Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Пинчон Томас. В. -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  -
правительства. Поэтично, согласен? - Бондели и Моррис восприняли это как объявление войны. И пошло-поехало. Возвращайся-ка в Вармбад, а еще лучше, не останавливайся там и, пока не поздно, переправляйся через Оранжевую - добрый тебе совет. - Нет-нет, - сказал Мондауген. - В некотором смысле я, конечно, трус, вы это знаете. Дайте мне другой совет, не такой добрый. Понимаете, у меня антенны. - Ты беспокоишься о своих антеннах, будто они растут у тебя на лбу. Давай. Возвращайся, если у тебя есть мужество, которого у меня, безусловно, нет. Возвращайся и расскажи там у Фоппля о том, что здесь слышал. Заляг в его крепости на дно. Если хочешь знать мое мнение, будет кровавая баня. Тебя не было здесь в девятьсот четвертом. Но спроси у Фоппля. Он помнит. Скажи ему, что пришло время фон Трота. - Вы могли это предотвратить! - закричал Мондауген. - Разве не за тем вы здесь, чтобы они оставались довольны? Чтобы не допустить малейшего повода к бунту? Ван Вяйк взорвался в приступе горького смеха. - Похоже, у тебя, - наконец медленно произнес он, - есть иллюзии относительно государственной службы. История, гласит пословица, делается ночью. Европейскому чиновнику ночью свойственно спать. А история - это то, что дожидается его в девять утра в почтовом ящике. Он не пытается с ней бороться. Он пытается с ней сосуществовать. - Die lood van die Goevernement, в самом деле. Возможно, мы - свинцовые гирьки фантастических часов, поддерживающие их ход, предписанное им чувство истории и времени, побеждающее хаос. Прекрасно! Пусть несколько гирек расплавится. Пусть часы немного поврут. Но гирьки вновь отольют и подвесят, и, если там не окажется одной под именем и в форме Виллема ван Вяйка, и часы не пойдут правильно, что ж - тем хуже для меня. Выслушав этот странный монолог, Курт Мондауген махнул рукой в знак безнадежного прощального салюта, забрался в повозку и отправился назад, в глубь страны. Путешествие прошло без приключений. Изредка из кустарника появлялась запряженная буйволами повозка, или черный, как смоль, коршун маячил в небе, изучая нечто маленькое и стремительное среди кактусов и колючих деревьев. Палило солнце. У Мондаугена текло изо всех пор. Он задремал, потом пробудился от тряски. Один раз ему приснились выстрелы и крики. Он добрался до приемной станции после полудня и обнаружил, что в ближайшей деревне все тихо, а аппаратура не тронута. В дикой спешке он разобрал антенны и погрузил их вместе с аппаратурой в капскую повозку. Полдюжины бондельшварцев стояли вокруг и наблюдали. Он собрался в путь, когда солнце почти село. Время от времени Мондауген краем глаза замечал еле различимые в сумерках группки бонделей, сновавших вокруг небольшого селения. Где-то к западу затеялась свара. Когда он затягивал последний узел, неподалеку заиграл рожок, и почти сразу же до него дошло, что музыкант имитировал сферики. Наблюдавшие бондели захихикали. Смех все усиливался, пока не зазвучал, словно джунгли, кишащие мелкими экзотическими животными, которые спасаются бегством от смертельной опасности. Но Мондауген прекрасно знал - кто и от чего здесь спасается бегством. Солнце село. Он забрался в повозку. Никто не сказал ни слова на прощание, позади он слышал лишь писк рожка и смех. Дорога до Фоппля заняла еще несколько часов. Единственным приключением в пути была перестрелка - на этот раз настоящая - слева за холмом. Наконец, глубокой ночью в кромешной тьме зарослей кустарника внезапно вспыхнули огни поместья. Мондауген перешел по мосткам через небольшой овраг и остановился перед дверью. Праздник, как обычно, был в разгаре - в африканской ночи ослепительным светом сияла сотня окон, сотрясались горгульи, арабески, орнаменты и лепнина "виллы" Фоппля. Пока дворовые бондели разгружали капскую повозку, Мондауген рассказывал о происходящем хозяину, который стоял в дверях, окруженный стайкой девушек. Новости встревожили некоторых соседей Фоппля, владельцев окрестных ферм. - Но нам, - объявил Фоппль присутствующим, - лучше остаться здесь. Если начнут поджигать и громить дома, это все равно произойдет - будете вы защищать свое имущество или нет. Если мы рассредоточим наши силы, то смогут уничтожить и нас, и наши фермы. Этот дом - лучшая крепость во всей округе, хорошо укрепленная, легко обороняемая. Дом и земли со всех сторон защищены глубокими оврагами. Здесь предостаточно пищи, хорошего вина, музыки и, - он похотливо подмигнул, - красивых женщин. - К черту всех! Пускай воюют! Здесь мы устроим фашинг. Заприте двери, закройте окна, сбросьте мостки и раздайте оружие. С сегодняшней ночи мы - на осадном положении. II И начался Осадный Праздник Фоппля. Мондауген уехал через два с половиной месяца. За это время никто не отважился выбраться наружу и не получал известий из других регионов. После отъезда в погребе оставалась дюжина покрытых паутиной бутылок вина, и еще ожидала ножа мясника дюжина коров, а огород за домом по-прежнему изобиловал помидорами, ямсом, мангольдой и пряными травами. Вот как богат был фермер Фоппль! На следующий день после прибытия Мондаугена дом и угодья отгородили от внешнего мира. Возвели ограду из прочных заостренных бревен и сбросили в овраг мостки. Составили расписание дежурства, назначили членов штаба - все в духе новой, захватившей гостей игры. Здесь подобралась странная компания. Конечно, много немцев - как богатых соседей, так и приезжих из Виндхука и Свакопмунда. Но были голландцы и англичане из Союза, итальянцы, австрийцы и бельгийцы с прибрежных алмазных месторождений, а также французы, русские, испанцы и один поляк - все из разных уголков земли. Вместе они создавали впечатление маленького европейского конклава, лиги наций, собравшейся здесь переждать царящий снаружи политический хаос. Ранним утром в день приезда Мондауген, стоя на крыше, натягивал антенны вдоль ажурной железной решетки, украшавшей самый высокий фронтон виллы. Ему открывался унылый вид на овраги, траву, пыль и заросли кустарника, однообразными волнами тянувшиеся на восток к бескрайним просторам Калахари и на север к поднимавшимся из-за горизонта желтым испарениям, которые, казалось, вечно висят над тропиком Козерога. Внизу Мондауген видел лишь внутренний дворик. Слишком яркий, будто усиленный, просочившийся сквозь бушевавшую далеко в пустыне песчаную бурю солнечный свет отражался от раскрытого окна в эркере и падал вниз, во дворик, высвечивая темно-красное пятно или лужу. От него к ближайшему дверному проему тянулись два усика. Мондауген с дрожью взирал на пятно. Отраженный свет проходил над стеной и исчезал в небе. Он поднял глаза и увидел, как открывавшееся напротив окно завершило движение, и женщина неопределенного возраста в переливающемся зелено-голубом пеньюаре зажмурилась от солнца. Ее левая рука поднялась к левому глазу и задержалась там, словно поправляя монокль. Мондауген пригнулся за коваными железными завитками, изумленный не столько деталями ее внешности, сколько собственным подсознательным желанием наблюдать исподтишка. Он ждал, что от ее неосторожного движения пеньюар распахнется, обнажив соски, пупок или лобковые волосы. Но женщина заметила его. - Выходи, выходи, горгулья, - игриво позвала она. Мондауген выпрямился, потерял равновесие и чуть не свалился с крыши, но, успев ухватиться за громоотвод, немного сполз по нему, замер под углом 45 градусов и залился смехом. - Мои антенночки! - захлебывался он. - Приходи на крышу в садик, - пригласила она и скрылась в белой комнате, превращенной отделавшимся, наконец, от Калахари солнцем в ослепительную загадку-лабиринт. Закончив установку антенн, Мондауген пошел назад, обходя купола и дымоходы, спускаясь и поднимаясь по крытым шифером скатам, и в конце пути неуклюже перелез через небольшую стенку, показавшуюся ему очередным тропиком, - жизнь за ней он нашел чрезмерно роскошной, призрачной, пожалуй даже хищной - одним словом, безвкусной. - Какой хорошенький! - Одетая теперь в галифе и армейскую рубаху, женщина курила, прислонившись к стене. Внезапно - он и ожидал чего-то в этом роде - утреннюю тишину, знавшую лишь залетных коршунов, ветер и сухой шелест вельда, разорвал крик боли. Мандаугену без поисков было понятно, что кричат в том дворике, где он видел малиновое пятно. Ни он, ни женщина не шелохнулись. Это общее отсутствие любопытства некоторым образом усилило обоюдную неловкость. Voilа - уже тайный сговор, хотя они не обменялись и дюжиной слов. Оказалось, что зовут ее Вера Меровинг, а спутника Веры - лейтенант Вайссманн, и что родом она из Мюнхена. - Возможно, мы даже встречались на фашинге, - сказала она, - в масках, незнакомые друг с другом. Мондауген сомневался, но даже если и так, и если у них была-таки причина для "сговора" секунду назад, то причина эта могла корениться лишь в месте, подобном Мюнхену - городу, умирающему от разврата и коррупции, родимому пятну, распухшему от финансового рака. Расстояние между ними постепенно сокращалось, и Мондауген увидел, что левый глаз у нее - искусственный. Заметив любопытство Карла, она услужливо вынула глаз и протянула ему на ладони. Полый полупрозрачный шарик - когда он находился в глазнице, "белок" окрашивался в цвет морской волны в сумерках. Поверхность шарика была покрыта тонкой сеткой микроскопических трещин. Внутри виднелись изящные колесики, пружинки и храповички часового механизма, заводившегося золотым ключем, который фройляйн Меровинг носила на тонкой цепочке вокруг шеи. Темно-зеленая радужка с расположенными по окружности золотыми вкраплениями, отдаленно напоминавшими знаки Зодиака, одновременно служила циферблатом. - Как там, снаружи? Он рассказал то немногое, что знал сам. У нее затряслись руки - Мондауген заметил это, когда она вставляла глаз. - Может наступить девятьсот четвертый, - еле слышно произнесла она. Странно - ван Вяйк тоже говорил об этом. Что для этих людей значил 1904 год? Он уже собирался спросить, когда из-за чахлой пальмы появился лейтенант Вайссманн в штатском и потянул ее за руку в глубину дома. Два обстоятельства делали усадьбу Фоппля местом, подходящим для изучения сфериков. Во-первых, фермер предоставил в полное распоряжение Мондаугена комнату в угловой башне - небольшой анклав научных изысканий с буферной зоной из нескольких кладовых и выходом на крышу через окно с витражом, описывающим пожирание дикими зверями христианского мученика. Во-вторых, хотя энергетические потребности приемников и были скромными, имелся вспомогательный источник - небольшой генератор, который Фоппль держал, дабы зажигать гигантскую люстру в столовой. Чем обходиться несколькими громоздкими аккумуляторами, - решил Мондауген, - лучше и не намного сложнее просто подключиться к генератору - либо напрямую, либо для подзарядки, собрав предварительно схему, чтобы получить необходимое напряжение. Поэтому в тот же день после полудня, разложив пожитки, аппаратуру и материалы наблюдений в неком подобии рабочего беспорядка, Мондауген прошел в дом и отправился вниз на поиски генератора. Вскоре, тихо ступая по узкому наклонному коридору, он замер, увидев зеркало, висевшее футах в двадцати впереди и повернутое так, что в нем отражалась комната за углом. В зеркале перед ним предстали в профиль Вера Меровинг и ее лейтенант - она била его в грудь чем-то вроде небольшого хлыста, а он, запустив обтянутую перчаткой руку в ее волосы, непрерывно говорил, и так отчетливо, что соглядатай Мондауген читал все эти непристойности по движениям губ. Геометрия коридоров заглушала все звуки; с тем же непонятным возбуждением, которое он почувствовал, увидев ее утром, Мондауген ожидал, чтобы в зеркале появились поясняющие субтитры. Но она в конце концов отпустила Вайссманна, тот протянул странную на вид руку в перчатке и закрыл дверь; Мондаугену казалось, будто все это привидилось ему во сне. Теперь он услышал музыку, становившуюся громче по мере его погружения в дом. Аккордеон, скрипка и гитара играли танго, полное минорных аккордов и фальшивых нот, которые для немецкого уха, должно быть, оставались чистыми. Девичий голос сладко пел: Любовь похожа на плеть, Поцелуи натерли язык, исцарапали сердце. Ласки прогнившую Уродуют плоть. Liebchen, темнеет, скорей. Стань моим бонделем на ночь, Негу шамбока тогда Не сможешь ты превозмочь. Любви, мой маленький раб, Не ведомы краски дня. Все в черно-белых тонах Видит любовь моя. Поскули на коленях, К ногам моим припади. Пусть высыхают слезы - Их боль еще впереди. Очарованный Мондауген заглянул за дверной косяк и обнаружил, что певица - ребенок не старше шестнадцати со слишком большой для ее хрупкой фигурки грудью и белыми, доходящими до бедер, волосами. - Меня зовут Хедвиг Фогельзанг, - сообщила она. - Мое предназначение на Земле - мучить и приводить в исступление мужское племя. - И тут музыканты в алькове, скрытые от них шпалерой, заиграли schottische. Мондауген, внезапно охваченный благоуханием мускуса, облачко которого донес до его ноздрей внутренний ток воздуха - очевидно, не случайный - обхватил ее за талию, и они закружились по комнате, оттуда - через спальню с зеркальными стенами, вокруг кровати под балдахином - в длинную галерею, пронзенную через каждые десять ярдов желтыми кинжалами африканского солнца, увешанную несуществующими ностальгическими пейзажами рейнских долин, портретами прусских офицеров, умерших задолго до Каприви (или даже до Бисмарка) и их суровых светловолосых дам, цвести которым теперь оставалось разве что в прахе; мимо ритмических порывов светловолосого солнца, разъедавшего глаза сетчатыми видениями; из галереи - в пустую, затянутую черным бархатом комнатенку, проходящую по вертикали через весь дом и заканчивающусяся вверху отверстием, размером с дымоход, через которое даже днем видны звезды; наконец, три или четыре ступеньки вниз, в личный планетарий Фоппля - круглую комнату с холодно горевшим в центре огромным деревянным солнцем; вокруг с направляющих на потолке свисали девять планет со спутниками, соединенных грубой паутиной цепей, блоков, ремней, шестеренок и червяков с топчаком, который приводился в действие бондельшварцем - обычно, для развлечения гостей - и сейчас пустовал. Малейшие намеки на музыку остались далеко позади, и Мондауген отпустил девочку, прыгнул в топчак и побежал трусцой, приведя солнечную систему в движение, - от скрипа и визга заломило зубы. С грохотом и тряской, набирая скорость, стали вращаться вокруг солнца и собственных осей деревянные планеты, бешено закружились кольца Сатурна, начали прецессию спутники, и, покачиваясь, склонив ось, отправилась в путь наша Земля; тем временем Мондауген мчался вдоль собственного меридиана по стопам поколения рабов, а девочка продолжала танцевать, пригласив в партнеры Венеру. Когда, в конце концов, он утомился, сбавил скорость и остановился, она уже ушла, растворившись в деревянных просторах этой пародии на космос. Тяжело дыша и пошатываясь, Мондауген выкарабкался из колеса, дабы продолжить поиски генератора. Вскоре, споткнувшись, он влетел в подвал, где хранились садовые инструменты. И, будто день лишь для того и начался, чтобы подготовить его к такой сцене, он обнаружил здесь бонделя - лежавшего ничком голого мужчину, на спине и ягодицах которого виднелись старые шрамы от ударов шамбока и совсем свежие поперечные раны, походившие на множество беззубых улыбок. Крепясь, слабак Мондауген приблизился к человеку и склонился над ним, пытаясь расслышать дыхание или стук сердца, стараясь не смотреть на белый позвонок, подмигивающий ему из одного длинного разреза. - Не трогай его. - Сжимая в руке не то шамбок, не то пастушеский бич из жирафьей шкуры, Фоппль выстукивал рукояткой по ноге монотонный синкопированный ритм. - Он не хочет ни помощи, ни сочувствия. Он не хочет ничего, кроме шамбока. - При общении с бонделями Фоппль всегда повышал голос до уровня, свойственного истеричным бабам. - Ты ведь любишь шамбок, Андреас? Или нет? Андреас шевельнул головой и прошептал: - Баас... - Твой народ не повинуется правительству, - продолжал Фоппль. - Он восстал, согрешил. Генералу фон Трота придется вернуться и наказать вас. Ему придется привести бородатых горящеглазых солдат и громкоголосую артиллерию. Как тебе это нравится, Андреас? Подобно Иисусу при Его пришествии, фон Трота придет спасти тебя. Ликуй, пой благодарственные гимны. А до тех пор люби меня, как отца своего, ибо я - десница фон Трота и исполнитель его воли. Мондауген, как велел ему ван Вяйк, не забыл спросить Фоппля о 1904-м и "днях фон Трота". Реакция Фоппля была несколько нездоровой, но Мондауген почувствовал в ней нечто большее, чем голый энтузиазм. Ведь Фоппль не просто поведал о былом - поведал сначала там же, в подвале, над умирающим бондельшварцем, чье лицо Мондауген так и не увидел; потом на буйном пиршестве, на наблюдательном посту и в патруле, под аккомпанемент рэгтайма в большом танцевальном зале; даже наверху в башне, что являлось преднамеренным срывом эксперимента, - казалось, он одержим желанием воссоздать DeutschSudwestafrik'y почти двадцатилетней давности - на словах и, возможно, на деле. "Возможно", поскольку чем дальше заходил осадный праздник, тем труднее становилось отделить одно от другого. Однажды в полночь Мондауген стоял на небольшом балконе прямо под свесом крыши - стоял официально, в качестве часового, хотя можно ли что-нибудь заметить при столь скудном освещении? Над домом поднялась луна - точнее, месяц, - и на ее фоне антенны походили на такелаж. Глядя в пустоту за оврагом, Мондауген беспечно покачивал карабином, который он придерживал за ремень, а тем временем кто-то сзади вышел на балкон. Это был старый англичанин по фамилии Годольфин - в лунном свете он казался совсем крошечным. Доносились негромкие звуки вельда. - Надеюсь, я не помешал, - сказал Годольфин. Мондауген пожал плечами, не переставая следить за тем, что, похоже, являлось горизонтом. - Мне нравится на посту, - продолжал англичанин, - единственное спокойное место на этом вечном празднике. - Годольфин был отставным морским офицером; Мондауген подумал, что ему, наверное, за семьдесят. - Я пытался набрать в Кейптауне команду для плавания к Полюсу. - Брови Мондаугена поползли вверх. Он озадаченно поковырял в носу. - Южного? - Конечно, ведь это не лучшее место для подготовки к походу на северный, хо-хо. - Я узнал, что в Свакопмунде есть прочное судно. Но оно оказалось слишком маленьким. Вряд ли подошло бы для пакового льда. Фоппль был тогда в городе и пригласил меня на уикенд. Думаю, мне нужен отдых. - А вы не унываете. Хотя и столкнулись с тем, что, скорее, должно разочаровывать. - Они спрятали жала. Сочувствуют старому хромому дураку. Ведь он живет прошлым. Естественно, я живу прошлым. Я был там. - На полюсе? - Конеч

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору