Джон Дос Пассос.
    42-я параллель

   -----------------------------------------------------------------------
   John Dos Passos. The 42-nd Parallel (1930).
   Пер. - И.Кашкина. М., "Прогресс", 1981.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 28 August 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Эти  ураганы  -  предмет  неиссякаемого  интереса  всех  исследователей
американской метеорологии, и  много  труда  было  потрачено  на  различные
гипотезы  о  законах,  ими  управляющих.  Некоторые  из  этих  законов,  в
частности  те,  которые  определяют  их   внешние   признаки   и   главные
направления, могут считаться вполне установленными; основные проявления их
настолько очевидны  и  так  часто  повторяются,  что  самое  несовершенное
наблюдение не могло не привести к некоторым выводам...
   Короче говоря, эти ураганы следуют по трем путям, или направлениям - от
Скалистых гор к Атлантическому океану, и центральная их ось приблизительно
совпадает с 42-й параллелью северной широты;  все  циклонические  явления,
как правило, двигаются на восток со  скоростью  не  менее  двадцати,  а  в
периоды сильных западных ветров и зимою обычно даже  тридцати  или  сорока
миль в час.
                      Американская климатология. Е.У.Ходжинс. Чикаго, 1865



** ЧАСТЬ ПЕРВАЯ **


НОВОСТИ ДНЯ I (*1)

   Наша рота скинув ранцы
   Шла в атаку на холмы
   Где нас встретили повстанцы
   Озлобления полны

   Черный  медведь  на  свободе  в  аллеях  Гайд-парка  вести  о  полярном
исследователе Пири НЕ ПОРА ЛИ РАБОЧИМ ОБРАЗУМИТЬСЯ смерть  Оскара  Уайльда
некогда знаменитый писатель умирает в бедности в Париже Яростная схватка с
бандитами.

   СТОЛИЦА НА ГРАНИ НОВОГО ВЕКА

   Генерал Майлс в своем пышном мундире и на горячем боевом коне привлекал
всеобщее внимание особенно потому, что конь его не стоял на  месте.  Когда
оркестр проходил мимо главнокомандующего, конь взвился  на  дыбы  и  встал
почти вертикально. Генерал Майлс тотчас же натянул поводья  и  дал  шпоры,
пытаясь обуздать испуганное животное, которое,  к  ужасу  зрителей,  упало
навзничь и придавило главнокомандующего. К великому  облегчению  зрителей,
генерал Майлс но пострадал, но у  лошади  был  сильно  ободран  бок.  Весь
мундир генерала Майлса был покрыт пылью, и на спине,  где  сукно  лопнуло,
образовалась дыра в дюйм диаметром. Не дожидаясь, пока кто-нибудь отряхнет
пыль с мундира, генерал Майлс снова сел на коня и как ни в чем  не  бывало
продолжал принимать парад.
   Происшествие естественно привлекло внимание  толпы,  и  особо  отмечено
было, что главнокомандующий ни разу не пропустил знамени без  того,  чтобы
не снять головного убора, и оставался с непокрытой головой, пока проходили
знамена

   ЧИНОВНИКИ ПОПУСТИТЕЛЬСТВУЮТ ПОРОКУ

   А наш ротный командир
   Прирожденный был солдат
   Шел бесстрашно впереди
   И на приступ вел отряд

   Санитарная охрана направляет воду реки Чикаго в  сточные  каналы  ОЗЕРО
МИЧИГАН ПРОТЯГИВАЕТ РУКИ ОТЦУ ВОД Состязание певчих канареек  организуемое
немецким  Zuchterverein'ом  [общество  по  разведению  домашних   животных
(нем.)] открывается борьба за биметаллизм в соотношении  16  к  1  еще  не
проиграна заявил БРАЙАН БРИТАНЦЫ РАЗБИТЫ ПОД МАФЕКИНГОМ

   Много их погибших на Лусоне

   ТРЕБУЕМ ФИЛИППИНЫ НА ВЕЧНЫЕ ВРЕМЕНА

   В Гамильтон-клубе выступил с речью бывший  член  конгресса  от  Индианы
Пози

   ШУМ ПРИВЕТСТВУЕТ НОВЫЙ ВЕК
   ТРУД ПРИВЕТСТВУЕТ НОВЫЙ ВЕК
   ЦЕРКОВЬ ПРИВЕТСТВУЕТ НОВЫЙ ВЕК

   В то время когда часы отбивают начало  нового  века,  мистер  Мак-Кинли
(*2) усердно работает у себя в кабинете

   НАЦИЯ ПРИВЕТСТВУЕТ ЗАРЮ НОВОГО ВЕКА

   произнося  тост  Славься   Колумбия   на   банкете   Колумбия-клуба   в
Индианаполисе, бывший президент Бенджамин Гаррисон сказал между прочим: Ни
здесь, ни где бы то ни было я не стал бы возражать против  территориальной
экспансии, но вопреки мнению  многих  я  не  считаю  путь  территориальной
экспансии наиболее надежным и обещающим путем  национального  развития.  В
настоящее  время  благодаря  обильным  запасам  дешевого  угля  и  железа,
чудовищному накоплению пищевых продуктов, благодаря нашим  изобретениям  и
рационализации производства мы обогнали самые старые  и  самые  мощные  из
колониальных держав.
   Девушки из общества возмущены: танцевать с сыщиками

   Много их погибших на Лусоне
   и Минданао

   ЖРИЦЫ ЛЮБВИ ИЗБИТЫ ТОЛПОЙ В НЬЮ-ДЖЕРСИ

   одна из литографий изображает примадонну  в  костюме  откровенней  даже
принятых на пляже Атлантик-Сити; леди сидит на докрасна раскаленной плите,
запряженной двумя омарами, и держит в одной руке пенящийся бокал, в другой
- вожжи из разноцветных лент

   Много их погибших на Лусоне
   Минданао
   и Самаре

   Провозглашая тост в честь двадцатого века, сенатор Альберт  Дж.Беверидж
сказал между прочим: Двадцатый век  будет  веком  Америки.  Мысль  Америки
будет господствовать в нем. Прогресс  Америки  покажет  ему  путь.  Деяния
Америки обессмертят его.
   Цивилизованный мир никогда не откажется от Шанхая.  Цивилизованный  мир
никогда не уступит Гонконга. Ворота Пекина  никогда  больше  не  преградят
доступ методам современности.  Возрождение  мира  как  физическое,  так  и
моральное началось, и революции никогда не идут вспять.

   Много их погибших на Филиппинах
   Покоится в заброшенной могиле



КАМЕРА-ОБСКУРА (1) (*3)

   Когда идешь по  дорожкам,  надо  непременно  ступать  по  щебню,  чтобы
как-нибудь  не  наступить  на  яркие  боязливые  стебельки;  легче,  когда
держишься за мамину руку и повиснешь на ней, тогда можно вволю  брыкаться,
но, когда идешь  быстро,  приходится  топтать  слишком  много  стебельков,
бедные, они зелеными языками приминаются под ногой, может быть, потому эти
люди так сердиты и машут нам вслед кулаками. Они швыряют камни. Большие  -
и швыряют камни. Мама идет быстро, и мы  бежим.  Острые  носки  Ее  туфель
из-под развевающихся складок коричневого  шерстяного  платья  врезаются  в
самую гущу бедных примятых  стебельков.  Englander...  [англичане  (нем.)]
камень щелкает и подпрыгивает по щебню. Скорее милый, скорее к  продавщице
открыток, у нее в лавке спокойно, злые люди остались на улице и не  войдут
сюда. Non nein nicht Englander  amerikanisch  americain...  Hech  Amerika,
Vive l'Amerique [Нет  (франц.),  нет,  не  англичане,  американцы  (нем.),
американцы (франц.)...  Да  здравствует  Америка  (нем.  и  франц.)].  Она
смеется. Дорогая моя, они меня так напугали... Война в вельде... Крюгер...
Блумфонтейн... Ледисмит... и королева Виктория старая леди в остроконечном
кружевном чепце упаковывает солдатам шоколад к рождеству.
   Под прилавком темно,  и  леди,  добрая  немецкая  леди,  которая  любит
американцев и у которой родные в Трентоне, показывает открытки, и светятся
в темноте окна отелей и дворцов  O  que  c'est  beau...  schon...  prittie
prittie... [О, как прекрасно (франц.), красиво (нем.),  прелестно  (искаж.
англ. pretty)], и лунные блики струятся струятся под  мостом  и  крошечные
reverberes [рефлекторы  (франц.)]  светятся  в  темноте  под  прилавком  и
крошечные окна гостиниц вдоль набережной... O que c'est  beau  la  lune...
[о, как прекрасна луна (франц.)] и большая луна.



МАК (*4)

   Когда ветер тянул из-за реки, со  стороны  фабрик  серебряных  изделий,
воздух в сером четырехквартирном доме, где  родился  Фейни  Мак-Крири,  на
весь день отравляла вонь китовой ворвани. В другие дни  пахло  капустой  и
пеленками и корытами миссис Мак-Крири.  Фейни  нельзя  было  играть  дома,
потому что Отец, хромой, с впалой грудью, клочковатой сединой жидких усов,
служил ночным сторожем на заводе "Чедвик" и днем отсыпался. Только часам к
пяти вьющаяся струйка табачного дыма просачивалась  из  жилой  комнаты  на
кухню. Это был знак, что Отец встал и хорошо настроен  и  скоро  потребует
ужинать.
   Потом Фейни посылали на угол за покупками, и он шел по короткой грязной
улице, сплошь застроенной рядами однотипных  дощатых  домов,  в  одном  из
которых они жили.
   Направо - полквартала до Финлея, где ему приходилось ждать у стойки,  в
лесу забрызганных грязью штанин, пока  вся  очередь  взрослых  не  заткнет
горланящих глоток пивом и виски. Тогда  он  возвращался  домой,  осторожно
ступая по скользкой грязи, и дужка  переполненного  пивной  пеной  ведерка
врезалась ему в руку.
   Налево - полквартала до бакалейной Меджиниса  "Местные  и  колониальные
товары". Фейни  нравился  картонный  негр  в  витрине  -  реклама  детской
овсянки, застекленный  прилавок  с  различными  сортами  колбас,  бочки  с
картофелем и капустой,  пряный  запах  сахара,  опилок,  имбиря,  ветчины,
уксуса, хлеба, перца, сала, копченых селедок.
   - Пожалуйста, отвесьте мне хлеба, мистер, и полфунта  масла,  и  еще  -
коробку имбирных пряников.
   А в те дни, когда Мама бывала больна, Фейни приходилось идти дальше, за
угол мимо Меджиниса, вдоль  Риверсайд-авеню,  по  которой  ходил  трамвай,
потом на красный мост через речонку:  зимою  -  черную  между  подрезанных
льдом снежных берегов, в весеннюю  пору  -  желтую  и  пенистую,  летом  -
коричневую и подернутую нефтью. По ту сторону реки до  самого  перекрестка
Риверсайд и Главной,  где  помещалась  аптека,  жили  чехи  и  поляки.  Их
мальчишки всегда дрались с младшим поколением Мерфи, О'Хара, О'Фланегенов,
живших на Орчард-стрит.
   С дрожью в коленках, крепко зажав в рукавичке завернутый в белую бумагу
пузырек  с  лекарством,  возвращался  Фейни  домой.  На  перекрестке   ему
предстояло проскочить мимо подстерегавших мальчишек.  Проходить  мимо  них
было не так еще страшно, но шагов через двадцать  первый  снежок  гудел  у
него над ухом. Выбора не было. Пустится он в бегство -  они  догонят  его.
Уронит он пузырек с лекарством - ему зададут  трепку,  когда  он  вернется
домой.  Комок  рыхлого  снега  шлепал  его  по  затылку,  и  снег  начинал
просачиваться за ворот. Только в полуквартале от моста он выбирал  удобный
момент и обращался в бегство.
   - Трусливая кошка... Ирлашка-голодрашка... Кривоногий  Мерфи...  Бежишь
ябедничать фараону... - ревели вслед за каждым снежком польские и  чешские
мальчишки.
   Они готовили снежки с вечера, заливая их водой и оставляя  мерзнуть  на
всю ночь: такой снежок бил до крови.
   Играть без помехи можно было  только  у  себя  во  дворе.  На  дворе  -
поваленные  заборы,  продавленные  помойные   ведра,   старые   горшки   и
сковородки, дырявые как решето и не годные даже в починку, пустой курятник
со следами помета и приставшими к нему перьями, лебеда летом, грязь зимой.
Но главной приманкой двора был крольчатник Тони  Гарримана,  в  котором  у
него сидели кролики-фландры. Тони Гарриман - чахоточный мальчик  -  жил  с
матерью в нижнем этаже налево. Он собирался разводить и  других  зверьков:
енотов, выдр, даже чернобурых лисиц - и  на  этом  разбогатеть.  Когда  он
умер, никто не  мог  найти  ключа  к  большому  висячему  замку  на  двери
крольчатника. Несколько дней Фейни кормил кроликов, с  трудом  проталкивая
листики капусты и салата сквозь двойную проволочную сетку. Потом на неделю
зарядил дождь и снег, и Фейни не пускали на двор. В  первый  же  солнечный
день он побежал проведать кроликов, один  из  них  был  уже  мертв.  Фейни
побледнел; он старался  уверить  себя,  что  кролик  спит,  но  тот  лежал
окоченелый и скорченный, он не спал. Остальные кролики  забились  в  угол,
поводя дрожащими носами, и большие уши беспомощно  свисали  им  на  спину.
Бедные зайцы. Фейни хотелось плакать. Он побежал наверх на  кухню,  нырнул
под материну гладильную доску и достал молоток из ящика  кухонного  стола.
При первой попытке он хватил себя по большому пальцу, но со второго  удара
ему удалось сбить замок. В  домике  стоял  странный  кислый  запах.  Фейни
поднял мертвого кролика за уши. Мягкое белое брюшко начинало  раздуваться,
открытый мертвый глаз пугал Фейни своей  неподвижностью.  И  вдруг  что-то
заставило Фейни бросить кролика в  ближайший  мусорный  ящик  и  стремглав
кинуться к себе наверх. Похолодев и все еще дрожа, он на цыпочках вышел на
заднее крыльцо и заглянул во двор. Затаив дыхание он следил за  остальными
кроликами. Осторожными прыжками они приблизились  к  дверце  крольчатника.
Один уже выпрыгнул во двор. Он сидел  на  задних  лапках,  и  уши  у  него
поднялись и насторожились. Мать позвала Фейни принести ей  утюг  с  плиты.
Когда Фейни вернулся на крыльцо, кроликов уже не было.
   В ту зиму на заводе "Чедвик" объявлена  была  стачка,  и  Отец  потерял
работу. Целыми днями он сидел в комнате, куря и чертыхаясь:
   - Да что, во мне силы мало, что ли? Убей меня бог, да я любого из  этих
полячишек проучу, хоть привяжите вы мне мой костыль за спину... Я и говорю
мистеру Барри, я и не думаю, говорю, бастовать вместе  с  прочими,  мистер
Барри; человек я спокойный, рассудительный, да полуинвалид к тому же, и на
руках у меня жена с ребятишками...  восемь  лет  как  я  у  вас  в  ночных
сторожах, а теперь вы меня выставляете, чтобы набрать свору  мерзавцев  из
сыскного агентства... А он, сукин сын... бульдог курносый...
   - А все эти смутьяны, вшивые иностранцы... Вздумали тоже  бастовать,  -
успокаивал его собеседник.
   На Орчард-стрит не жаловали забастовку. Забастовка - значит, для матери
все новая и новая работа, все больше и больше белья в ее корытах, а  Фейни
и старшей сестре Милли надо помогать ей после школы. А потом мать заболела
и слегла. Вместо того чтобы гладить очередную партию белья, она  лежала  в
кровати, судорожно сжимая у подбородка сморщенные от  стирки  руки,  и  ее
круглое белое морщинистое лицо было белее подушки.
   Пришел доктор, пришла районная сиделка,  и  все  три  комнаты  квартиры
Мак-Крири пропахли докторами, сиделками, лекарствами, и Фейни с сестрою не
находилось уголка, кроме как на лестнице.
   Там они и сидели, тихонько всхлипывая. А потом мамино лицо  на  подушке
съежилось во  что-то  маленькое,  белое,  морщинистое,  словно  скомканный
носовой платок, им сказали, что она умерла, и ее унесли.
   Похороны устраивало ближайшее похоронное бюро на Риверсайд-авеню. Фейни
чувствовал себя важной персоной, все целовали его,  гладили  по  голове  и
говорили, что он держит себя настоящим мужчиной. Его одели в новый  черный
костюм, совсем как у больших, с карманами и всем,  что  полагается,  разве
только штаны короткие. На похороны собралось много разного народа,  какого
он никогда прежде близко не видел,  -  и  мясник  мистер  Рессел,  и  отец
О'Доннел, и Дядя Тим О'Хара, который приехал из Чикаго; и в комнатах пахло
виски и пивом - все равно как в баре Финлея. Дядя Тим был костляв, лицо  у
него было красное и все в шишках, а глаза мутно-голубые. Он носил небрежно
повязанный черного шелка галстук, который не нравился Фейни, и, то и  дело
нагибаясь, словно хотел сложиться, как перочинный ножик,  шептал  в  самое
ухо Фейни:
   - Ты на них не смотри, старина, на эту шайку стервецов  и  лицемеров...
Дорвались, черти... налакались. А вон отец О'Доннел, подсчитывает,  видно,
боров брюхатый, сколько получит за отпевание...  Тебе  на  них  наплевать,
Фениан, ты ведь с материнской стороны О'Хара... Ну и мне на них наплевать.
А она мне родной сестрой была по плоти и крови.
   Дома, после похорон, Фейни нестерпимо  захотелось  спать,  он  промочил
ноги, и они у него озябли. Никто на него не обращал внимания. Он  сидел  в
темноте на краешке кровати и всхлипывал. Из  передней  комнаты  доносились
голоса, стук ножей и вилок, но он не  смел  туда  войти.  Он  прикорнул  у
стенки и заснул. Свет, ударивший прямо в глаза, разбудил  его.  У  кровати
стояли Дядя Тим и Отец и о чем-то громко  разговаривали.  Вид  у  них  был
странный, и казалось, они не очень твердо  держатся  на  ногах.  Дядя  Тим
освещал лицо Фейни лампой.
   - Вот что, Фейни, старина, - сказал  Дядя  Тим,  и  лампа  в  его  руке
описала  рискованную  дугу  над  самой  головой  Фейни.  -  Фениан  О'Хара
Мак-Крири, сядь, выслушай и скажи нам, что  ты  думаешь  о  предполагаемом
переезде в великий и многообещающий город Чикаго. Коль уж на то пошло, так
ваш Мидлтаун (*5) просто паршивая помойка, вот что... Ты только  не  прими
на свой счет, Джон... Ну а Чикаго... Бог мой, да как приедешь туда - сразу
поймешь, что все эти годы ты все равно что и не жил, а лежал покойником  в
этом гробу заколоченном, вот что.
   Фейни испугался. Он подобрал коленки  к  самому  подбородку  и  дрожал,
глядя на две большие покачивающиеся фигуры, освещенные пляшущей лампой. Он
пытался говорить, но слова не шли у него с языка.
   -  Брось  ты  разглагольствовать,   Тим,   мальчуган   совсем   спит...
Раздевайся-ка, Фейни, ложись в постель и отоспись хорошенько. Завтра утром
мы уезжаем.
   И наутро, в дождь,  без  завтрака,  под  громыхание  старого  большого,
доверху набитого сундука, неплотно увязанного и угрожающе долбившего крышу
кэба,  за  которым  Фейни  посылали  на  извозчичий  двор  Ходжсона,   они
отправились. Милли плакала. Отец упорно молчал и только  посасывал  пустую
трубку. Всем распоряжался Дядя Тим, отпуская шуточки,  которые  никого  не
смешили, то и дело вытаскивая из кармана пухлую пачку кредиток и потягивая
большими булькающими глотками из спрятанной в кармане  фляжки.  Милли  все
плакала и плакала. Фейни смотрел широко  раскрытыми  сухими  глазами,  как
мелькали мимо кэба  знакомые  улицы,  вдруг  ставшие  такими  странными  и
кривобокими; красный мост, шелудивые дранки домов, в которых живут поляки,
на углу аптекарский магазин "Смит и Смит"... оттуда как раз выходит  Билли
Хоган с жевательной резинкой в руке. Опять, видно, удрал из  школы.  Фейни
захотел было окликнуть его, но не окликнул...  Главная,  а  на  ней  вязы,
трамваи, за углом около церкви ряды магазинов и, наконец,  пожарное  депо.
Фейни в последний раз заглянул в темную пещеру, где  мерцали  бронзовые  и
медные  выпуклости  машины,  а  потом  мимо   картонных   фасадов   первой
конгрегационалистской церкви, баптистской  церкви  Кармеля,  епископальной
церкви св.Андрея, построенной из кирпича и обращенной к улице  не  строгим
фасадом, как другие церкви, а угольным приделом, мимо трех чугунных оленей
на газоне перед Коммершл-хаус, мимо особняков, а перед каждым  лужайка,  у
каждого лепные фронтоны, перед  каждым  подстриженные  кусты.  Потом  дома
пошли поменьше,  палисадники  кончились;  кэб  протарахтел  за  угол  мимо
хлебных  и  продуктовых  складов  Симпсона,  мимо  ряда  парикмахерских  и
закусочных, и наконец все вылезли у вокзала.
   На вокзале Дядя Тим угостил всех завтраком  в  станционном  буфете.  Он
вытер глаза Милли и дал Фейни высморкаться в большой новый носовой  платок
с не оторванным еще ярлычком и  усадил  их  расправляться  с  яичницей  на
свином сале и запивать ее кофе. Фейни никогда еще не пробовал кофе  и  был
очень горд, что он,  как  большой,  сидит  и  пьет  кофе.  Милли  кофе  не
понравился - горько. Ненадолго их оставили  одних  в  буфете,  за  пустыми
тарелками  и  пустыми  кофейными  чашками,  под   пронизывающим   взглядом
глаз-бусинок длинношеей и по-куриному остролицей  женщины,  неодобрительно
глядевшей на них из-за прилавка. Потом с потрясающим  грохотом,  лязгом  и
пыхом, грохот... пых... грохот...  пых...  к  перрону  подошел  поезд.  Их
подхватили, поволокли по платформе и по прокуренному вагону, и, прежде чем
они опомнились, поезд уже тронулся, и уже громыхали мимо рыжеватые  зимние
холмы Коннектикута.



КАМЕРА-ОБСКУРА (2)

   Мы спешим укачиваемые как на  пароходе  в  затхлом  пропахшем  конюшней
кэбе. Он все спрашивал А что, Люси, если бы я пригласил одного  из  них  к
столу? Они очень славный народ  Люси  эти  цветные  и  в  петлице  у  Него
гвоздика в маленькой серебряной трубочке и от Него пахло ржаным виски и мы
спешили захватить поезд на Нью-Йорк;
   и Она говорила Надеюсь милый что мы