Амели Нотомб.
        Дрожь и оцепенение

---------------------------------------------------------------
 © Copyright Amelie Nothomb "Stupeur et tremblements"
 © Copyright Alexandra Tchourakova (oxik99@mail.ru), перевод с французского
 Date: 23 Jul 2002 (переработанная версия перевода)
---------------------------------------------------------------



     Гран-При Французской Академии за лучший роман 1999 года.



     Господин Ганеда был начальником господина Омоши, который в свою очередь
был начальником  господина Саито, который  являлся  начальником  мадемуазель
Мори, которая была моей начальницей. Я же не была начальником ни у кого.
     Можно было сказать и по-другому. Я была  подчиненной мадемуазель  Мори,
которая  была подчиненной господина Саито, и так далее,  с одним уточнением,
что  распоряжения,  двигаясь сверху вниз, могли перепрыгивать  иерархические
ступени.
     Таким образом, в компании Юмимото я была в подчинении у всех.


     8  января  1990  года  лифт  выплюнул  меня  на последнем этаже  здания
Юмимото.  Окно в  конце  холла  притянуло меня, словно разбитый  иллюминатор
самолета.  Далеко, очень далеко был город --  так далеко,  как будто  я  там
никогда не бывала.
     Я даже не подумала о том, что следовало предупредить  о своем приходе в
приемной. Честно  говоря, у  меня в голове не  было ни единой мысли, ничего,
кроме очарования пустоты за оконным стеклом.
     Хриплый голос сзади произнес мое  имя. Я повернулась. Маленький, худой,
некрасивый мужчина лет пятидесяти недовольно смотрел на меня.
     - Почему вы не предупредили администратора  о своем приходе? -- спросил
он.
     Я  не знала, что ответить, и промолчала. Потом сгорбилась, понимая, что
за десять минут,  не произнеся ни слова, уже произвела  дурное впечатление в
день моего поступления на работу в компанию Юмимото.
     Мужчина сказал, что его  зовут господином Саито.  Он провел меня  через
бесконечные  огромные офисы, по дороге  представляя несметному числу  людей,
чьи имена я забывала по мере того, как он их называл.
     Затем  он ввел меня в кабинет,  где располагался мой начальник господин
Омоши,  огромный  и  устрашающий,  всем  своим  видом подтверждавший  звание
вице-президента.
     Потом господин Саито показал мне на одну дверь и с торжественным  видом
объявил,  что за  ней  находится  господин  Ганеда,  президент.  Само  собой
разумеется, нечего было и помышлять о встрече с ним.
     Наконец, он проводил меня в огромную комнату, где работало около сорока
человек.  Он  указал  мне  мое  место,  находившееся  прямо   напротив  моей
непосредственной начальницы мадемуазель Мори. Она была на совещании и должна
была встретиться со мной после обеда.
     Господин  Саито  кратко  представил  меня  всему  собранию. После  чего
спросил меня, люблю ли я преодоление трудностей. Было  ясно, что  я не имела
права ответить отрицательно.
     - Да, - сказала я.
     Это было первое слово, произнесенное мной в стенах компании. До сих пор
я ограничивалась кивком.
     "Трудность",  предложенная  мне господин  Саито,  состояла  в  принятии
приглашения некоего  Адама  Джонсона поиграть с  ним  в  гольф  в  следующее
воскресенье.  Мне нужно было написать этому  господину  письмо по-английски,
чтобы сообщить ему об этом.
     - Кто такой Адам Джонсон? -- имела я глупость спросить.
     Мой начальник  безнадежно  вздохнул  и  не ответил. Было ли  нелепым не
знать, кем был господин Джонсон, или же мой вопрос был бестактен? Я  никогда
этого не узнала, как и не узнала того, кто такой Адам Джонсон.
     Задание показалось  мне простым.  Я села  и написала сердечное  письмо:
господин  Саито  был  счастлив  поиграть в  гольф  в будущее  воскресение  с
господином Джонсоном, и посылал ему уверения в своей дружбе. Потом я отнесла
письмо шефу.
     Господин  Саито  прочел  мою  работу,  презрительно вскрикнул и  порвал
листок:
     - Начните заново.
     Я подумала, что была слишком любезной и фамильярной с Адамом Джонсоном,
и составила холодный  и отстраненный  текст: господин Саито подчиняется воле
господина Джонсона и согласно его желанию, поиграет с ним в гольф.
     Мой начальник прочел, презрительно вскрикнул и снова все порвал:
     - Начните заново.
     Мне захотелось спросить, что здесь не так, но было ясно, что мой шеф не
выносил  вопросов,  как  уже показала  его реакция на  мою попытку  выяснить
личность  получателя. А значит, я  должна была сама догадаться,  как следует
обращаться к таинственному Адаму Джонсону.
     Я  просиживала часами за  составлением посланий  этому  игроку в гольф.
Господин  Саито  придавал  ритм моей  работе, всякий раз разрывая  лист  без
каких-либо  объяснений, кроме  тех  вскрикиваний,  которые  повторялись  как
припев. Мне приходилось с каждым разом изобретать новую формулировку.
     В  этом  упражнении  что-то  было:  "Прекрасная маркиза,  глядя в  ваши
красивые глаза, я умираю от любви", фраза не лишена  остроумия. Я подвергала
грамматические категории мутации: "А что  если Адам Джонсон станет глаголом,
будущее воскресенье подлежащим, игрок в  гольф дополнением, а господин Саито
наречием?  Будущее воскресенье согласно прийти господинсаитно адамджонсовать
игрока в гольф. Получи, Аристотель!"
     Я здорово  развлекалась, когда мой  начальник остановил меня. Он порвал
энное письмо и сказал, что пришла мадемуазель Мори.
     - Сегодня после обеда вы работаете с ней. А пока принесите мне кофе.
     Было уже 14 часов. Мои эпистолярные гаммы настолько поглотили меня, что
я не подумала сделать ни малейшего перерыва.
     Поставив  чашку  на   стол  господина  Саито,  я  повернулась.  Ко  мне
направлялась высокая, долгая словно лук, девушка.


     Всегда, когда  я  думаю  о  Фубуки,  я  представляю японский  лук  выше
человеческого  роста. Потому  я  и  нарекла это  предприятие "Юмимото",  что
означало "лук и компания".
     И когда я вижу лук, я снова думаю о Фубуки, ростом выше любого мужчины.

     - Мадемуазель Мори?
     - Зовите меня Фубуки.
     Я  уже  не  слушала того,  что она  говорила мне. Мадемуазель Мори была
ростом один метр  восемьдесят  сантиметров, рост,  которого  редко  достигал
японский  мужчина. Она была  восхитительно стройна и грациозна, несмотря  на
японскую несгибаемость, которой ей пришлось принести себя в жертву. Но более
всего меня ошеломило великолепие ее лица.
     Она разговаривала со мной,  я слышала  звук ее мягкого  интеллигентного
голоса. Она показывала мне папки, объясняла, о чем шла речь, улыбалась. Я не
замечала, что не слушаю ее.
     Затем, она предложила мне  прочесть документы, которые  приготовила  на
моем  столе, стоящем напротив  ее  собственного,  и принялась  за  работу. Я
послушно  листала  бумажки,  которые она  дала мне просмотреть. Речь  шла  о
регламентах и перечнях.
     От вида ее  лица  в двух метрах передо  мной у меня захватывало дух. Ее
опущенные  над цифрами веки мешали ей  увидеть,  что я ее изучала. У нее был
самый красивый в мире нос,  японский нос,  этот  неповторимый нос с  тонкими
деликатными ноздрями,  узнаваемыми среди  тысяч. Не каждый  японец  обладает
таким  носом,  но  если  кто-нибудь имеет  такой нос,  он может быть  только
японского  происхождения.  Если  бы у  Клеопатры  был  такой  нос, география
планеты претерпела бы серьезные изменения.


     К  вечеру  было бы  мелочным  полагать, что  ни  одно из  моих  знаний,
благодаря которым меня приняли на  работу, не послужили мне. В конце концов,
я хотела работать на японском предприятии, и я добилась своего.
     Первый день на  работе показался мне  восхитительным.  Последующие  дни
подтвердили это впечатление.
     Я  все  еще не понимала, какова была моя роль на этом  предприятии, мне
было  все  равно.  Кажется,  на господина Саито мое присутствие  действовало
угнетающе, но меня это не  волновало.  Я была очарована  своей коллегой.  Ее
дружба  казалась  мне  более  чем  достаточным  предлогом  для  того,  чтобы
оставаться по десять часов подряд в стенах компании Юмимото.
     Матово-белый  цвет  ее  лица был в  точности  таким, о  котором говорил
Танидзаки*. Фубуки в совершенстве воплощала японскую красоту, ошеломительным
исключением  являлся лишь ее  рост.  Ее  лицо было  сродни "гвоздике древней
Японии", символу благородной  девушки прошедших  времен, венчавшее ее долгий
силуэт, ему было суждено царить над миром.


     Юмимото  была  одной  из самых  крупных компаний  мира. Господин Ганеда
руководил отделением Импорта-Экспорта, который  покупал  и продавал все, что
существовало на планете.
     Импортно-экспортный  каталог  Юмимото  был  титанической версией  книги
Превера: от  финского  эмменталя*  до  сингапурской  соды,  мимоходом  через
канадское оптическое волокно, французские шины  и тоголезский джут, все было
охвачено каталогом.
     Деньги  в  Юмимото  превосходили  человеческое  воображение. Начиная  с
некоторого  нагромождения нулей,  суммы  покидали мир  чисел, чтобы  войти в
область абстрактного искусства. Я спрашивала себя, существовал ли в компании
индивидуум,  способный  обрадоваться  выигрышу  в   сто  миллионов  йен  или
оплакивать потерю этой же суммы.
     Служащие Юмимото, так же, как и нули, приобретали свое значение, только
стоя позади  других цифр.  Все, кроме меня, потому что я  не достигала  даже
значения нуля.
     Шли  дни,  а  от  меня  до  сих  пор не было  никакой  пользы. Меня это
совершенно  не беспокоило. У меня было впечатление, что обо  мне забыли, и в
этом  была своя  прелесть.  Сидя за своим  столом, я  читала и  перечитывала
документы,  которые  Фубуки  предоставила   в  мое  распоряжение.  Они  были
чудовищно  неинтересны,  за  исключением  одного,  в  котором  перечислялись
служащие Юмимото: там были вписаны фамилии, имена, дата и место рождения.
     Сами по себе эти сведения не содержали ничего завораживающего. Но когда
голоден, то  и краюшка  хлеба выглядит аппетитно: в состоянии бездействия  и
поста, в котором находился мой  мозг,  этот  список  показался  мне столь же
пикантным, как какой-нибудь  журнал скандалов. По  правде  говоря, это  было
единственным документом, который я понимала.
     Чтобы иметь вид работающего человека, я решила заучить список наизусть.
В  нем  было около  сотни  имен. Большинство  служащих  состояло  в браке  и
являлось отцами и матерями семейств, что усложняло мою задачу.
     Я  зубрила,  моя  голова  раз за  разом склонялась  над  папкой,  потом
поднималась для того, чтобы  я могла повторить  про себя. Когда я  поднимала
голову, то каждый раз видела Фубуки, сидевшую напротив.


     Господин Саито больше не просил меня писать писем Адаму Джонсону, да  и
никому  другому. Впрочем, он  не просил меня  ни о  чем, кроме  того,  чтобы
принести ему кофе.
     Нет  ничего более  естественного  для  того,  кто  впервые  работает  в
японской фирме, чем  начинать  с  ошакуми -- "почтенной чайной церемонии". Я
отнеслась  к  этой  обязанности  тем  более  серьезно,  поскольку  это  было
единственным делом, порученным мне.
     Очень быстро я узнала привычки каждого:  черный кофе  господину Саито в
восемь тридцать. Господину Унадзи кофе с молоком и двумя кусочками сахара  в
десять часов. Господину Мидзуно стакан кока-колы через каждый час. Господину
Окада  английский чай, слегка разбавленный молоком, в семнадцать часов.  Для
Фубуки  -- зеленый  чай  в девять  часов, черный  кофе  в двенадцать  часов,
зеленый  чай  в пятнадцать часов  и  завершающий черный  кофе в девятнадцать
часов. Каждый раз она благодарила меня с обворожительной вежливостью.


     Это скромное занятие оказалось первым шагом в череде моих неудач.
     Однажды утром господин Саито объявил мне, что вице-президент принимал в
своем офисе важную делегацию из дружественной фирмы:
     - Кофе на двадцать персон.
     Я вошла к господину Омоши со своим  большим  подносом  и исполнила  все
наилучшим образом: я подавала каждую чашку с подчеркнутым смирением, бормоча
самые изысканные фразы, опуская глаза и кланяясь. Если  бы существовал орден
за заслуги в ошакуми, я по праву могла претендовать на него.
     Несколько часов спустя делегация удалилась. А потом раздался грохочущий
голос огромного господина Омоши:
     - Саито-сан!
     Я увидела, как господин Саито подскочил и, мертвенно побледнев, побежал
в  логово вице-президента. За стеной раздались вопли толстяка.  Нельзя  было
понять, о чем шла речь, но видимо это было что-то не слишком приятное.
     Господин Саито вышел  с искаженным лицом. Я почувствовала глупый прилив
нежности к нему, думая о том, что его вес составлял третью часть от веса его
противника. И тут он сердито позвал меня.
     Я последовала за ним в пустой кабинет.  Он  заговорил со мной, заикаясь
от гнева:
     - Вы поставили в глубочайше  неловкое положение делегацию дружественной
фирмы! Вы подавали  кофе,  выражаясь такими  фразами,  как будто вы владеете
японским в совершенстве!
     - Но я не так уже плохо им владею, Саито-сан.
     - Замолчите!  По  какому  праву  вы  защищаетесь? Господин  Омоши очень
сердит  на вас. Вы  создали отвратительную  атмосферу на  совещании  сегодня
утром. Как  наши партнеры могли  чувствовать себя доверительно в присутствии
белой, которая понимает их язык? С  этого  момента  вы  больше  не  говорите
по-японски.
     Я посмотрела на него с удивлением:
     - Простите?
     - Вы больше не знаете японского языка. Ясно?
     -  Но, в  конце концов, компания  Юмимото  наняла меня именно за знание
вашего языка!
     - Мне все равно. Приказываю вам больше не понимать японского.
     - Это невозможно. Никто не смог бы подчиниться подобному приказу.
     - Всегда есть возможность подчиниться. Это то, что западные умы  должны
были бы понять.
     "Ах, вот вы о чем", подумала я прежде чем ответить:
     - Вероятно, японский мозг способен заставить себя забыть какой-то язык.
Западный мозг не имеет такой возможности.
     Этот необычный аргумент показался господину Саито вполне приемлемым.
     -  Все  же  попытайтесь.  По  крайней  мере, сделайте  вид.  Я  получил
распоряжение на ваш счет. Итак, решено?
     Тон был сухим и резким.
     Вероятно, когда я вернулась в свой кабинет, у меня было такое вытянутое
лицо,  что  Фубуки  посмотрела  на  меня  мягко   и  взволнованно.  Я  долго
чувствовала себя подавленной, размышляя как поступить.
     Самым логичным  было бы написать заявление об уходе. Однако, я не могла
решиться на это. В глазах жителя запада в этом не было ничего  бесчестящего,
в глазах же японца это означало потерять лицо. Я работала в компании от силы
месяц.  Однако, контракт  был  подписан  на год. Уйти  через столь  короткое
время, значило покрыть себя позором в их глазах, также как и в моих.
     Тем более,  что у меня не было  никакого желания уходить. Все-таки  мне
стоило кое-каких усилий быть принятой на работу в  эту компанию:  я  изучила
токийскую  административную лексику, прошла тесты. Конечно,  мои амбиции  не
простирались  до  того,  чтобы сделаться  великим  полководцем международной
торговли, но я всегда хотела  жить  в стране, перед которой преклонялась  со
времен первых идиллических воспоминаний, которые хранила с раннего детства.
     Я решила остаться.
     Но  для  этого  я должна была найти средство выполнить приказ господина
Саито. Я прозондировала свой мозг  в поисках  возможных залежей  амнезии: не
было  ли каких-нибудь  темных  пещер в моей  нейронной крепости? Увы, здание
имело сильные и слабые стороны, башни  и трещины, ямы  и рвы, но ничего, что
позволило бы мне похоронить язык, который ежедневно был у меня на слуху.
     Если я  не могла  его забыть, то можно ли  было,  по крайней мере,  его
утаить?  Если сравнить  речь с лесом, можно ли было за французскими  буками,
английскими   липами,   латинскими  дубами  и  греческими  оливами  спрятать
гигантские  японские  криптомерии,  которые  в  данном  случае  имели  самое
подходящее название?
     Мори,  фамилия Фубуки,  означала  "лес". Потому  ли  я смотрела на  нее
такими  растерянными  глазами?  Я заметила, что  она  тоже смотрит  на  меня
вопросительно.
     Она поднялась и сделала мне знак следовать за ней. В кухне я рухнула на
стул.
     - Что он вам сказал? -- спросила она меня.
     Я открыла свое сердце. Мой голос дрожал, я чуть не расплакалась. Теперь
я не смогла сдержать опасных слов:
     - Я ненавижу господина Саито. Он дурак и подлец.
     Фубуки слегка улыбнулась:
     - Нет. Вы ошибаетесь.
     -  Конечно. Вы  добрая, вы  не  видите дурного. В  конце  концов, чтобы
отдать подобное распоряжение можно быть только...
     - Успокойтесь. Приказ исходил не от него.  Он передал  вам распоряжение
господина Омоши. У него не было выбора.
     - В таком случае это господин Омоши...
     - Этот человек далеко не простой, - оборвала она меня. - Что вы хотите?
Он вице-президент. Здесь ничего не поделаешь.
     - Я могла бы поговорить об этом с господином Ганеда. Что он за человек?
     - Господин Ганеда замечательный  человек. Очень умный и добрый. Увы, об
этом не может быть и речи, чтобы вы пошли жаловаться ему.
     Она  была  права,  я  это  знала.   Двигаясь  вверх  по  течению,  было
недопустимо перескочить хотя бы один иерархический эшелон -- тем более таким
образом.   Я  имела   право  обращаться  только  к  моему  непосредственному
руководителю, которым была мадемуазель Мори.
     - Вы мое единственное  спасение Фубуки. Я знаю, что вы мало, что можете
сделать  для  меня. Но я благодарю  вас.  Ваша простая человечность  мне так
помогает.
     Она улыбнулась.
     Я  спросила, какова была  идеограмма  ее имени. Она  показала мне  свою
визитную карточку. Я посмотрела на канжи* и воскликнула:
     - Снежная буря! Фубуки означает "снежная буря"! Это очень красивое имя.
     -  Я родилась во  время  снежной  бури.  Мои  родители увидели  в  этом
знамение.
     Я вспомнила список служащих Юмимото:  "Мори  Фубуки, родилась в Наре 18
января 1961 года..." Она была ребенком зимы. Я вдруг представила эту снежную
бурю над величественным  городом Нара* и его бесчисленными колоколами  -- не
было  ли совершенно  логичным то, что эта восхитительная девушка родилась  в
день, когда красота неба обрушилась на красоту земли?
     Она рассказала мне о своем детстве в Кансае. Я говорила ей о своем, оно
началось в  той же провинции,  недалеко от  Нары,  в деревне Сюкугава, около
горы  Кабуто,  -  при  воспоминании  об  этих  мифологических  местах  слезы
выступили у меня на глазах.
     - Как я  рада, что  мы обе дети  Кансая! Ведь  именно там бьется сердце
старой Японии.
     Именно там билось мое сердце  с тех пор, когда  в возрасте  пяти лет  я
покинула японские горы  ради китайской пустыни. Это первое изгнание оставило
во мне столь глубокий след, что я чувствовала себя способной на все  лишь бы
воссоединиться с той страной, которую я так долго считала своей родиной.
     Когда мы  вернулись к нашим рабочим столам, стоявшим друг против друга,
я все еще так  и не придумала, как  поступить. Еще меньше, чем когда-либо  я
понимала, каково было мое место в компании Юмимото. Но я испытывала огромное
успокоение от того, что была коллегой Фубуки Мори.


     Мне нужно было делать вид,  что я  занята, не показывая при этом, что я
понимаю, о чем говорят вокруг  меня. С этих пор я  разносила чашки с чаем  и
кофе,  не употребляя  ни единой вежливой фразы и не отвечая на благодарность
служащих. Они не были  в курсе новых инструкций,  данных мне,  и удивлялись,
почему вдруг любезная белая гейша превратилась в грубиянку янки.
     Увы, ошакуми  не занимало  у  меня  много  времени.  Тогда,  никого  не
спросив, я решила разносить почту.
     Нужно было  возить  огромную  металлическую тележку  по  многочисленным
гигантским офисам и  отдавать  служащим их письма. Эта работа подходила  мне
как нельзя  лучше.  Прежде  всего,