Юрий Поляков
   Парижская любовь Кости Гуманкова

     Повесть
     Текст приводится по изданию журнала Юность NoNo 6-8, 1991 г.
     Сканирование  и  распознавание:  QuickeneR   (принимаются  сообщения  о
замеченных ошибках распознавания)
     Версия 1.0
     Рисунок Виктора Скрылева






     "...Вы про Париж хотели, да на розги съехали. Где же тут Париж?"
     Федор Достоевский.
     "Зимние заметки о летних впечатлениях".


I.

     Наш  пивной бар называется "Рыгалето", хотя на  самом деле он  никак не
называется,  а  просто  на   железной  стене  возле  двери  можно  разобрать
полустершуюся трафаретную надпись:

     Павильон No 27
     Часы работы: 10.00 -- 20.00
     Перерыв с 13.00 до 14.00
     Выходной день -- воскресенье

     Павильон! Это мы  умеем:  вонючую пивнушку  назвать  павильоном, душную
утробу  автобуса  --  салоном,  сарай  с ободранным  киноэкраном  -- Дворцом
культуры.  Павильон...  Его  сооружали  прямо  на  моих  глазах:  варили  из
металлических труб и листового  железа, а потом красили в ненавязчивый серый
цвет. Но тогда никто  и не догадывался,  что это  будет  пивнаяДумали, ну --
вторсырье, ну, в лучшем случае, овощная палатка. Даже спорили на бутылку, но
никто не выиграл, никому даже в голову не залетало: ПИВНОЙ ПАВИЛЬОН!
     А происходило все это пятнадцать, нет, уже шестнадцать годиков назад. Я
только-только окончил  институт и  распределился  в  только-только созданный
вычислительный центр "Алгоритм". Если помните, страна в  то время переживала
эпоху  всеобщего "асучивания",  и казалось, наконец-то найдено совершенное и
безотказное  средство  против  нашего  необоримого  бардака:   мол,  ЭВМ  не
проведешь и не обманешь!
     Первым весть  о пивной, будто бы открывающейся в  железном  сооружении,
принес Букин, наш местный алгоритмовский правдоискатель, отдававший все силы
делу  борьбы   за  справедливость,  разумеется,  в   рамках  господствующего
беззакония. К  тому  же,  страдая почками,  он  абсолютно  не пил  -- и  это
придавало его деятельности оттенок мученичества.
     -- Поздравляю!  -- горько сказал Букин, входя в машинный  зал.--  Будет
пивная. Я видел, как разгружали автоматы!
     -- Ура-а! -- завопили мы, вскочив со своих мест.
     --  Чего  -- ура?! -- затрясся наш правдолюб.-- Будет вам теперь-- "Все
об АСУ"...
     Мы  дружно  заржали,  ибо второй,  сокровенный,  смысл  названия  этого
популярного в те годы справочника являлся предметом издевательств для целого
поколения программистов. Но, конечно, тревога Букина была обоснована: жил он
от "Рыгалето" неподалеку, а во что превращаются подъезды домов вблизи пивных
точек, общеизвестно. Но нам, молодым, веселым, умеренно выпивающим и живущим
у  черта  на  рогах,  эти опасения  Букина  казались  смешными,  а  грядущие
нерукотворные моря в подъездах -- по колено!
     Зато только  представьте себе: выйдя в 17.15  из нашего стеклянного ВЦ,
где  даже мыши не размножаются по причине  всеобщей прозрачности,  вы как бы
между прочим заглядываете в свою пивную, привычно вдыхаете табачно-дрожжевой
запах, бросаете в светящуюся  щелку  монетку,  предварительно  подставив под
кран  свою  кружку  (гигиенично,  да и  посуду  искать  не  нужно)  и  нежно
наблюдаете,  как автомат, утробно крякнув,  выдает  вам одним пенным плевком
385 граммов жигулевского пива, а поскольку ваша собственная кружка в отличие
от казенной вмещает целый литр, можно повторить, как говорится, не отходя от
первоисточника.
     Конечно, нашу пивную павильоном мы не  называли  никогда. СмешноСначала
безыскусно  именовали "точкой", потом некоторое время --  "гадюшником". Года
полтора держалось название "У тети Клавы"  -- по  имени уборщицы, одноглазой
старушки,  которая смело бросалась  разнимать  дерущихся с  криком: "У  тети
Клавы  не поозоруешь!"  Но  вот выявился  один замечательный завсегдатай  --
спившийся  балерун  из Большого  театра.  Интересно,  что даже  в совершенно
попаламском состоянии он все равно ходил по-балетному -- вывернув  мыски. За
дармовую  кружку пива балерун охотно крутил  фуэте и кричал при этом  дурным
голосом: "Р-риголетто-о-о!" Почему "Риголетто", а не, допустим, "Корсар" или
"Щелкунчик",--  никто не знал. Пивную  начали  называть  "Риголетто",  потом
"Рыгалето",  что  в  общем-то  более  соответствовало суровой  общепитовской
действительности.  Сам  балерун вскоре,  весной, умер прямо на пороге  нашей
забегаловки,  не дожив пяти минут до открытия, до 10.00,  до  реанимационной
кружки  пива. А название намертво пристало к нашему железному  павильону, и,
вспоминая   того   несчастного   фуэтешника   и   видя,   как   все   вокруг
переименовывается  вспять, я  думаю  о  том, что не каждому удается оставить
после себя такой прочный след в жизни.
     Заглянуть, после напряженного рабочего дня  в "Рыгалето" стало доброй и
прочной традицией нашего ВЦ, конечно, в основном его мужской части. Нарушить
этот  обычай  могло  только стихийное  бедствие  или замызганная  фанерка на
двери:
     "ПИВА НЕТ"
     Если  когда-нибудь  задумают   построить  памятник   жертвам   великого
эксперимента и даже объявят всесоюзный конкурс, я обязательно пошлю  им свой
вариант:  циклопическая железная  дверь,  гигантский  заржавленный  замок  и
огромная фанерина с надписью: "ПИВА НЕТ".
     Но тогда, в середине 70-х, эта  табличка появлялась  не так  часто, как
нынче, и в "Рыгалето" мы  --  нет, не отмечали, а  именно обмывали пивом все
мало-мальски заметные события нашей жизни: дни рождения, именины,  повышения
по службе, свадьбы, отпуска, прибавления в семействах,  увольнения, разводы,
торжественные проводы на пенсию и-- в лучший мир...
     В особенно торжественных случаях в пиво добавлялось немного водки, и от
"ерша"  мир  становился  звеняще-легким  и  восхитительно  простым.  Правда,
ненадолго.  Здесь,  в "Рыгалето",  мы  обмыли и мою негаданную  свадьбу, мои
служебные взлеты  и падения,  рождение моей первой и последней  дочери Вики,
получение малогабаритной двухкомнатной квартиры в Южном Чертанове, обретение
шести  соток  под Волоколамском...  Одним словом, все  те  события,  которые
превращают молодого безответственного циника в ответственного циника средних
лет,   готового  поддерживать  любой,  самый  идиотский   режим,  если   тот
гарантирует незыблемость очередного отпуска. Да,  мы были шумливы,  веселы и
нетребовательны: пьяные байки какого-нибудь полпреда-расстриги заменяли  нам
дальние странствия, а треск ломаемых соленых сушек -- щелканье кастаньет.
     Но вот уже несколько  лет, как я стал тяготиться коллективными заходами
в "Рыгалето". Знаете, хочется покоя и вдумчивости. И еще после работы, нужно
как-то перестроиться: из  энергичного ведущего  программиста, покрикивающего
на симпатичных молоденьких операторш, плавно превратиться  в  тихого,  точно
доходяга,  экономящего  каждый  свой  поступок,  каждое  свое  движение отца
семейства. Супруга моя суровая Вера Геннадиевна и не догадывается, что почти
каждая  практикантка,  направленная  к  нам  в   сектор,  обязательно,  хоть
ненадолго,  влюбляется в  меня,  точнее  в  то, что  от меня  осталось с тех
шикарных институтских времен, когда  мои кавээновские шуточки повторялись на
всех  факультетах и  курсах,  а  Ленька  Пековский,  беззастенчиво пользуясь
принадлежащими мне каламбурами, хохмами и примочками, пытался охмурять  даже
аспиранток, не говоря уже об однокурсницах.
     Итак, почти  каждый  вечер, прежде, чем  до  утра  сгинуть в ненасытной
прорве семейного  благополучия, я полчасика, а то и часик  провожу  здесь, в
"Рыгалето".  Стою  и  потихоньку  из  своей  баварской  кружки  производства
Дулевского  завода  фарфоровых  изделий прихлебываю мутный  желтый  напиток,
способный  раз и навсегда  лишить профессиональной  чувствительности  любого
западного дегустатора пива. Но я не просто  пью --  я думаю. Мои размышления
похожи на слоеный пирог: мысли существуют в некоем последовательно-слипшемся
единстве. Ну, вот, например, только несколько сегодняшних слоев:
     {}как  усыпить бдительность доглядчивой супруги моей Веры Геннадиевны и
так  непринужденно отдать ей  квартальную  премию,  чтобы она не заподозрила
меня в  сокрытии  четвертака,  необходимого мне для регулярных  медитаций  в
"Рыгалето";
     {}как уговорить дочь Вику продолжать посещение музыкальной школы,  если
она ненавидит ее примерно так же,  как  я  некогда  ненавидел хор мальчиков,
куда  меня  воткнули  родители,  переболевшие  в  свое   время  страшным,  с
галлюцинациями и маниями недугом под названием "Робертино Лоретти";
     {}как понадежнее присобачить в ванной отвалившийся кафель, если клей БФ
не держит, а под раствор нужно соскабливать окаменевший цемент, что приведет
к повальному отлетанию плиток;
     {}как объяснить тот факт, что  Ад и  Рай очень легко представить в виде
двух блоков памяти некоего гигантского компьютера? Причем первый блок хранит
информацию  о  достойно  прожитых  жизнях,  а  второй,  соответственно,--  о
прожитых  паскудно.  И благодать заключается в  том, что хорошую  информацию
берегут.  А  возмездие  -- в  том,  что  плохую  информацию  стирают.  Хотя,
возможно, все обстоит как раз наоборот. Именно в этом смысл воздаяния...
     {}как объяснить  супруге моей опасливой Вере Геннадиевне, что нежелание
иметь второго ребенка еще не повод для того, чтобы превращать брачное ложе в
лабораторию противозачаточных исследований;
     {}как выпутаться  из  дурацкой  ситуации  с  заказчиком, одним  гнусным
трестом, который хочет свои липовые квартальные отчеты выдавать не в убогой,
ветхозаветной  машинописи,   а   для   достоверности  и  радости  начальства
распечатывать  свое бессовестное  вранье  на ЭВМ. Послать к чертям нельзя --
Пековский голову оторвет, а делать-- противно...

     Ну, и так далее.
     "Слои"  можно  продолжать  до   бесконечности,  но  зачем?   Во   время
размышлений  я люблю  оглядывать  пивной зал, похожий на  большой вокзальный
сортир,  где  вместо писсуаров установлены пивные  автоматы.  Все остальное:
запах,  толчея,  антисанитария  --  полностью  соответствует  вышеуказанному
помещению.   Впрочем,  пиво   сегодня  неплохое,  с   горчинкой,   наверное,
останкинское, а бадаевское -- кислятина.
     Еще мне нравится вслушиваться  в шум  переполненного зала,  выхватывать
обрывки разговоров, а если  попадется интересный,  постараться вычленить его
из  душного  гула,  словно  русскую  речь  из   шипения,  писка,   скрипа  и
бусурманской скороговорки  радиоприемника.  В "Рыгалето" можно услышать  что
угодно:   от  сквернословного   рассказа  о  производственном   конфликте  с
гнидой-бригадиром до  душераздирающей  любовной  истории, от  парнокопытного
мычания до искрометной полемики вокруг воззрений Пьера  Тейяра де Шардена...
Пиво,  как  и  жизнь,  любят  почти все,  поэтому  здесь можно  встретить  и
собирающего опивки бомжа, и доктора философии, интеллигентно пригубливающего
из особым образом обрезанного молочного пакета.
     --  Ну,  и  грязища!  -- кротко  возмущается  пожилой  мужичок, с  виду
командировочный; в одной руке  он держит мыльно пузырящуюся кружку, в другой
-- чемоданчик, похожий на те, что бывают у электромонтеров.-- Ну, и грязища!
     -- Не в Париже! -- беззлобно отвечает ему человек с фиолетовым лицом.
     И  мне  совершенно  ясно,  что   "Париж"  --  последнее  географическое
название, чудом зацепившееся в его обезвреженных алкоголем мозгах.
     --  Да  уж... --  соглашается командировочный и,  зажав  чемодан  между
колен, чтобы не ставить его на загаженный пол,  присасывается к кружке.-- Да
уж,  точно -- не  в  Париже!..-- добавляет  он,  оторвавшись от пива,  чтобы
перевести дух.
     Надо ли объяснять, что ни  тот, ни другой в Париже никогда не были. Для
них это  -- просто звучный символ, таинственное  место, вроде  Беловодья или
Шамбалы,  где  люди существуют  по  иным,  замечательным  законам, где пол в
пивных  настолько  чист,  что  можно  безбоязненно  ставить чемодан,  и  где
посетители  никогда не  допивают до  дна, давая  возможность  лиловым бомжам
поправиться и захорошеть.
     А вот я в Париже был. Честное слово! Обычно я никогда не рассказываю об
этом,  особенно   здесь,   в   "Рыгалето".   Грустная  история.  Помните,  у
Маяковского:

     Неудачник не тот, кого рок грызет
     И соседки пальцем тычут, судача.
     Неудачник -- тот, кому повезет,
     А он не сумеет схватить удачу!

     Сказано  точно про  меня. Про мою парижскую любовь.  Знаете,  я  иногда
думаю,  что удачливость -- это не стечение жизненных обстоятельств, а просто
черта характера, как,  например, искренность, злобность, отходчивость...  Вы
согласны?  Да? Значит, у нас  много  общего. И я,  пожалуй, расскажу  вам...
Только подождите -- сначала схожу налью еще  пива, а  вы держите мое  место,
никого  не пускайте, если будут лезть,  говорите: "Он  сейчас  придет!"  Моя
кружка вмещает литр... А ваша?..

II.

     В  Париж меня  направили  единогласным  решением профсоюзного собрания.
Ей-богу!  Было  это  в 1984-м, в  усть-черноярский  период  нашей  колготной
истории. Помню, я даже не хотел идти на это  самое собрание. Дело в том, что
у  одного завсектором тогда  родился  ребенок,  и младенца нужно было срочно
обмыть в "Рыгалето".  Я, разумеется, вызвался тут же проследовать в  пивную,
занять  места  и  охранять  их,  покуда  не  кончится  вся  эта  профсоюзная
говорильня. Но  мне возразили, что каждый из нашей компании уже  выступил  с
подобным предложением, что я не умнее других  и что  если заседать, то  всем
вместе, а если линять, то тоже сообща.  Сами понимаете, восемь человек, мимо
актового зала идущие пить  пиво,-- это уже политическая демонстрация.  Но я,
между  прочим,  к нашим  тогдашним  идеологическим  играм  относился  вполне
лояльно:  мы  томились  на  собраниях  три-четыре раза в месяц, а мусульмане
творят намаз по нескольку раз на дню. Как говорится, от добра добра не ищут.
     Как  сейчас  помню,  в президиуме за кумачовым столом сидели  секретарь
партбюро, председатель профкома, престарелый директор  ВЦ и  его заместитель
Леонид  Васильевич   Пековский,   а  также  некоторое   количество   рядовых
сотрудников  в  качестве  физиологического   раствора.   Первым   докладывал
председатель профкома. Он толково разъяснил нам принципы распределения благ,
которыми общество щедро  осыпает наш "Алгоритм", и, надо отметить, полностью
убедил меня в родниковой справедливости этих принципов, но я так и не понял,
почему  тем не менее  блага непременно оказываются в загребущих руках  наших
начальников и их ближайшего окружения. Мне, грешному, например, за последние
пять  лет один-единственный  раз выдали профкомовскую путевку в  дом  отдыха
"Березки", зимой, на 12 дней. Оттуда я привез домой ужасных рыжих тараканов,
вывести  которых было просто невозможно,  так как в доме отдыха их регулярно
травили и, видимо, наконец  вывели  популяцию, абсолютно  невосприимчивую  к
любым ядохимикатам.  Опасливая супруга  моя  Вера  Геннадиевна  заявила, что
сегодня  я принес в дом  тараканов,  а завтра  притащу  какую-нибудь  заразу
похлестче, и на две  недели отлучила меня от своего  белого  тела. Эту форму
внутрисемейного воспитания она освоила еще в первые годы нашего супружества,
но с тех пор воспитательный эффект сильно ослабел. Кстати, дочь Вика шепнула
мне: если я принесу домой что-нибудь похлестче, например, котенка или щенка,
то она будет просто счастлива!
     После профорга  выступил  по  вопросам трудовой дисциплины  заместитель
директора ВЦ Леонид Васильевич Пековский. Ленька Пековский. Пека. Мы выросли
с   ним  в   одном  дворе,  где  возле  старинного  тополя  тихо  ржавел   и
разворовывался  "оппель",  привезенный  из  поверженной   Германии  каким-то
офицером,  вскоре после  этого умершим. Мы  учились в  одном классе, где  на
стенах висели неизменные  портреты основоположников: две окладистые бороды и
одна поменьше -- клинышком.
     Потом  мы  поступили  в  один  и  тот  же  институт, где  хохотали  над
чудачествами одних и тех  же профессоров и  заглядывались на одних  и тех же
длинноногих однокурсниц. А вот однокурсницы, вы не поверите, поглядывали  на
меня, а  не на  Пековского, хотя стараниями внешторговского дяди одет он был
всегда изрядно, даже под брюками в  морозы носил не темно-синие треники, как
мы,  грешные,  а  разымпортные   мужские  колготы.  Но   в  те  бескорыстные
студенческие  времена это не вызывало ничего, кроме молодого  буйного смеха.
Не то что теперь...
     После института распределили нас в одно и то же место  -- в "Алгоритм".
Наши столы стояли  рядом, мы засиживались допоздна, мучась над  какой-нибудь
трудной  задачей, тайком распечатывали для друзей гороскопы и руководства по
сексуальной гармонии, а вечерами вместе захаживали в "Рыгалето".
     Но  потом Пека стал расти не по дням, а по  часам  -- старший, ведущий,
заместитель  заведующего,  заведующий  и  так  далее.  Еще  в  институте  на
последнем курсе он женился на трогательной морской свинке --  дочке крупного
партийного босса. За развал работы в регионе впоследствии босса законопатили
в  заместители  председателя  Всесоюзного комитета  информатики,  чего Пека,
естественно, предвидеть не мог,  а  просто ему, как  всегда, повезло. Ранний
брак обременял  Пеку примерно так же, как тонюсенькое  обручальное кольцо на
безымянном пальце, он сибаритствовал,  тщился вовлекать  в интимную близость
наших   алгоритмовских   дам,  вслед  за  мной   называя   это  бескорыстной
гормональной поддержкой одиноких женщин.
     Я к тому времени тоже окольцевался -- женился на девушке  только за то,
что она совершенно не реагировала на мое общепризнанное остроумие. Сравнивая
ее  с  разными  доступными  хохотушками,  я  вдруг  понял:   эта  утонченная
серьезность   есть   знак  высшей  душевной   и   нравственной  организации.
Результатом  стал  марш  Мендельсона,   сыгранный   ленивыми  музыкантами  в
Грибоедовском  дворце. Когда же выяснилось, что эта утомительная серьезность
есть всего лишь признак отсутствия чувства  юмора,  в кроватке за веревочной
сеткой уже  пищал  вырвавшийся  на свободу эмбрион по  имени  Вика,  а я сам
каждое  утро  мчался  на  соседнюю  улицу,  звеня  маленькими  младенческими
бутылочками,  так  как  у  невозмутимой супруги моей Веры Геннадиевны помимо
чувства юмора отсутствовало еще и молоко. В семь часов вечера мне нужно было
возвращаться  домой  и заваривать  в кастрюльке череду  для  купания дочери,
однако  и в те трудные времена я умудрялся заглядывать в "Рыгалето" хотя  бы
на  минуточку. Но Пековского я там больше  не встречал:  по  мере служебного
роста он приохотился  к фешенебельным "Жигулям", что на Арбате, задружился с
тамошними  мэтрами  и  проходил  в  труднодоступный  бар,  минуя  постоянную
длиннющую очередь.
     И  вот Леонид  Васильевич  Пековский,  одетый в серый твидовый  пиджак,
вишневый пуловер и нежно-фисташковую рубашку, постукивая по красной скатерти
зажигалкой  и  скашивая  глаза  на  свои  швейцарские  часы,  с  иронической
полуулыбкой вещал  нам о трудовой  дисциплине как  основе  социалистического
производства.  Женщины  слева  от   меня,  отложив  вязанье,  с  придыханием
обсуждали  изумительный  галстук Пековского и  тот неоспоримый факт, что  от
него  всегда  пахнет  дорого  и  волнительно;  а  мужчины  справа  от  меня,
оторвавшись  от кроссвордов, спорили,  сколько может стоить  его электронная
японская зажигалка.
     -- Вопросы  есть? --  в заключение  лениво полюбопытствовал Пековский и
притронулся к губам носовым платком, совершенно случайно совпадавшим по тону
с галстуком. Обращение носило чисто риторический характер, ибо все разговоры
о   трудовой  дисциплине  были   жалким  ритуальным   осколком  полузабытого
мистического энтузиазма первых пятилеток.
     -- Есть вопросы! --  вдруг вскочил со своего места наш правдолюб Букин.
Он всегд