- Говорит, больная, - сказала Ангелина Пименовна.
     - И сколько ей времени?
     - Лет за восемьдесят.
     Виталий что-то прикинул  в уме, и вдруг залился громким, насильственным
хохотом, точно хотел подключить к своей какой-то шутке множество людей.
     - Послушайте,  скорей  всего,  у старухи  наступила  аберрация  памяти,
понимаете?  Это медицинское явление, когда прошлое всплывает в памяти ярче и
достовернее, чем даже события вчерашнего  дня. Я  где-то  недавно  читал  об
этом... Небось,  старая большевичка! Небось,  стучит "вихри  враждебные веют
над нами"!.. Прошла через царские тюрьмы!.. А? Га-га! Как полагаете? Старуха
впала в свое революционное детство!
     Ангелина  Пименовна  всегда  была  человеком,  который  за себя не  мог
постоять ни на йоту, но если обижали другого, еще более беззащитного, она не
могла молчать.
     - Не смейте смеяться над этим, - стукнула она кулачком по столу.
     Виталий вмиг сделался иронически серьезен.
     - Над чем -  над э  т  и  м?  Вы  словно о чем-то неприличном говорите.
Позвольте, над чем? - нависал он над ней.
     - Не смейте смеяться над старым человеком.
     - А-а.
     Они помолчали.
     - Наверное,  старушка  из  бывших, -  уже дружелюбнее сказала  Ангелина
Пименовна. - Мне почему-то так кажется.
     - А мы с вами из каких?
     - Не знаю, как вы, а я - из никаких, - грустно сказала она.
     - Вам хуже, - отрывисто согласился Виталий.
     Жестокий человек, думала  Ангелина Пименовна,  но жаль его. У нее  хоть
есть с кем поговорить, родные, музыка, книги... Сколько раз при жизни меняла
работу,  атмосферу, людей,  сколько умерло  собак, все  были  шпицы, включая
съеденного в блокаду  Кассия, все  умерли на ее руках, последняя Мэри на той
квартире не сумела  разродиться. Сколько сношено одежды,  последняя шуба,  в
которой  застала ее  старость  - натуральная, козловая, дочкина, не  хочется
пуговицу пришить, воротник  подправить, и костюм скорее  всего  последний, в
нем  она ходит к  врачам,  в  нем,  наверное, и в гроб  положат. Силы  тают,
пространство  сужается,  за  границей  его осталась  жизнь.  И  этот  жалкий
Виталий, и жалкий, упорный стук, от которого разрывается душа.

     Через  день  Виталий  появился  у Ангелины  Пименовны.  Вид у  него был
тревожно-радостный, окрыленный. Едва кивнув, он прошагал мимо нее в комнату,
плюхнулся  на  стул,  и когда она  вошла  за  ним, торжествующе помахал  над
головой какой-то бумажкой.
     - Еще не стучала? - одновременно осведомился он.
     -  О, господи, - сказала Ангелина  Пименовна, вложив в голос как  можно
больше иронии. - Что это вы привязались к бедной старушке?
     - Скажу  вам больше, -  подмигнул  ей  Виталий, -  услышав  этот, можно
сказать, вещий стук, я просто голову потерял.
     -  Скажите  на  милость, -  удивилась  Ангелина  Пименовна,  ничуть  не
удивляясь, она привыкла к причудам Виталия.
     -  Помчался  к  одному  знакомому  старичку,  убеленному...  прошлым...
Когда-то  он,  правда,  недолго,  был деникинцем,  -  разъяснял  Виталий.  -
Старичок  в тюрьмах не сидел,  как-то бог миловал,  но азбуку перестукивания
знает. Все очень просто: алфавит  делится на пять рядов - по вертикали, и по
шесть - по горизонтали. Исключительно  просто и доступно,  я уже  опробовал.
Хотите, простучу что-нибудь?
     - Увольте, - проронила Ангелина Пименовна. - Однако скажите, что это вы
так оживились, прямо не узнаю вас. Точно цель жизни обрели.
     -  Раскрыть  тайну интересного человека - разве не достойная  цель  для
интеллектуала, вроде меня, - объяснил Виталий.
     - Какая там тайна, -  возразила Ангелина Пименовна, которую задело, что
не  ее тайны  раскрывает  Виталий,  и  что,  следовательно, она  не  слишком
интересный человек.
     -  Тайна,  говорю  вам!  Сигналы  почище  марсианских.  Достойно  нашей
фантасмагорической действительности.  SOS  из  соседней коммунальной камеры.
Вот где сюжет для наших писак. Однако когда же она начнет стучать?..
     -  Честное  слово,  все  мужчины  -  дети, -  пожала  плечами  Ангелина
Пименовна.
     Время тянулось медленно. Разговор не клеился.  Виталий не находил  себе
места,  прислушиваясь к шорохам за стеной.  Он нервно прихлебывал чай; потом
ходил по  комнате, раскрывая журналы, лежащие  на столе,  и  зачитывал вслух
какие-то строки, над которыми надрывно хохотал, потом вышел покурить - и тут
Ангелина Пименовна позвала его в комнату.
     - Хоть  мне и  не  хочется принимать в этом участие, - сказала  она при
этом.
     - Ч-ш-ш!
     Из  комнаты  Игнатовой  донесся  отчетливый,  прерывистый,  исполненный
какой-то осмысленной силы стук. Виталий сел под стенкой на корточки, положил
перед собою  таблицу и  принялся чертить какие-то цифры на  обложке журнала,
который Ангелина Пименовна не решилась у него отобрать, чтобы не мешать.
     Она сходила в магазин за  чаем и булочками, а когда вернулась, Виталий,
наморщив лоб, разбирал написанное им.
     - ...вам  свойственна историческая и политическая  близорукость... ваше
знамя  скроено из розовой материи утопистов... за большевиками  большинство,
то есть число... истину не подтверждают числом со многими нулями на конце...
остановитесь...  услышьте нас...  Стало быть, она никакая не  большевичка, -
азартно заключил Виталий. - Сейчас простучу ей: кто вы? К какой политической
партии принадлежите?
     И он,  прижавшись  щекой  к  стене,  держа  одной рукой  перед  глазами
таблицу, черенком столового ножа простучал свой вопрос.
     За стеной,  казалось, затаили дыхание. И вдруг град ударов посыпался на
стену. Виталий заскользил глазами по таблице, но сразу сбился со счета, стук
казался беспорядочным,  безостановочным, как прорвавшееся  рыдание.  Стучали
чем-то  звонким, вроде  пустой железной банки,  колотили в  стену  неистово,
точно  пытались  добыть  оттуда воздух,  которого не  хватало. Даже  Виталий
побледнел.
     Внезапно стук прекратился.  Послышался скрип железной кровати. Ангелина
Пименовна  словно  сквозь  стену  видела,  представляя  себе,  как  старуха,
изнемогая от потрясения, доползла до своего старого ложа и рухнула в него.
     Виталий и Ангелина Пименовна переглянулись: оба с испуганным видом.
     - Уйдите, - тихо сказала Ангелина Пименовна, и Виталий подчинился.
     ...Наутро Ангелина  Пименовна столкнулась  с соседкой на  кухне.  Вид у
старухи  был  изможденный,  но торжествующий. Игнатова  улыбнулась  Ангелине
Пименовне.  Та вжалась  в  стену, пропуская старуху  в прихожую. И весь этот
день, с небольшими перерывами, соседка стучала.
     -  Ну  и  как? -  осведомился у Ангелины  Пименовны Виталий,  появляясь
вечером на пороге их квартиры.
     -  Я сейчас занята, - сухо ответила Ангелина Пименовна, загородив собою
вход.
     Игнатова  стучала  и на следующий  день,  и еще два дня колотила она  в
стену. На  четвертый день стук прекратился, и  Ангелина Пименовна, у которой
разыгралась головная боль, не сразу это заметила.
     Спустя несколько часов Ангелина Пименовна осторожно  поскреблась  в  ее
дверь. Раздался скрип кровати,  как  тяжелый  вздох измученного  существа, и
снова все стихло.

     За  месяц  до  того,  как   Ангелина  Пименовна  затопила  Виталия  (по
старческой рассеянности не закрыла водопроводный кран на кухне, а в раковине
лежала тряпка), она подарила  ему  мужнино пальто, которое муж даже не успел
одеть, новое, подарила от души. Виталий появился ранним утром, трезвоня, как
на пожар, с тремя  представительницами из ЖЭКа, и потребовал оплатить ремонт
его пострадавшей  от наводнения кухни. Шут с ним, с пальто, уже потом думала
Ангелина  Пименовна,  но как  увязать  этот визит со всеми  их  разговорами,
пониманием, участием, неужели все это ничего не  стоит, раз человек приходит
с  комиссией ругаться и требовать пятьдесят рублей,  которые  она,  конечно,
отдала бы и так, без комиссий и суда общественности.
     А  Виталий  этой  демонстрацией  как  бы   решил   подчеркнуть   особую
независимость  своей натуры,  свободной от такого  предрассудка, как  пошлая
благодарность за подаренное пальто,  и  вместе с тем хотел  преподать  своей
приятельнице некий урок реальных человеческих взаимоотношений, заключающийся
в следующем: если  люди  не  будут время от времени крепко закручивать  свои
краны и гайки  и не научатся удерживать  эмоции, то сквозь их отношения, как
сквозь  ветхие  перекрытия,  неизбежно  протечет  реальность  со   всей   ее
разъедающей, разрушительной силой, и все покроется несмываемыми пятнами, вся
жизнь пойдет прахом.
     Лицо   его  было   высокомерно-отрешенным.  За  спиной  Виталия  стояла
председатель домкома Самсонова, и  в лучах ее бордового пальто блекли, таяли
окаймляющие  ее  фигуры  члена  товарищеского  суда Никишиной  и  жэковского
бухгалтера Любы.
     -  Здравствуйте,  а  мы  к  вам  пришли,  -  кокетливо  сказал  Виталий
оторопевшей в дверях Ангелине Пименовне.
     - Что ж, проходите, - сразу все поняв, ответила она.
     Виталий  посторонился, пропуская женщин, даже сделал попытку поддержать
Самсонову под локоток, но та пришла сюда  не для того, чтобы  ей выкручивали
руки и навязывали не свои слова и поступки: она спокойно отвела руку Виталия
и  прошла в  коридор. В  глазах ее товарок бушевало  любопытство  и радость:
наконец-то, и до вас дошла очередь, вот вы, как все прочие, схлестнулись,  а
корчили из  себя бог  весть что, так  что  простите  великодушно,  не  будем
снимать обувь, хотя на улице и слякоть, не в гости, чай, пришли, а  по долгу
службы.
     Самсонова сказала бесцветным голосом:
     -  Ангелина  Пименовна,  простите  за  вынужденное  вторжение:  Виталий
Васильевич жалуется, что вы залили его.
     -  Я...  да...  так  случилось...  -  заторопилась,  краснея,  Ангелина
Пименовна,  -  забыла  закрыть  кран,  да.  Телефон  зазвонил,  я  отошла от
раковины, а там тряпочка лежала...
     - Разрешите, - сказала Самсонова.
     Трехглавая комиссия вступила на кухню, где старуха Игнатова варила себе
завтрак. Она даже не обернулась. Зная ее обычай,  комиссия  тоже промолчала,
лишь бухгалтер Люба машинально сказала в пространство "здрасьте".  Самсонова
открыла кран, из него хлынула вода, потом закрыла  - и вода  даже капнуть не
посмела под ее рукой.
     -  Закрывается  хорошо,  к слесарям претензий быть  не может, - сказала
Самсонова Ангелине Пименовне с некоторым сожалением в голосе и посмотрела на
пол у стены. - А дом, конечно, старый, ветхий, потому так легко и протекло.
     -  Эта  тряпочка  лежала   в  раковине?  -  услужливо  произнесла  член
товарищеского суда  Никишина. -  Видите,  она у  вас  и сейчас плохо  лежит,
вот-вот соскользнет.
     - А кран надо закручивать хорошо, - прибавила бухгалтер Люба.
     - А что - сильно протекло? - спросила Ангелина Пименовна у Виталия.
     - Еще бы! - горделиво ответствовал он.
     -  Не очень,  -  отозвалась Самсонова,  -  но побелка,  конечно, нужна.
Давайте  поступим  так:  или  вы  найдете человека,  чтоб побелил  потолок у
Виталия  Васильевича,  или  придется  составить  акт на  сумму...  думаю,  в
пределах тридцати рублей.
     - Почему так мало? - громко спросил Виталий.
     -  Уж  это, вы позвольте,  нам решать,  много или мало, -  сказала  ему
Самсонова  и более мягким голосом обратилась к Ангелине  Пименовне.  - Итак,
как вам удобнее?
     -  Вы наймите  Лешу  с  третьего этажа, он  за  пятерку все сделает,  -
сочувственно сказала Люба. - Вам же дешевле станет.
     - Этого пьянчужку? - возмутился Виталий. Все три члена комиссии, как по
команде, повернули к  нему головы, словно не веря  своим ушам, словно хотели
переспросить: что-что-что-что? А сам кто?!
     -  Напрасно вы  так, - обиженно  сказала  Люба.  - Он  хоть  и выпивает
иногда, но руки у него золотые, всякий скажет, хоть у кого спросите.
     - Составьте  лучше  акт, - тихо  проговорила  Ангелина  Пименовна, -  я
заплачу.
     - Хорошо, - согласилась Самсонова. - Извините за беспокойство.
     - С деньгами  соблаговолите  не задерживать, -  сказал  Виталий,  глядя
поверх головы Ангелины Пименовны на  висящий у буфета алюминиевый дуршлаг, и
его  целеустремленный взгляд рассеивался  на многодырчатой, круглой,  доброй
поверхности посудины, и с ушей Виталия свисала лапша.

     Тут само собой напрашивается умозаключение: однако, как  плутуют с нами
наши чувства,  и как мы  плутуем с  ними! Как просто мокрое,  расползающееся
пятно на  потолке  Виталий связал с  пятьюдесятью рублями,  а ведь меж этими
двумя точками и  в помине не было той прямой,  которая ему привиделась, и не
было  прямодушия  в  его  грубом  требовании.  Пятно  вызвало  в  нем  вихрь
разноречивых чувств, которые  он принял  за святое  негодование, а  на самом
деле мысль  его  проделала  сложный  и  извилистый путь, в который оказалась
вовлечена и отлученная от него африканская держава, и журналистка Анночка, и
Лара с ее фанаберией, и  раскрытая книга дрянного, скучного писателя Рыбина,
которую до прихода комиссии с карандашом в  руке читала Ангелина  Пименовна,
уютно свернувшись калачиком под исландским пледом в углу дивана, и последняя
капля  - пятно на потолке - вот  та  причинно-следственная цепочка,  которая
вызвала  обвал в его душе, едва дышащей,  едва сохраняющей  достоинство. Ему
казалось, что он бросил вызов целой системе узаконенного притворства, оттого
он  и потребовал  деньги, предвкушая  заранее,  что  это  будет  истолковано
Ангелиной  Пименовной как  проявление  неприкрытого  цинизма. Да,  я  таков,
заявлял  он, и Ангелина Пименовна  не  сразу  увидела в этом жест  отчаяния,
последний  всплеск измученной  гордости...  И  почему только  наше  отчаяние
нацелено на такого же затурканного и слабого, не потому ли, что только в нем
и   может  вызвать   отклик?..   Таким  образом,  Виталий   достиг   своего:
подстреленный фазан хлопал крыльями,  а  охотник, убедившись, что он попал в
цель, повернулся и пошел с гордо поднятой головой, а на самом деле разбитый,
еле передвигая ноги от потрясения, борясь с подступающей тошнотой. Он так  и
не убедил себя в том, что принадлежит к роскошному племени охотников.

     Трехглавая  комиссия торжественно  справила свою  функцию  -  осмотрела
кран, раковину, тряпку, натоптала, нанесла с  улицы грязи и пошла  уже  было
прочь... но тут ее остановил непонятный, захлебывающийся клекот старухи, уже
который  год  молча кипятившей свое яичко: с лицом, помолодевшим  от ярости,
тыча  пальцем  поочередно  то в Виталия,  то в Ангелину Пименовну,  Игнатова
закричала:
     -  Вот  потому-то  они   победили  в  семнадцатом!  -  И  как  безумная
захохотала.
     Комиссия  во   главе  с  молниеносно  выдвинувшейся  вперед  Самсоновой
подобралась, поджала губы, интересуясь, кто это о н и, а вы, собственно, кто
такая будете, не мы, что ли?.. Но старуха уже потухла и скребла как ни в чем
ни  бывало простой  ложечкой  по простому  яичку,  и  что с  нее было взять,
божьего одуванчика, и только в зрачках ее  горел, не угасал хитрый огонек, и
комиссия,  потоптавшись,  ушла вместе с  удивленным и внутренне  подавленным
Виталием. А Ангелина Пименовна, отсчитав пятьдесят рублей, спустилась вниз и
отдала их Шурке, которая для такого случая консолидировалась с Виталием.
     После этого  сразу  наступила  зима.  Виталий  не  приходил.  Приходили
старичок-антиквар и Шурка с клубящимся котом на плече, вся в  заплатах,  как
этот обветшавший, носящий следы русского модерна дом, это сирое, продуваемое
снежным ветром  пространство - приходила  жаловаться на соседа. Но  Ангелина
Пименовна ее  не поддержала. Виталий курил в  своей комнате под  рев  Шестой
симфонии,  и  Шурка,  охваченная  оркестром  Ленинградской  филармонии,  как
пламенем,  неистово  колотила  ему в стену,  а  этажом выше стояла  Ангелина
Пименовна, смотрела на снежные  вихри, воспаленную  вьюгу, которая металась,
как  зверь,  ищущий  путь  к   родному  лесу,   натыкаясь  на  острые  шпили
Адмиралтейства  и  Петропавловки,   внушительную   готику   Трезини,  ранний
классицизм  Валлена-Деламота, декоративное  барокко Растрелли, русский ампир
Воронихина-Захарова  и засевая дома  и  Невскую  перспективу тяжелой снежной
крупой.