нялись  на
корабль. Клайд и Джонни, поддерживая Папашу, потащились следом.
     - Все  напрасно, - сказал Джонни с  сожалением.  Две фигуры,  толстая и
тонкая, стояли около гальюна.
     - Давай, - торопил Клайд Папашу, - еще пару шагов.
     Мимо пробежал Гнус Чобб в английской бескозырке с  надписью на ленточке
"Корабль  Его Величества "Цейлон".  Фигуры  отделились  от стены  гальюна  и
подошли ближе. Папаша споткнулся.
     - Роберт, - сказала она. Интонация не вопросительная.
     - Привет, Папаша, - сказал другой.
     - Кто это? - спросил Клайд.
     Джонни  остановился как вкопанный, а продолжавший  идти Клайд развернул
Папашу к ней  лицом.  - Обмакните меня в камбузный кофейный бачок, -  сказал
Джонни.
     - Бедный Роберт. - Но она сказала  это с улыбкой и  так нежно, что будь
Джонни с Клайдом трезвее, они разревелись бы, как дети.
     Папаша махнул рукой. - Идите, - сказал он, - я держусь на ногах.  Скоро
приду.
     С квартердека доносился  спор Гнуса  Чобба с вахтенным офицером.  - Что
значит "проваливай"?! - кричал Гнус.
     - На твоей бескозырке написано "Корабль Его Величества "Цейлон", Чобб.
     - Ну и?
     - Ну и что я могу сказать? Ты ошибся кораблем.
     - Профейн, - сказал Папаша, - ты вернулся. Я знал, что ты вернешься.
     -  Я  -  нет,  - сказал Профейн, -  это она. -  Он  отошел  в  сторону,
прислонился вне пределов слышимости к  стене гальюна и  стоял там,  глядя на
"Эшафот".
     -  Привет, Паола, -  сказал  Папаша. -  Sahha, -  что означало и то,  и
другое.
     - Ты...
     - Ты... - одновременно. Он сделал жест, чтобы она говорила.
     - Завтра с  похмелья, - сказала она, - тебе, наверное, покажется, будто
ничего не было. Будто видения  лезут в  голову от метропольского виски. Но я
настоящая, я здесь, и если тебя посадят...
     - Я могу подать рапорт.
     -  Или  отправят в Египет, или  еще куда-нибудь -  это  не будет  иметь
значения. Я все равно вернусь в Норфолк раньше  тебя и буду стоять на пирсе.
Как все жены. Но до тех пор никаких поцелуев, даже прикосновений.
     - А если я сбегу?
     -  Я уйду.  Пусть будет по-моему, Роберт. - Каким усталым  выглядело ее
лицо в белом  свете огней трапа.  - Так будет лучше, и больше похоже  на то,
как должно быть.  Ты  уплыл через неделю после того, как я ушла. Мы потеряли
всего неделю.  Все, что случилось после, - моряцкая байка.  Я буду  преданно
сидеть дома в Норфолке и прясть. Прясть подарок к твоему возвращению.
     - Я  люблю тебя,  - вот и  все, что он  смог  ответить.  Каждую ночь он
повторял эти слова стальной переборке и бескрайнему морю за ней.
     За ее головой мелькнули  белые ладони. - Вот. Если завтра ты подумаешь,
что это был сон. - Волосы рассыпались  по  плечам. Она протянула ему гребень
из слоновой кости. Пять  распятых лайми - пять Килроев - продолжали смотреть
в небо  Валетты, пока он не убрал  гребень в  карман.  -  Не проиграй  его в
покер. Ему много лет.
     Он кивнул. - Мы вернемся в начале декабря.
     - Вот тогда я  и поцелую тебя на ночь. - Она с улыбкой отступила назад,
повернулась и ушла.
     Папаша медленно пошел  мимо гальюна, не  оглядываясь. Пронзенный светом
прожекторов,  американский флаг лениво  полоскался в  высоте над всеми ними.
Папаша ступил на длинный трап, надеясь протрезветь по пути к квартердеку.

II

     Их лихой  рывок через континент на краденом "Рено";  ночь,  проведенная
Профейном  в   тюрьме   под   Генуей,   когда   полиция   приняла   его   за
гангстера-американца; их  пьянка, которая  началась  в Лигурии и закончилась
далеко за Неаполем; потекший на выезде из Неаполя редуктор, и целая  неделя,
когда  они в ожидании  починки  жили  на  острове  Искья  на  ветхой  вилле,
заселенной друзьями Стенсила - давно лишенным сана монахом Фенецием, который
занимался скрещиванием гигантских скорпионов в мраморных клетях, где римская
знать  некогда наказывала юных наложниц  и наложников, и  поэтом Синоглосса,
которому  не  посчастливилось быть ни гомосексуалистом,  ни эпилептиком,  он
апатично  бродил под не по сезону  жарким солнцем на фоне потрескавшегося от
землетрясений мрамора, расщепленных молнией сосен и взволнованного умирающим
мистралем  моря;  их  прибытие на  Сицилию и  встреча  в  горах  с  местными
бандитами (от которых Стенсил отвертелся, рассказав пару грязных сицилийских
анекдотов  и угостив виски);  плавание из  Сиракуз  в  Валетту  на  пароходе
"Звезда Мальты",  где Стенсил  проиграл в  покер  запонки и  сотню  долларов
нежнолицему  пастору, назвавшемуся Робином  Птипуаном;  и  упорное  молчание
Паолы, - лишь немногое из всего этого сохранилось  у них в памяти. Их влекла
только Мальта - кулак, зажавший шнурок йо-йо.
     Когда они, продрогшие и  зевающие, прибыли в Валетту, там  шел дождь. К
Майстралю  они  ехали, ничего  не загадывая  и ни  о  чем  не  вспоминая,  -
апатичные и сдержанные, похожие - по крайней мере, внешне - на идущий дождь.
Майстраль спокойно  их  поприветствовал. Паола будет жить у него. Стенсил  с
Профейном поначалу думали остановиться  в отеле "Финикия", но  там просили 2
фунта 8  шиллингов  в  сутки,  и  образ  шустрого  Робина Птипуана  оказался
решающим доводом в пользу меблированных  комнат у Гавани. - Ну и что теперь?
- спросил Профейн, бросая в угол сумку.
     Стенсил надолго задумался.
     - Мне  нравится,  - продолжал Профейн,  -  жить за твой счет.  Но  вы с
Паолой сами заманили меня сюда.
     - Ближе к  делу, - сказал Стенсил. Дождь прекратился, он нервничал. - К
Майстралю, к Майстралю!
     С Майстралем он  встретился, но лишь на следующий  день после занявшего
все  утро  спора  с  бутылкой  виски,  которая  в  итоге  проиграла.  Сквозь
сверкающий серый день Стенсил добрел до  той  самой комнаты в ветхом здании.
Казалось, на его плечах моросью лежат капли света. У него дрожали колени.
     Но беседовать с Майстралем оказалось легко.
     - Стенсил видел вашу исповедь перед Паолой.
     - Тогда вы знаете, -  сказал Майстраль, - что  своему  появлению в этом
мире эта исповедь обязана любезным услугам некоего Стенсила.
     Стенсил опустил голову. - Может, это его отец.
     - Тогда мы братья.
     Нашлось вино, и  оно им помогло.  Стенсил говорил  до глубокой ночи, но
голос  его  дрожал,  будто  сейчас  он  смог,  наконец, выступить  в  защиту
собственной жизни.
     Майстраль хранил  благопристойное молчание,  и, если Стенсил запинался,
он терпеливо ждал.
     В  ту  ночь  Стенсил  обрисовал  историю  В.,  укрепив  свои  давнишние
подозрения. Подозрения  в том, что эта  история сводилась лишь  к совпадению
инициала  и паре неживых предметов.  Однажды, когда  Стенсил  рассказывал  о
Мондаугене, Майстраль сказал:
     - Ага! Тот самый стеклянный глаз.
     - Вы, - Стенсил вытер лоб, - вы слушаете меня как священник.
     - Я просто удивился. - Улыбаясь.
     Выслушав всю историю, Майстраль заметил:
     - Но ведь Паола показала  вам мою апологию. Кто же из нас священник? Мы
исповедали друг друга.
     - Это - исповедь не Стенсила, - возразил Стенсил, - а ее.
     Майстраль пожал плечами. - Зачем вы приехали? Она мертва.
     - Он должен посмотреть сам.
     -  Мне  уже не найти тот погреб.  Да и он  наверняка перестроен. Собака
зарыта глубоко.
     - Слишком глубоко, - прошептал Стенсил. - Стенсил давно запутался.
     - Я ведь тогда заблудился.
     - Но вам не могло померещиться.
     - Да запросто. Ведь чтобы найти  недостающее, сначала копаешься в себе.
Чтобы  найти тот  пробел, который заполнило  "видение".  Тогда я представлял
собой сплошной пробел, и отсутствовать могло все что угодно.
     - Вы тогда только что пришли из...
     -  Я думал  о Елене. Да. Романские народы так или иначе  все  сводят  к
сексуальности.   Смерть  становится  прелюбодеем,   соперником,   появляется
потребность взглянуть  на соперника, хотя бы и мертвого... Но,  видите ли, к
тому  времени   мое  сознание  было  уже  в   достаточной  мере  испорченным
чужеземными  влияниями.  Даже  слишком,  чтобы, наблюдая,  я мог  испытывать
ненависть или триумф.
     - Лишь жалость. Вы это имеете в виду? По крайней  мере,  судя  по тому,
что читал Стенсил. Что он вычитал. Как он может?..
     - Скорее, пассивность. Неподвижность, характерную, возможно, для камня.
Инертность.  Я отступил -  нет, подступил -  подступил  к  камню.  Подступил
ближе, чем когда бы то ни было.
     Вскоре  Стенсил  приободрился и  сменил тему. - Символ. Гребень, туфля,
стеклянный глаз. Дети.
     - Я не смотрел на детей. Я смотрел на вашу В. Что я запомнил о детях? Я
не узнавал лиц. Нет. Они могли  не дожить  до конца войны  или эмигрировать.
Поищите их  в  Австралии. Поспрашивайте у ростовщиков и в сувенирных лавках.
Но  если  вы  хотите поместить  в  газете  объявление:  "Разыскиваются лица,
участвовавшие в разборке священника..."
     - Пожалуйста!
     Следующие  пару   дней  он  просматривал  инвентарные  описи  торговцев
сувенирами,  ростовщиков, старьевщиков.  Вернувшись однажды утром, он застал
Паолу у железной печки  - она  заваривала чай  для  Профейна, который лежал,
закутавшись в одеяло.
     - Лихорадка,  -  сказала Паола. - В  Нью-Йорке  он перебрал,  причем не
только спиртного. С  тех  пор как мы на Мальте  он почти ничего не  ел.  Бог
знает, где он питается. И какая там вода.
     - Я поправлюсь, - прохрипел Профейн. - Просто не повезло, Стенсил.
     - Он говорит, ты считаешь его крайним.
     - О Боже! - сказал Стенсил.
     На  следующий день у Стенсила  появилась  надежда  - правда, ненадолго.
Владельцу магазина по имени Кассар приходилось  видеть  глаз, подходящий под
описание. Эта девушка живет в  Валетте, ее  муж работает механиком в гараже,
где Кассару чинили "Моррис". Чтобы купить глаз,  Кассар сделал все возможное
и  невозможное,  но эта дура  не захотела  с ним расстаться. Он,  видите ли,
дорог ей как память.
     Она жила в многоквартирном доме. Оштукатуренные стены, ряд  балконов на
верхнем  этаже.  Свет в тот  день выжег  все оттенки между белым  и черным -
контуры  предметов размыты, все  сливается с фоном. Белый был слишком белым,
черный  -  слишком  черным. У Стенсила заболели глаза. Цвета почти  исчезли,
остались лишь белый и черный.
     -  Я бросила его  в  море. -  Ее руки вызывающе  лежали  на  бедрах. Он
неопределенно  улыбнулся. Где теперь талисман Сиднея? В том же море, снова у
хозяина. Свет через окно падал на  миску с фруктами - апельсинами, лимонами,
- он обесцвечивал их  и  наполнял миску  черной  тенью. Что-то  случилось со
светом.  Стенсил  чувствовал  усталость,  чувствовал, что не может и уже  не
сможет продолжать поиски, он желал лишь одного - уйти. И ушел.
     Мертвенно-бледный   Профейн   сидел  в   поношенном  цветастом   халате
Майстраля, пожевывая окурок старой сигары.  Он сердито взглянул на Стенсила.
Не  обращая  на  него  внимания,  Стенсил  бросился  на  кровать  и  проспал
двенадцать часов.
     Он  проснулся  в  четыре  утра и  пошел к Майстралю в освещении морской
фосфорисценции, которую  сочившийся по  капле рассвет постепенно превращал в
дневной  свет.  Грязная дорожка,  двадцать ступенек  вверх. В комнате  горел
свет.
     За столом спал Майстраль. - Не преследуйте меня, Стенсил, - пробормотал
он, сонный и негостеприимный.
     -  Просто   от   Стенсила   исходит   дискомфорт,   который  испытывает
преследуемый, - Стенсил дрожал.
     Они сели за чай, налитый в чашки с щербатыми краями.
     - Она не могла умереть, - сказал Стенсил.
     - Он чувствует, что она в городе! - закричал он.
     - В городе.
     - В этом свете! Это должно быть как-то связано со светом.
     -  Если  душа есть свет, - отважился спросить Майстраль, - означает  ли
это высшее присутствие?
     -  Ну  и словцо! Отец  Стенсила,  обладай  воображением,  любил бы  его
употреблять.   -  Стенсил   насупил   брови,   словно  вот-вот  расплачется.
Раздраженно  ерзая на  сиденье и  моргая,  он шарил  по карманам  в  поисках
трубки. Но  она осталась у  него  в комнате. Майстраль подтолкнул ему  пачку
"Плэйерс".
     Стенсил закурил: - Майстраль, Стенсил изъясняется, как идиот.
     - Ваши поиски меня восхищают.
     -  Знаете, он придумал молитву. Ее  надо читать здесь в городе под звук
шагов. "О  Фортуна, дай  Стенсилу силы быть  стойким,  не дай ему увязнуть в
этих  развалинах ни по собственной воле, ни  по  совету  Майстраля.  Не дай,
чтобы он с фонарем  и лопатой, словно в  готической  сказке, побрел ночью на
кладбище  и  выкопал там  вместо клада галлюцинацию, и чтобы власти не нашли
его  там  обезумевшего,  измазанного  грязью,  разбрасывающего вокруг пустую
глину."
     - Давай, давай, - пробормотал Майстраль. - Мне и так неловко.
     Стенсил громко втянул в себя воздух.
     - Нет, я не начинаю расспросы заново. Со всем этим давно покончено.
     После той  ночи Майстраль стал пристальнее  изучать Стенсила. Правда, с
суждениями не торопился. Он  был достаточно стар  и понимал, что  письменная
исповедь  - лишь первый шаг в заговаривании чувства вины, висевшего на нем с
сорок  третьего года. Но неужели в этой истории с В.  кроется нечто большее,
чем чувство греха?
     Их  почти не затронули  нараставшие  кризисы в Суэце, Венгрии и Польше.
Как все  мальтийцы,  Майстраль с  недоверием относился  к  невысоким прыжкам
Красного Шарика и с благодарностью - к тем, кто,  подобно Стенсилу, отвлекал
его от газетных заголовков. Но сам Стенсил, который,  похоже, с каждым  днем
терял  осведомленность о событиях  в мире  (это выяснялось  при расспросах),
подтверждал развиваемую Майстралем теорию о том, что В. -  это наваждение, и
что подобное наваждение  есть  теплица  - ветра  нет, температура постоянна,
множество пестрых растений и неестественных цветов.
     Вернувшись в  комнаты,  Стенсил застал  жаркий спор  между  Профейном и
Паолой.
     - Ну так уезжай! - крикнул Профейн. О дверь что-то ударилось.
     -  Не  решай за  меня!  - огрызнулась  она.  Осторожно приоткрыв дверь,
Стенсил заглянул  в комнату и  тут же получил  по лицу подушкой. Шторы  были
опущены,  и  Стенсил видел лишь неясные  фигуры - уворачивающийся Профейн  и
преследующая его рука Паолы.
     - Что за черт!
     Присевший в позе жабы Профейн швырнул ему газету. - Мой  старый корабль
- в Валетте. - Стенсил видел лишь белки его глаз. Паола плакала.
     - Ну вас всех! - Стенсил нырнул за  койку. "Профейн спит на полу. Пусть
сегодня пользуются кроватью", -  со злостью подумал Стенсил, а потом посопел
и заснул.
     В конце  концов  ему пришло  в голову побеседовать с  престарелым отцом
Аваланшем, который жил здесь, по словам Майстраля, с девятнадцатого года.
     Зайдя в  церковь, он  понял,  что снова  промахнулся. Старый  священник
стоял на коленях  у престола, по  черной  сутане  рассыпались  седые волосы.
Слишком стар.
     Позднее, в доме священника:
     -  Некоторых из нас Бог оставляет ждать в  странных  заводях,  - сказал
Отец Аваланш.  - Знаете, сколько времени прошло  с тех пор,  как я последний
раз исповедывал  убийцу?  После  прошлогоднего  убийства  в  Галлис-Тауэр  я
надеялся... - Он  бормотал, сжимая противящуюся  руку Стенсила,  и бесцельно
метался  в  зарослях  памяти.  Стенсил  попытался  подвести  его к  Июньским
беспорядкам.
     - О-о, тогда я был молодым человеком, исполненным мифа. Рыцари!  Нельзя
ехать  в Валетту, пребывая  в неведении о рыцарях. Я  до сих пор верю, -  он
усмехнулся, - что они  бродят после заката по  улицам. Где-то. А я был всего
лишь падре - правда, в самом боевом значении этого слова, - и был достаточно
долго,  чтобы  не  лелеять  иллюзий  по   поводу   Аваланша-крестоносца.  Но
сравнивать  Мальту девятнадцатого  года с  их  Мальтой...  вам следовало  бы
поговорить с моим предшественником, отцом Фэрингом. Он уехал в Америку. Хотя
несчастный старик, должно быть, давно мертв.
     Как можно  учтивее, Стенсил распрощался со старым священником, выскочил
на солнечный свет и пошел.  Избыток  адреналина  сокращал  гладкие  мускулы,
углублял  дыхание,  учащал пульс. - Стенсил  должен  идти, -  обратился он к
улице, - идти.
     Глупый Стенсил  - он был  не в  форме. В  свой pied-a-terre он вернулся
далеко за полночь, валясь от усталости с ног. Комната была пуста.
     - Ясно, - пробормотал он. Хоть  бы это был тот самый Фэринг:  Даже если
нет - какая разница? В голове - предсознательно, на хрупкой границе движений
губ  и языка - крутилась фраза (при  усталости так бывало нередко): "Похоже,
события  подчиняются  зловещей  логике".  Она  автоматически  повторялась, и
Стенсил всякий раз варьировал ею, ставя ударение на разных словах: "события,
похоже",  "похоже,   подчиняются",  "зловещей  логике",   он  произносил  их
по-разному, менял интонацию от погребальной до залихватской - вновь и вновь.
Похоже, события, подчиняются зловещей логике. Он нашел газету с карандашом и
записал это предложение различными  почерками и шрифтами.  За этим  занятием
его застал едва стоящий на ногах Профейн.
     - Паола вернулась  к мужу, - сказал Профейн  и рухнул на кровать. - Она
уезжает назад в Штаты.
     - Значит,  один откололся,  - пробормотал Стенсил. - Профейн застонал и
закутался в  одеяло. - Слушай, ты  болен. -  Он подошел к Профейну и пощупал
ему лоб. - У тебя жар, Стенсил должен сходить за доктором. Что, черт побери,
ты делал в такое время на улице?
     - Не нужно. - Профейн свесился с кровати и стал рыться в своей сумке. -
Приму аспирин. Вспотею и все пройдет.
     Некоторое время  оба  молчали, но  Стенсил был  слишком озабочен, и ему
требовалось изливать душу. - Профейн, - начал он.
     - Передай отцу Паолы, что я приехал просто встряхнуться.
     Стенсил зашагал по  комнате. Рассмеялся: "Стенсил думает,  что  он себе
больше  не  верит."  Профейн с трудом перевернулся и, моргая,  уставился  на
него.
     -  Страна В.  - страна совпадений, которой управляет министерство мифа.
Эмиссары  министерства  зачастили на улицы этого века. Порсепич,  Мондауген,
Стенсил  pere,  наш  Майстраль,  Стенсил fils.  Мог  ли  кто-нибудь  из  них
подстроить совпадение? Такие вещи  любит лишь Провидение. Если бы совпадения
были реальны,  Стенсил  столкнулся бы  не с  историей, а,  пожалуй, с чем-то
гораздо более гадким.
     - Стенсил  слышал однажды имя отца Фейринга,  слышал  случайно. Сегодня
оно снова попалось ему, и в этом, несомненно, виден умысел.
     - Интересно, - сказал Профейн, - это тот самый отец Фейринг?..
     Стенсил  замер,  в его  стакане  дрожал  виски.  Профейн  тем  временем
продолжал историю,  рассказывая  об Аллигаторном партруле  и о том,  как  он
преследовал  по приходу Фейринга  одну  пегую тварь, загнал ее  в освещенный
пугающим сиянием закуток и пристрелил.
     Стенсил  аккуратно  прикончил  виски,  протер стакан носовым платком  и
поставил его на стол. Он надел пальто.
     - За врачом? - спросил Профейн в подушку.
     - Почти, - сказал Стенсил.
     Часом позже он был у Майстраля.
     - Не будите  ее, - попросил Майстраль.  -  Бедное  дитя. Я  никогда  не
видел, чтобы она плакала.
     - Вы никогда не видели, чтобы Стенсил  плакал,  - сказал Стенсил,  - но
сейчас у вас есть все  шансы. Экс-священник. Душа у него  одержима дьяволом,
спящим в его постели.
     -   То  есть,  Профейном?   -  Майстраль  пытался   изобразить  хорошее
настроение:  - Нам надо  зайти к  отцу А., он  - разочаровавшийся изгонятель
бесов и вечно жалуется на отсутствие эмоций.
     - А вы не из таких?
     Майстраль нахмурился. - Это другой Майстраль.
     - Он одержим ею, - прошептал Стенсил. - В.
     - Вы тоже больны.
     - Пожалуйста!
     Майстраль  вышел   на  балкон.  Ночная  Валетта   выглядела  совершенно
необитаемой. - Нет,  - сказал Майстраль, - вам не добиться желаемого.  А без
этого нельзя, будь этот мир вашим. Вам пришлось бы изгнать  бесов из жителей
этого города, острова, из  всех  моряков Средиземья.  С континентов, со всей
земли. Или ее западной части