Томас Пинчон. 

                                 В.



     Thomas Pynchon. V.
     Перевод Глеба Григорьева (Россия; гл. 1-8)
     и Алексея Ханина (Германия; гл. 9-16 и Эпилог)
     Все права защищены. Право на размещение в интернете данного перевода
     временно передано ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО Максиму Мошкову.


     


СОДЕРЖАНИЕ

 
 ГЛАВА ПЕРВАЯ     в которой Бенни Профейн - йо-йо и шлемиль - достигает апокера
 ГЛАВА ВТОРАЯ     Напрочь Больная Команда
 ГЛАВА ТРЕТЬЯ     в которой артист-трансформатор Стенсил совершает восемь
                  перевоплощений
 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ  в которой Эстер делает операцию на носу
 ГЛАВА ПЯТАЯ      в которой Стенсил чуть не отправился на запад вслед за аллигатором
 ГЛАВА ШЕСТАЯ     в которой Профейн возвращается на уровень улицы
 ГЛАВА СЕДЬМАЯ    Она висит на западной стене
 ГЛАВА ВОСЬМАЯ    в которой Рэйчел возвращает своего йо-йо, Руни поет песню,
                  а Стенсил навещает Кровавого Чиклица
 ГЛАВА ДЕВЯТАЯ    История Мондаугена
 ГЛАВА ДЕСЯТАЯ    в которой собираются разные компании
 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ   Исповедь Фаусто Майстраля
 ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ    не слишком веселая
 ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ    в которой шнурок йо-йо оказывается состоянием ума
 ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ  Влюбленная В.
 ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ    Sahha
 ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ   Валетта
 ЭПИЛОГ               1919 год


     
     ГЛАВА ПЕРВАЯ
     в которой Бенни Профейн -- йо-йо и шлемиль -- достигает апокера

I

     В  сочельник  1955 года  Бенни  Профейн  -  черные  "ливайсы", замшевый
пиджак,  кроссовки  и  большая  ковбойская  шляпа  --  оказался  проездом  в
Норфолке,  штат  Вирджиния.  Поддавшись  сентиментальному порыву,  он  решил
заглянуть в "Могилу моряка" --  старую добрую  пивнуху на Большой Восточной.
На углу Аркады и Большой Восточной он увидел престарелого гитариста с банкой
из-под   "Стерно"  для   подаяний.   Какой-то   старшина-сигнальщик  пытался
помочиться в бак "Паккарда Патришн"  54-го года. Его  подбадривали пять  или
шесть морячков-салаг. Старик пел приятным, уверенным баритоном:



     В нашем кабачке сочельник каждый день.
     Это скажет вам любой моряк.
     Все неоном здесь горит,
     Приглашаем, -- говорит, --
     Тех, кто любит виски и коньяк.
     Подарки Санта Клауса -- чудесный сон.
     Пиво пенится, играет, как вино.
     И девчонки здесь не прочь
     Морячков иметь всю ночь.
     Ночь сочельника в нашем кабачке.


     -- Хей-гей, старшина! -- завыл лейтеха. Профейн завернул за угол.  И на
него навалилась Большая Восточная -- как всегда, без предупреждения.
     Уволившись из ВМС, Профейн при случае нанимался на дорожные работы, а в
перерывах  болтался  вдоль  восточного   побережья,   --  как  йо-йо,  --  и
продолжалось  так уже  около полутора  лет. После  многомесячных скитаний по
носящим  имена  дорогам,  считать которые  Профейн давно  отчаялся,  у  него
развилась  к ним  некоторая  подозрительность,  --  особенно к  улицам  типа
Большой  Восточной.  Хотя  на  самом  деле  все  они  объединились   в  одну
абстрактную Улицу, о  которой  в  полнолуния  ему  снились кошмары.  Большая
Восточная  --  гетто  для  Пьяных  Матросов,  на  которых  нет  Управы, -- с
внезапностью  пружины  врезАлась в нервы, превращая нормальный ночной сон  в
кошмар. Собаку -- в волка, дневной свет -- в сумерки,  пустоту -- в ощущение
безликого  присутствия. Тут  тебе  были и юнги,  блюющие  посреди  улицы,  и
официантки с татуировками в виде гребного винта на ягодицах, и потенциальный
берсерк в  поисках лучшего  способа  пробить витрину  (когда лучше  крикнуть
"Пабергись!" -- до того, как стекло разобьется, или же после?), выставленный
из  пивнухи палубный матрос, обливающийся пьяными слезами: в последний  раз,
когда его в таком же состоянии свинтил  патруль, на него надели смирительную
рубаху. Под ногами то и дело жужжала вибрация, создаваемая ритмом марша "Эй,
Руб",  который несколькими  столбами  дальше  отбивала дубинка  патрульного;
зеленый свет ртутных ламп обезображивал лица. Дальше к востоку -- где нет ни
света, ни  баров -- оба ряда фонарей  сходились, образуя асимметричную букву
V.
     В "Могиле моряка" Профейн застал потасовку между матросами и морпехами.
Он постоял немного в дверях, понаблюдал за происходящим, а затем, решив, что
он уже и так одной  ногой в "Могиле", пронырнул  внутрь, стараясь не попасть
под  руку  дерущимся,  и  залег --  более  или менее незаметно -- у  медного
ограждения.
     -- И почему люди  не  могут  жить в мире? --  поинтересовался  голос  у
левого  уха.  Это  была  официантка  Беатрис  --  всеобщая  любовь  эсминцев
"ДесДив-22"  и "Эшафот" -- корабля, где раньше служил Профейн. -- Бенни!  --
воскликнула  Беатрис.  Они  расчувствовались  после  столь  долгой  разлуки.
Профейн принялся вычерчивать на опилках пронзенные стрелами сердечки и чаек,
несущих в клювах знамя с надписью "Дорогая Беатрис".
     Экипаж "Эшафота" отсутствовал: эта посудина вот уже два дня, как шла  к
Средиземному морю. Выход корабля сопровождался столь мощным скулежем  членов
команды, что его раскаты доносились до дальнего туманного рейда (если верить
слухам) --  словно  голоса  с корабля-призрака, --  и  были  слышны  даже  в
Литл-Крике. В связи с этим столы в барах вдоль Большой Восточной обслуживало
больше  официанток, чем обычно.  Ибо сказано (и не без основания): не успеет
корабль вроде "Эшафота" скрыться за горизонтом, как некоторые морячки тут же
выпрыгнут из своих одежек и облачатся  в  униформы официанток, разминая руки
перед разноской  пива и примеряя блядскую улыбочку,  пусть даже оркестр  еще
играет  на прощанье "Старые добрые  времена", а на корабле  продувают трубы,
посыпая черными хлопьями  будущих рогоносцев, стоящих  по  стойке "смирно" с
мужественным видом и кривыми ухмылками сожаления.
     Беатрис   принесла   пиво.   Со   стороны  дальних   столиков  раздался
пронзительный вопль; она вздрогнула, и пиво расплескалось.
     --  Боже!  -- сказала  она.  -- Снова  Шныра. --  Шныра  служил  теперь
мотористом на тральщике "Порывистый"  и  имел скандальную репутацию  по всей
Большой Восточной. Этот метр с  кепкой всегда задирал самых крупных людей на
корабле, зная,  что те не принимают его всерьез.  Десять месяцев назад  (как
раз накануне перевода Шныры с "Эшафота") командование решило  удалить у него
все зубы. Обезумев,  он ухитрился с  помощью кулаков вырваться  из  рук двух
офицеров-дантистов и помогавшего им  старшины. Всем стало ясно, что Шныре на
свои зубы отнюдь не наплевать.
     -- Подумай сам! -- кричали офицеры, еле сдерживая смех и увертываясь от
крошечных кулачков. -- Прочистка корневых каналов, нарывы на деснах...
     --  Нет! -- верещал в ответ Шныра.  В  конце концов  они вынуждены были
всадить ему в бицепс инъекцию пентотала. Застав по пробуждении у себя во рту
такой апокалипсис,  Шныра  принялся сыпать  длинными  проклятиями.  Еще  два
месяца  после  этого он призраком  бродил  по "Эшафоту",  то и дело  пытаясь
подпрыгнуть,  зацепиться и, свисая по-орангутановски, лягнуть в зубы первого
подвернувшегося офицера.
     Бывало,  он стоял на  юте и обращался  с пламенной речью ко всем,  кому
случалось  быть  рядом,  вымямливая слова сквозь  больные десны,  словно рот
забит фланелью. Когда  раны во рту зажили, ему  поднесли сверкающий уставной
комплект из нижнего и верхнего протезов. "О Боже!" -- взревел он и чуть было
не выпрыгнул за борт, но ему помешал негр-гаргантюа Дауд.
     --  Эй, дружок,  -- сказал  Дауд, держа Шныру на  весу  за голову  и  с
любопытством изучая  эту  смесь робы и отчаяния, чьи ноги молотили воздух  в
ярде над палубой. -- Куда ты собрался и зачем?
     -- Слушай, я хочу умереть, вот и все! -- закричал Шныра.
     -- Ты что, не знаешь, -- сказал Дауд, -- что жизнь -- это самое ценное,
что у тебя есть?
     -- Ох, ох! -- ответил Шныра сквозь слезы. -- Это еще почему?
     -- Потому что, -- промолвил Дауд, -- без нее ты был бы мертв.
     -- Ох, ох!  -- сказал Шныра. Он раздумывал над услышанным неделю. Потом
успокоился,  его  снова стали  отпускать в  увольнения  и вскоре перевели на
"Порывистый".  Через пару дней  соседям Шныры  по кубрику каждый вечер после
отбоя  стал  слышаться  странный  скрежет,  доносящийся  с  его  койки.  Так
продолжалось недели две или три, пока однажды посреди ночи кто-то не зажег в
кубрике  свет, и  все  не  увидели сидящего на койке  по-турецки  Шныру.  Он
драчевым напильником  затачивал  зубы.  Следующим  вечером,  как  раз  после
получки, Шныра  сидел  с  товарищами  в  "Могиле  моряка"  и  был  спокойнее
обычного.  Около  одиннадцати  мимо  столика  проплывала  Беатрис  с  полным
подносом  пива.  Ликуя, Шныра подался  вперед,  распахнул челюсти и погрузил
свежезаточенные протезы в правую ягодицу официантки. Беатрис  взвизгнула,  а
кружки, сверкая,  полетели по параболам, рассеивая  по всей  "Могиле моряка"
брызги водянистого пива.
     Для Шныры  это занятие стало  любимой  забавой. Слух  о нем разнесся по
всему дивизиону, или эскадре,  или даже по  всему Атлантическому флоту. Да и
люди с других кораблей заглядывали полюбопытствовать. Порой это  приводило к
дракам -- вроде той, которую застал Профейн.
     -- Кого он зацепил на этот раз? -- спросил Профейн. -- Я не заметил.
     --  Беатрис, -- ответила Беатрис.  Так звали другую официантку. Дело  в
том, что  у  миссис  Буффо -- владелицы "Могилы  моряка", которую тоже звали
Беатрис,  -- была теория:  поскольку  малыши называют всех  женщин  "мамой",
матросы,  будучи  по-своему  столь  же  беспомощными, должны  называть  всех
официанток  "Беатрис". Развивая свою политику материнства, она  установила в
баре пивные краны,  выполненные из пористой  резины в форме огромных женских
грудей. В день получки с восьми до девяти проводилось мероприятие, именуемое
миссис  Буффо   "Часом  кормления".  Она  начинала  его  весьма  официально:
появлялась  из  задней комнаты  в расшитом драконами  кимоно,  подаренном ей
одним из обожателей  с Седьмой  флота, подносила к губам  золотую боцманскую
дудку и играла сигнал "На камбуз". По этому сигналу все срывались с места, и
некоторым счастливчикам  удавалось присосаться  к кранам.  Кранов было всего
семь, а на  веселом представлении присутствовало  в среднем двести пятьдесят
матросов.
     Из-за  стойки появилась  голова Шныры.  Глянув на  Профейна, он щелкнул
зубами.
     -- Знакомься, -- сказал Шныра, -- мой дружок Влажная Железа. Только что
с корабля. -- Он указал  на длинного печального южанина  с вытянутым  носом,
который шел сзади, волоча по опилкам гитару.
     -- Привет! --  откликнулся  Влажная Железа. --  Хочется спеть тебе одну
песенку.
     -- В  честь  твоего превращения в  ОПШа,  -- прокомментировал Шныра. --
Влажный всем поет эту песню.
     -- Это же было еще в прошлом году, -- сказал Профейн.
     Но Влажная Железа  уже  оперся  ногой на медное  ограждение, положил на
колено  гитару и начал  бренчать.  Отыграв  восемь  тактов, он запел в ритме
вальса:


     Одинокий Покинутый Штатский,
     Мы будем скучать по тебе.
     Матросы и юнги исходят слезами --
     Завидуют славной судьбе.
     Но шаг этот глуп и опасен.
     Дальнейший твой жребий ужасен.
     Тысячу рапортов ты отчитал.
     Дай мне хоть сто лет и вечный штурвал, --
     Я не стану Покинутым Штатским.


     -- Неплохо, -- сказал Профейн в пивную кружку.
     -- Это не все, -- сообщил Влажная Железа.
     -- Ох! -- произнес Профейн.
     Вдруг  его обволокли  нахлынувшие сзади миазмы, и  чья-то  рука  мешком
картошки рухнула на  плечо.  Боковым  зрением  он увидел кружку в обрамлении
огромной  муфты,  самым  непотребным  образом  отделанной  шерстью  больного
бабуина.
     -- Бенни! Ну как твоя половая жизнь, хью-хью!?
     Таким смехом мог смеяться только Свин Бодайн, который когда-то служил с
Профейном  на  одном  корабле.  Профейн оглянулся.  Так  и  есть.  "Хью-хью"
создавалось  путем  выдавливания гортанных  звуков, а кончик языка при  этом
находился за верхними передними зубами. По замыслу  Свина,  звук должен  был
получаться ужасно неприличным.
     -- Старина Свин! Ты что, отстал от корабля?
     -- Я -- в самоволке. Помощник боцмана Папаша Ход меня просто достал.
     Лучший способ избежать  встречи с патрулем --  это оставаться трезвым и
не соваться в компании. Отсюда и название -- "Могила моряка".
     -- Как дела у Папаши?
     Свин рассказал  о расставании  Папаши  с женой-официанткой. Она ушла от
него и устроилась в "Могилу моряка".
     Ох уж эта молодая женушка Паола! Она заявляла, будто ей шестнадцать, но
поди проверь.  Она родилась перед самой войной, и дом с ее метрикой -- как и
почти все дома на Мальте -- потом оказался разрушенным.
     Профейн присутствовал при их знакомстве -- бар "Метро" на Тесной улице.
Кишка. Валетта, Мальта.
     -- Чикаго! --  рычал  Папаша Ход гангстерским  голосом. -- Ты слыхала о
Чикаго? -- И с угрожающим  видом  запускал  руку  под  тельняшку --  обычный
Папашин жест, известный по  всему  средиземноморскому  побережью.  Затем  он
вытаскивал носовой  платок  -- а вовсе  не пистолет -- сморкался  и  начинал
смеяться, глядя на девушку, которой случалось сидеть напротив. Стереотипы из
американских фильмов были знакомы всем. Всем, кроме Паолы Майстраль, которая
так и  продолжала смотреть на  него, не раздувая ноздри и  не  сводя брови к
переносице.
     Кончилось  тем,  что Папаша взял у кока Мака под проценты пятьсот монет
из "экономических сумм", дабы перевезти Паолу в Штаты.
     Возможно, для нее это  был просто способ добраться до Америки -- предел
мечтаний любой официантки Средиземноморья.  Переезд все проблемы решал одним
махом -- пища, жилье,  теплая одежда и  мягкий климат. На  въезде в  Америку
Папаше пришлось  солгать относительно ее возраста. Впрочем, документов Паола
все  равно  не  имела.  К  тому  же  в  ней  можно  было  заподозрить  любую
национальность -- она знала обрывки чуть ли не всех языков.
     Папаша  рассказывал  о  ней  палубным  матросам, которые  собирались  в
боцманской  подсобке  "Эшафота".  Говорил  он  с особой нежностью  --  будто
постепенно, может, прямо по ходу рассказа, к  нему приходило осознание того,
что в сексе больше мистики, чем можно предположить.  Он  не мог даже сказать
-- сколько раз за ночь  у них получалось, ибо  этот счет  нельзя  записать в
цифрах.  А ведь, казалось бы,  что  нового может открыть  в этих делах такой
прохвост с сорокапятилетним стажем как Папаша Ход?
     --  Хорошенькое  дело,  -- проворчал  Свин в  сторону. Профейн направил
взгляд  вглубь "Могилы моряка" и увидел ее.  Она  направлялась  к ним сквозь
завесу скопившегося за вечер дыма. С виду  --  типичная официантка с Большой
Восточной.  Как там  было насчет степного  зайца на снегу,  тигра  в залитой
солнцем густой траве?
     Она улыбнулась Профейну -- печально, натянуто.
     -- Ты вернулся на службу?
     -- Просто проходил мимо, -- ответил Профейн.
     -- Поехали со  мной на западное побережье, -- предложил Свин. -- Еще не
собрано такой патрульной машины, которая могла бы сделать моего "Харлея".
     --  Смотрите, смотрите!  --  закричал  маленький  Шныра, подпрыгивая на
одной  ноге.  -- Только не сейчас, ребята. Погодите!  -- Он указал на миссис
Буффо, материализовавшуюся  в своем  кимоно на  стойке.  Опустилась  тишина.
Между   морпехами  и  матросами,  блокировавшими  дверной  проем,  мгновенно
установилось перемирие.
     --  Мальчики! --  объявила миссис Буффо.  -- Сегодня -- канун Рождества
Христова.  -- Она извлекла  боцманскую  дудку. Первые  флейтообразные  звуки
лихорадочно завибрировали над  выпученными  глазами и разинутыми ртами.  Все
присутствующие благоговейно внимали, и до них постепенно стало доходить, что
она исполняет "Во  прозрачной полуночи",  только  в  ограниченном  диапазоне
боцманской  дудки.  Стоявший  сзади  молодой запасник,  которому  доводилось
выступать  в ночных клубах  Филли, начал нежным голосом подпевать.  У  Шныры
засияли глаза.
     -- Глас ангела небесного, -- произнес он.
     Когда исполнялась часть,  где  были  слова:  "Мир -- земле,  а людям --
добродетель от  милосердного  всевышнего  Царя", Свин,  будучи  воинствующим
атеистом, решил, что это становится невыносимым.
     -- Звучит точь-в-точь,  как "На  камбуз",  --  громко заявил он. Миссис
Буффо  с запасником замолчали.  До аудитории не  сразу дошло  значение фразы
Свина.
     -- Час Кормления! -- заверещал Шныра.
     И чары рассеялись. Смекалистым  морякам с "Порывистого" как-то  удалось
скучковаться в  сутолоке, возникшей  среди  веселых матросиков. Они подняли,
словно  знамя,  маленькую персону  Шныры  и,  находясь  в  авангарде  атаки,
бросились к ближайшему соску.
     Миссис  Буффо,  которая,  едва удерживая  равновесие,  стояла,  подобно
краковскому  трубачу  на крепостном  валу,  приняла  на себя  удар бушующего
потока  и  была свергнута в таз  со льдом первой  же  волной, промчавшейся у
стойки.  Широко расставив руки, над всеми  возвышался Шныра. Он зацепился за
один из кранов-сосков, и тотчас товарищи по экипажу отпустили его; продолжая
двигаться  по инерции, он рухнул вниз вместе с рукояткой. Из резиновой груди
белым  каскадом захлестало пиво,  обдавая  Шныру, миссис Буффо  и пару дюжин
матросов, которые, зайдя с флангов за стойку, кулаками ввергали друг друга в
бесчувственное состояние.  Члены несшей  Шныру  группы рассеялись  в попытке
захватить  побольше кранов. Старший  мичман, начальник  Шныры,  стоял  возле
последнего на четвереньках, хватал  его за ноги и тянул на себя, считая, что
со Шныры достаточно, и он должен уступить место своему командиру. Лидирующие
матросы  с  "Порывистого"  образовали  клин. В  их кильватере  сквозь  бреши
отчаянно проталкивались  человек  шестьдесят  морячков,  лягаясь,  толкаясь,
царапаясь и  рыча. Их рев перекрывал все остальные звуки.  Некоторые  из них
размахивали пивными бутылками, дабы расчистить себе дорогу.
     Профейн  сидел  у  конца  стойки,  рассматривая самопальные  ботинки  и
расклешенные  подкатанные  "ливайсы".  Время  от  времени  в его поле зрения
оказывалась  то чья-то рухнувшая туша  с  окровавленной мордой,  то разбитая
пивная бутылка, -- крошечные бури в опилках.
     Вскоре  он заметил, что  рядом  сидит  Паола, обхватив  ноги  руками  и
прижавшись щекой к черной холстине его брюк.
     -- Ужасно, -- сказала она.
     Профейн издал неопределенный звук и погладил ее по голове.
     -- Покой, -- вздохнула она. -- Разве не этого мы все хотим, Бенни? Хоть
бы чуточку покоя. Чтобы никто не подскакивал и не кусал тебя за задницу.
     -- Тихо! -- сказал Профейн. -- Взгляни-ка -- Влажному вмазали по животу
его собственной гитарой.
     Паола  что-то бормотала  ему в  ногу. Они спокойно  сидели, не  обращая
внимания на творящуюся  вокруг  бойню. Миссис Буффо впала в пьяную истерику.
Отделанная  под красное  дерево старая стойка  затряслась от  нечеловеческих
рыданий.
     Сдвинув  в  сторону  пару дюжин пустых  кружек, на стойку  уселся Свин.
Когда  заварушки  достигали пика, он предпочитал просто сидеть и  наблюдать.
Сверху он  с  интересом  смотрел,  как его товарищи, словно отнятые от груди
поросята, сцепились  друг  с другом из-за этих семи гейзеров. Пиво  насквозь
промочило большую часть опилок, а ноги боксеров-любителей  выцарапали на них
чужеземные иероглифы.
     С улицы донеслись сирены, свистки и топот бегущих ног.
     --  Ага!  --  произнес  Свин.  Он  спрыгнул  вниз  и,  обогнув  стойку,
направился к Профейну с Паолой. -- Эй, мастер, -- сказал он спокойным тоном,
щуря глаза, будто от ветра. -- Идет шериф.
     -- Задний ход, -- ответил Профейн.
     -- Бабу не забудь, -- сказал Свин.
     И  они  втроем  рванули  кроссом  через  кишащий  телами  зал. По  пути
прихватили  Влажного.  К  тому времени, когда в "Могилу  моряка", размахивая
дубинками,  вломился патруль,  они  уже  бежали  по  пере