!
     Майкл нехотя повиновался: поднялся  и действительно вышел  вон. На лице
мужичка читалась гордость дрессировщика. Когда хвост собаки исчез за дверью,
мужичок опять критически оглядел зал.
     - Вот это школа! - похвалил он, видимо, сам себя. - А не то что у этих,
салоедов! Ну, хохлы позорные, ну надо же так проиграть! А? И кому?.. - здесь
последовало несколько крепких выражений.
     Все присутствующие женщины  отвернулись, мужчины  - кто вяло улыбнулся,
кто  потупил взор.  Мужичок  продолжил  монолог  с  применением  стандартных
оборотов из ненормативной лексики.  Наверное,  ему  уже  нравилось,  что  он
повергает всех в неудобное состояние. Во всяком случае,  мне так показалось.
Поэтому я решил прервать это глумление и, поймав его плавающий взгляд из-под
тяжелых,  наполовину опущенных век, сказал,  как можно спокойнее, обыденнее,
решив, впрочем, что в данной ситуации имею право обратится к этому экспонату
на "ты":
     - Ты чего разошелся?
     - Не понял? - он явно не ожидал такой по отношению к себе "агрессии".
     - Ты зачем так много материшься? Здесь ведь женщины, в конце концов.
     Он отпарировал неожиданно быстро, показывая на тех, с кем пришел:
     - Но это ведь мои женщины.
     - Не только, - я показал глазами на других.
     Мужичок  оглядел  зал,  зафиксировал  пару  "не  своих"  женщин,  этого
оказалось  достаточно  для  того,  чтобы  опять  решающим  в  его  поведении
оказалась справедливость.
     - Действительно, извиняюсь, - он даже кивнул головой в сторону соседки,
обозначая извинительный поклон. Соседка неопределенно хмыкнула.
     Повисла  не  совсем  уютная пауза. Признаться,  я гораздо комфортнее бы
себя чувствовал без этой блиц-победы, свершившейся на глазах у очень  мирной
публики,  частью которой являюсь. Видно, и  мужичка, при всем его уважении к
справедливости,  мало  устраивала  роль  поверженного.  Поэтому он старается
зайти с  другого фланга,  наверняка, с намерением представить дело  так, что
это и есть тот фронт, окончательная победа на котором компенсирует временные
неудачи.   Наконец,   он   был  с  дамами,   которые,   впрочем,  вполголоса
переговариваясь, старательно  делали  вид,  что  все,  что  происходит  с их
мужчиной, к ним не имеет ни какого отношения.
     -  И  все-таки! - он  обращался  ко мне. -  Все-таки: хохлы - позорные!
Правильно? - Здесь он обвел зал  победным  взором, призывая народ в судьи: -
Трудно не согласиться. Ведь проиграли? А сколько  людей за них болели!..  Я,
как дурак,  полтора часа  на них потратил... - Он  опять  посмотрел  на меня
снизу вверх, при этом прищурился и склонил голову набок: - Ну?
     Неожиданный вопрос. Очень ответственный, можно сказать, дипломатический
момент.  Я  ответил,  вспоминая  выражение  лица  и  голос  нашего  министра
иностранных дел.  Ответил,  на  мой взгляд, примирительно,  хотя,  возможно,
несколько многословно (скрывал  небольшое волнение): - Можно и так  сказать.
Куда денешься, -  говорят. Если  проиграли. Как и русские,  - про  них  тоже
вполне  можно  сказать  "позорные", когда  проигрывают.  Я  сам  слышал.  На
стадионе.
     - Ну, да, - опять вынужденно согласился мужичишка, морщась,  - но... Но
хохлы - вдвойне.
     -  Почему? - мне стало действительно  смешно и я, вместе с  несколькими
другими мужчинами, пассивными наблюдателями, рассмеялся.
     Мужик махнул рукой на смеявшихся:
     -  Да  потому что  они сами  по  себе "хохлы  позорные",  а  тут еще  и
проиграли!
     Тут уже облегченно  рассмеялся  весь  переговорный пункт:  и русские, и
украинцы, и татары, и азербайджанцы.
     К  мужичку  на  выручку спешат его дамы. Выручка заключается в том, что
они,  наклонившись  к  нему,  что-то возбужденно шепчут на  оба уха, видимо,
пристыживают.
     -  А,  -  отмахивается  воспитуемый, показывает  глазами  на телефонные
кабины, - вы там  со своей  любимой маменькой лучше  разберитесь, без  меня,
кстати. А я с футболистами как-нибудь сам разберусь! Без вас!
     Женщины, демонстрируя достоинство, отошли (видно, обычная ситуация). Но
как  раз  в  эту  минуту в  помещение обратно вплыл Майкл  и,  не  дожидаясь
команды, равнодушно развалился посреди зала.
     Мужик зыркнул глазами по сторонам, кашлянул.
     -  Майкл!  Все-таки  ты...  - он боролся с  желанием  покрепче обозвать
бестолкового воспитанника,  но  совладал с собой. -  Позорник ты, Майкл,  и,
главное, меня позоришь перед... - его лицо вдруг просветлело, как от удачной
находки, голос возвысился, фразы зазвучали отчетливее,  весомее: - Надо было
тебя хохлом  назвать.  Совести  у тебя не-е-т. Кормишь тебя, кормишь!.. А от
тебя...  одна  аллергия,  говорят.  - Следующие  слова  уже  совершенно явно
предназначались не  для Майкла: - Все мы вот  здесь, - он описал перед собой
окружность, -  газ наш  природный качаем  туда  за  здорово живешь. Уренгой,
понимаешь, Помары-Ужгород. Но, Майкл, запомни, сколько хохла не  корми, - он
все в НАТО смотрит!
     Его дамы  заскочили  в  кабину,  он  же,  -  непонятно: специально  или
случайно, - решительным шагом, выбрасывая ноги впереди туловища, покинул зал
ожидания. Пес  солидарно,  правда, несколько понуро, пошел следом. "Зрители"
переглядываясь,  улыбались,  безмолвно  оценивая  только  что  завершившуюся
сцену.  Вышли  из кабины женщины с  пунцовыми лицами,  уходя, они  уже  были
похожи друг на друга как близняшки.
     Подал  голос  пожилой бородатый мужчина в  авиационной  куртке и унтах,
кивая на  дверь,  как  бы  глуша  неуютное  эхо,  нехарактерное для  данного
помещения:
     - Переживает  как за своих,  поэтому и ругает. А  представьте, если  бы
выиграли. Что  бы  он тогда тут  говорил? Да радовался бы и говорил:  ай  да
хохлы, сукины дети,  надо же - выиграли! Знай наших, англичане позорные!.. -
или как их там.
     В дверном проеме показалось уже знакомое всем лицо, - хорошего человека
вспомнить  нельзя.  Сейчас  глаза  были широко  раскрыты,  губы  в  табачных
крошках. В голосе неподдельная тревога:
     - Хохлы! Там машина чья-то горит! Чья машина? Несколько человек ломятся
к выходу, некоторые, в  том числе азербайджанцы, побросав телефонные трубки,
выскакивают из кабинок. Остальные льнут к  окну: интересно. Потом все быстро
возвращаются,  качая  головами,  но даже не  ругаясь.  Все нормально,  такая
шутка. Мужик,  воспользовавшись  сотворенной  суматохой, исчез и  больше  не
появлялся. Впрочем, кто его знает: мне дали мой город, я быстро поговорил  и
ушел.


     Опубликовано в журнале "Мир Севера" (Москва), No2-2000:



   Леонид Нетребо.
   Горький виноград


     © Copyright Леонид Нетребо, 2000
     Email: netrebo@yandex.ru
     Date: 19 Nov 2000


I. "Н.П."

     Юсуф недавно пришел с поля и теперь не  спеша работал во дворе. Стоя на
коленках,  лепил из пахсы - глины,  круто замешанной с  рубленной соломой  и
коровьим  навозом, продолговатые  саманные  лепешки,  складывал  их  ровными
рядами у виноградника.
     Весь день  было жарко,  зато  вечер  выдался  прохладным. От реки пахло
рыбой  и  молодым  камышом. Позже  потянуло пряным духом  горячих лепешек  и
жареного мяса, это жена хлопотала у тандыра.
     Первое  время Юсуф  не  обращал  внимания на  появившиеся  щелчки - так
иногда  трещит,  сгорая  в  тандыре,  прошлогодняя  гузупая  -  ветки сухого
хлопчатника, жар  от  которых делают  лепешки и самбусу особенно душистыми и
вкусными. Когда щелчки стали необычно громкими, он поднял голову, привстал и
увидел за дувалом,  со стороны  бахчевого поля, серое  облако пыли и под ним
маленькие фигурки  наездников. Несколько соседей-дехкан,  закинув  на  плечи
кетмени, бежали по направлению к кишлаку.

     Сарбазы въехали в кишлак до захода солнца. Это были  полсотни  пыльных,
высоких и  худых воинов, бывших  отборных  солдат эмира,  а  сейчас остатков
одного  из  отрядов курбаши  Ибрагим-бека, разбитого при попытке прорыва  на
Термез, к границе эмирата с Афганистаном.
     Угрюмые бухарцы с  трудом держались  на  истертых спинах  измученных, с
иссеченными до  крови крупами, лошадей. На полуразвалившейся четырехколесной
рессорной  арбе,  сделанной  под  манер  тачанки, яростно  скрипевшей  среди
тревожного копытного топота и  хрипа, громыхало несколько ящиков с гранатами
и патронами,  здесь же  находился,  завалившийся на бок,  легкий  английский
пулемет с поломанным упором.
     Четверо суток  назад, спасаясь от  красных эскадронов, они ночью обошли
занятый  комиссарами   Самарканд  и   взяли   направление  на   Худжант,   к
Туркестанскому   хребту,   в   еще   свободные   таджикские  горы.  Остаться
незамеченными не удалось, и последние  десятки верст,  держась на расстоянии
чуть  больше винтовочного выстрела,  их весело  и не спеша преследовал отряд
буденновцев,  которые  с  недавнего времени  были  хозяевами  на  предгорной
равнине.

     Командир буденновской  сотни,  бывший  терский  подъесаул Егор Свелодуб
жалел своих хлопцев. Поэтому  до сих пор не  нагнал и не искрошил басмачей в
капусту, плюя на возможность существенных потерь.  Уставшие от многодневного
перехода и плотного преследования последних часов, рубиться басмачи уже вряд
ли  могли. Но как только  отряд  подходил  к банде  близко,  оттуда  начинал
стучать   пулемет,  экономно,   короткими  очередями,  прицельно.  Пару  раз
показали,  что  имеют  гранаты.  Ближний  бой  добра   не   сулил.  Свелодуб
утвердился, причем скоро, в своем начальном предположении, что имеет  дело с
профессионалами. Понимают, бритые черти, что  если и есть их спасение, то не
в  горячих  задницах, а  в  холодных головах.  Не  разбегаются по предгорной
равнине, не скачут куда зря, едут  чуть не шагом,  хорошей группой, соблюдая
нужную для каждого момента структуру, контролируют фланги. И хоть видно, что
не  из  этих мест,  землю,  свою, знают. Избегают ровных  открытых участков,
часто  неожиданно, не увеличивая  существенно скорости, меняют  направление,
ловко проходят  между  оврагами, используют  другие  любые,  даже,  кажется,
незначительные задорины рельефа, чтобы сделать невозможными обходные маневры
преследователей.
     Утром, получив приказ догнать и уничтожить банду, Свелодуб первым делом
велел  снарядить  обоз  с легкой  гарнизонной пушкой, пулеметами и  сменными
лошадьми. Взводные посмеивались  меж собой,  а в глаза говорили, батя, зачем
тяжесть зря волочить, мы их шашками к обеду укончим. Как же,  научите батьку
с мамкой  миловаться... Горячности  как  у коней, ума - так же. Вот,  едут -
джигитуют,   улюлюкают   вслед    басмачам,   гикают,   посвистывают.    Эх,
егеря-охотнички!...  Сколько уже командир  ваш  таких  как  вы,  храбрых  да
веселых, закопал в туркестанский песок, пропади он...

     Солнце зашло за горы, начинало  темнеть,  но кишлак на берегу Сыр-дарьи
еще  хорошо  просматривался  даже  без  бинокля.  К  красноармейцам  он  был
расположен  крепкой  и неудобной  для  штурма стороной  - сплошным  глиняным
дувалом  с  маленькими  калитками из каждого двора, с  прилегающим  открытым
пространством - большим бахчевым полем, ограниченным  чередой  пирамидальных
тополей. С флангов  кишлак оберегался густыми тугаями  из арчи и тальника, к
реке переходящими в  топкий камыш. Куда смотрели топографы, обозначившие все
побережье  ровным и голым?.. Свелодуб прочел на  рисованной от  руки  карте:
"Н.п.  "Беговат", 60 дворов". Последний населенный  пункт  перед горами.  За
рекой  начинаются  предгорья,  где  убежать  -  плевое  дело,  а   догонять,
следовательно, -  пустая трата сил. Свелодуб посмотрел в ту  сторону, откуда
уже  должен  был  появиться всю дорогу отстававший версты на три обоз.  Таща
обоз и пушку  в нем, он, однако, надеялся, что удастся реализовать наилучший
вариант:   покончить  с  басмачами  быстро  -  у   реки,   когда  те  начнут
переправляться.  Предполагалось,  что как  только басмачи начнут  входить  в
воду,   добрым   наметом  сократить  расстояние,  на   ходу  разойтись,  для
психического подавления противника, в лаву, - здесь уже  пулемет не страшен,
-  затем разделиться на три  крупные части, налететь по центру  и с флангов,
шашки наголо, "сухопутных" порубать, отплывающих "перецеловать" из винтовок.
Но  едва  стало  ясно,  что банда движется  не  прямо  к  реке, а на кишлак,
Свелодуб понял, что лучший план его не удался.
     Свелодуб знал,  что басмачи,  войдя  в  кишлак перед самой ночью,  уже,
почитай, спаслись. До  рассвета уйдут,  факт. Штурмовать в навал - без толку
положить сотню, просто отпустить банду без боя - не сносить  ему, Свелодубу,
головы. Инспекция из Ташкента с  уполномоченным  командарма, согласно  плана
штаба,  будет  здесь уже  завтра  утром. Последние  месяцы  особенно  жестко
контролировались  операции   по   недопущению  перехода   банд   в  горы,  к
приграничным районам  Советской республики. Свелодуб  приказал устанавливать
орудие на старом оползшем кургане, в центре кишлачного кладбища. Для очистки
совести, велел  выехать  вперед,  так,  чтобы  басмачи могли хорошо  видеть,
красноармейцу с  поднятым на  винтовочном  штыке парламентерским  флагом.  В
ответ  хрустнуло несколько выстрелов. Понятно. Всех готовы  к Аллаху с собой
забрать, лишь бы не сдаваться. Ну да наше дело предложить.
     Свелодуб видел, как во дворах и кое-где между домами-кибитками суетятся
мирные  жители. Ясно  разглядел женщину  с заломленными  за  голову  руками,
окруженную  кучей  ребятишек. Заскрипел зубами,  опустил бинокль, обернулся.
Увидел, как взводные  со старшим артиллеристом рисуют на песке и прикидывают
на  местности  схему  "распашки"  н.п., сорвал  бинокль  с  шеи,  забросил в
притороченную к седлу сумку.

     Кишлак  горел.  Ночь  была  безветренной,  поэтому  каждый  дом   горел
отдельно.  Дым, вместе  с криком людей,  мычаньем скотины,  треском горящего
дерева и  камыша,  столбами  поднимался в гигантскую  черную  косу, которая,
длинно изогнувшись, медленно струилась  в сторону  Памира. Как только взрывы
ушли, переместились на другую окраину кишлака, Юсуф похоронил жену с грудным
ребенком.  Старший  сын-подросток кетменем удлинил яму  от снаряда в  центре
двора,  еще  дымящую. Быстро  помолившись, они опустили  туда  завернутые  в
одеяло тела.  Земли  вокруг  воронки почти не  было,  и  они заложили могилу
сырыми  саманными  валками,  забросали  влажной  пахсой. Обстрел  начался на
закате.   А  после  того,  как  окончательно  стемнело,  сарб