омощью
которого  он отвлекал своих подопечных от  неверных,  скверных  поступков...
Однажды летом  он  директорствовал в  детском военно-патриотическом  лагере.
Сезон закончился. Выговский выстроил  своих  питомцев, произнес  прощальное,
напутственное слово и хотел было уже подать команду -- в автобусы. Но завхоз
шепнул ему, что пропало  с десяток банок  тушенки.  А  воспитанники, кстати,
были  хулиганистые,  все  состояли  на  учете  в милиции.  Что  делать,  как
поступить? Объявить о  пропаже и всех обыскать?  Но столько  было радостных,
добрых дней за сезон,  так они, Выговский и дети, друг в друга поверили, что
просто непозволительно было разрушить веру и надежду.
     -- Вот что, ребята, -- сказал Выговский.  -- Мы друг другу доверяем, но
в жизни,  сами знаете, всякое случается. Чтобы не было никаких неприятностей
-- вот вам мой чемодан: смотрите, а я мельком загляну в ваши котомки. Добро?
     Не были  против,  весело  согласились. Только  один  худенький паренек,
всегда  голодный,  неспособный насытиться,  потому  что с  малолетства плохо
питался в  своей неблагополучной семье, неожиданно побледнел, опустил голову
и покорно  ожидал  своей  очереди для  проверки.  Выговский заглянул  в  его
рюкзак, увидел эти десять банок и вдруг сказал:
     -- Эх, ребята, какой  же  я  скверный педагог: я сегодня утром наградил
Васю десятью банками тушенки за отличное дежурство на кухне, а вам-то  забыл
сообщить. Уж вы меня простите, и ты, Вася, прости.
     Парни  ушли к  автобусу,  а Вася  --  не может идти.  Поплелся в другую
сторону, присел за  забором и  -- заревел.  Это были нужные,  очищающие душу
слезы.
     Через много  лет  Вася, уже отслуживший в армии, встретил Выговского на
улице Братска.
     -- Вот,  командир, -- обратился он к Выговскому так, как  было когда-то
принято  в  лагере, -- это  моя жена,  --  кивнул он  на девушку.  Постояли,
поговорили. А прощаясь,  он шепнул Выговскому: --  Спасибо тебе, командир: я
никогда не забуду той тушенки. Ты меня тогда спас... на всю жизнь.
     Сколько  было  у  Выговского  таких  историй,  когда  он  спасал  своих
подопечных... "на всю жизнь"!
     Лет десять назад  подметил  Выговского, бойкого,  зубастого и лобастого
директора  школы,   заведующий   ОблОНО  и  пригласил  в  свои  заместители.
Чиновничья  работа  портит живую,  деятельную натуру. Так, по  крайней мере,
нередко происходит  у  нас  в России.  Впрочем,  не  хочу  обобщать, но  мои
наблюдения  такие.  Однако деятельность Выговского  как  крупного  чиновника
областного масштаба опровергает мое мнение о чиновниках вообще.
     С   Выговским   я   столкнулся   впервые,   когда  работал   директором
школы-интерната. Однажды  он  приехал ко мне и стал, извините за  выражение,
прикапываться: то бумажки  не так оформлены,  то где-то обои  отклеились, то
вилки в столовой не такие. "Ну, -- думаю, -- зануда!" Но я был очень молодым
директором и не  совсем ясно понимал, что воспитательная работа  в сиротской
обители,  как  нигде в  другом  месте, строится на мелочах быта,  житейского
уклада.  Интернат  для сироты --  дом, родной  дом, а  любой  дом  стоит  на
фундаменте, в  котором  много-много маленьких  камушков  --  мелочей  жизни.
Теперь я благодарен Выговскому, что он учил  меня, но тогда сердился. Леонид
Аполлоныч нас, директоров, не  столько  учил, сколько заражал своими идеями.
Чем-чем, а мыслями его голова полна! Если он понял, что его идея подхвачена,
-- все, измотает  себя и не отступит от людей, пока проект не  станет жизнью
образовательного учреждения.
     Помню, как драматично создавались  сиротские  интернаты семейного типа.
Но  сама идея очень проста:  нужно  объединить детей-родственников в  рамках
разновозрастной   группы  в  одну  семью,  влить   в   нее   по   три-четыре
ребенка-неродственника,  упразднить   нянь,  воспитателей   и   заменить  их
тщательно по  конкурсу отобранной  "мамой", открыть  для  "семьи" банковский
счет -- пусть сами  распоряжаются деньгами, которые выделяет государство  на
содержание сироты.  Для "семьи"  организуется  подсобное хозяйство, общая --
казарменная! -- столовая  ликвидируется,  вещевые  склады  --  тоже,  а  все
бытовые хлопоты, дела переносятся в "семью". Много  в  этом проекте и других
нюансов,  но  важно  то, что  ребенок, волею  судьбы  лишенный семьи, отныне
воспитывается именно в семье, в  которой есть и старшие, и младшие  дети,  в
которой шире, богаче речевая, духовная, интеллектуальная среда. Опыт  Чехии,
Словакии, Германии, некоторых регионов России доказал, что такое объединение
сирот -- благо. Однако директорам, особенно тем, кто в возрасте,  и тем, кто
интеллектуально,   духовно  дряблый,  не   очень   хотелось  изменять  жизнь
интернатов: с разновозрастной группой хлопотно работать, общаться, жить, чем
с   классом  одногодок.  К  тому   же   большая  доля  властных   полномочий
автоматически   переходит  к   "маме";   да  и  нужно   провести  гигантскую
подготовительную работу: например,  ликвидировать общежитьевские спальни, на
новый  манер  оборудовать  кухни,   бытовки,  туалеты.  Помнится,  один  мой
коллега-директор сказал  мне: "Все это фантазии. Никаких семей не надо нашим
балбесам: чуть волю почувствуют -- разнесут весь интернат".
     Действительно,  дети-сироты  --  нелегкий  народ,  порой  изломанный  с
пеленок, но ко всему человеческому, справедливому, благому  они тянутся, как
и все мы. Выговский тонко  это чувствовал и не мог, не  имел права отступить
от задуманного: в  области будут  сиротские дома  семейного типа!  Но он  не
спешил,  не порол горячку: потихоньку готовил  директоров  к  такому важному
переходу. Устраивал семинары, проблемные игры. Приглашал к себе неподатливых
директоров и  убеждал.  Приезжал в интернаты, выступал  перед  коллективами.
Создал  научную проблемную  лабораторию, к работе  в  которой привлекал  как
особо  несговорчивых  директоров,  старших  воспитателей,  так  и  тех,  кто
загорелся "семейным"  проектом.  И  интернаты  семейного  типа  появились  в
области, не один, не два -- с десяток.
     Выговский   исподволь,   но   уверенно   превращает   ИПКРО   в   центр
научно-методической,  внедренческой,  исследовательской  работы. Он убежден,
что институт может  и должен деятельно и целенаправленно влиять на  развитие
образования   в   регионе,   выдавать   научные  идеи,   проекты.  Сложилась
кафедральная,  многоукладная,  по  вузовскому   типу,  система,  позволяющая
отслеживать,  исследовать  процессы  развития  образования   и   на   основе
диагностики  повышать  квалификацию   педагогов.  Что  интересно:  Иркутский
институт  за   последние   два-три  года   стал   самым  крупным,  полностью
укомплектованным научными кадрами институтов среди себе подобных за Уралом.
     Но  критиков у  Выговского, кстати, хватает. За что  критикуют? Вот  за
что... впрочем,  нет, я хотел рассказать о стоящем  человеке хорошее, а кому
хочется  в бочку меда добавить  ложечку дегтя -- приглашаем  к  беседе.  Тем
более,  разговор  о  Выговском  не  может,   думаем,  строиться  иначе,  как
серьезный, заинтересованный диспут о развитии народного образования.
ГОЛОСА ИЗ ПРОШЛОГО
     Веют ветры истории. Взвивают кем-то выброшенные желтые старинные листки
с  письменами,  печатями,  датами.  Листки  мокнут  под  дождями  лихолетий,
заваливаются снегопадами  равнодушия, жалко скрючиваются, сгорая на кострах.
И мы понимаем: погибла память о прошлом, память о наших радостях и мучениях,
взлетах и падениях -- о нашей жизни. Дряблые губы стариков еще что-то шепчут
нам: мол,  вот  как было на самом деле, вот как  жили. Но  пробивает роковой
час, и губы навечно смыкаются. И мы неожиданно останавливаемся, испугавшись:
     --  Батюшки, перед  нами  пропасть  --  пропасть беспамятства о себе, о
своем народе, стране!
     Самые  ловкие строят  воздушные мосты лжи  и  домыслов,  калечат  души,
разбивают сердца. Однако не  все старые листки  погибают на улицах и заулках
нашего ветрового и  в  чем-то  ветреного  времени.  Находится  зоркий, умный
человек  -- и  клочок из прошлого спасен. Таким собирателем и хранителем был
Афанасий Никитович  Антипин  -- вдохновитель  создания музейчика  --  да, он
совсем маленький -- народного образования Иркутской области.
     Музей такой небольшой и незаметный, что мы забыли об его юбилее, -- ему
исполнилось двадцать  пять.  Но  забывчивость,  думаем,  не  случайная:  она
показатель  нашего  равнодушия.  Не  получилось  бы со  скромным антипинским
музеем так же, как с желтыми листками нашей исторической памяти -- бесследно
унесет ветер времени. С провалом  в  памяти о прошлом -- не  понять нам и не
оценить  по достоинству  настоящего,  а  будущее  снова  может  вообразиться
миражом.
     К  счастью,  музей  живет.  То, что  собрал  и сохранил  Антипин и  его
добровольные помощники, несомненно, помогает нам жить.
     На  сегодняшний день в  музее свыше пяти тысяч экспонатов и документов.
Это  декреты и постановления, истории отдельных учебных заведений, материалы
о  тех,  кто внес  существенный вклад в  народное  просвещение,  фотографии,
учебники, пособия.
     Документы,  книги столетней  и  большей давности из музея неопровержимо
доказывают: многие  педагогические  новации нашего  времени  прекрасно  были
известны   старой   российской   школе,   успешно   применялись.   Например,
"Учительский катехизис",  составленный  еще в прошлом веке,  прямо  советует
учителю: обращаясь в целом к классу, не  забывай, что у каждого ученика свои
собственные  возможности  и  способности,  на них  и  ориентируйся.  Чем  не
методика разноуровневого  обучения, к которой мы снова возвращаемся?  Другой
пример из антипинской "шкатулки": самые способные  из учеников не оставались
незамеченными, им создавались условия для более основательного  образования,
-- так было, к примеру, в Трапезниковском  ремесленно-воспитательном училище
до  17-го года. Не  этим ли путем идут в наши дни лицеи, гимназии?  Также мы
находим в музее много материалов о сложнейшей педагогической проблеме нового
времени -- о ранней специализации. В сиропитательном доме купца Базанова она
успешно решалась  педагогами:  они  серьезно думали  о  том, как  из девочек
подготовить будущих  "трудолюбивых  жен", обучить  их  тонкостям  рукоделия,
ведения домашнего хозяйства, а мальчиков приобщали к канцелярскому делу.
     В музей приходят  школьники,  студенты, учителя,  --  право,  есть чему
поучиться  у  прошлого.  Но  будь  наша воля, мы  непременно привели  бы  на
экскурсию  и  деловых людей, бизнесменов. Им было бы поучительно узнать, что
дореволюционные  сибирские промышленники и купцы конкурировали друг с другом
не  только   в  предпринимательстве,   но  и   в   меценатстве,  организации
образовательных, сиропитательных учреждений.
     К моменту революции в Иркутской губернии грамотными  среди  мужчин были
19%, среди женщин -- около 9%, и по прогнозам того времени, советской власти
должно  было  понадобиться   не  меньше   четырехсот   лет,  чтобы   одолеть
неграмотность.  Однако  документы из  музея свидетельствуют, что уже к 33-му
году начальное образование в  Сибири стало всеобщим. Да, исторические  факты
упрямая вещь!
     Недавно в музее  развернулась необычная выставка. Под стеклом витрин --
старинные  выцветшие  документы:  свидетельства,  удостоверения,  аттестаты,
дипломы,  грамоты. Богато представлены  19 и  начало 20 века. В официальных,
казенных,  с  орлистыми гербами и сургучными печатями документах чувствуется
такое  бережное,  великодушное отношение  к человеку,  будь он  большим  или
маленьким по чинам или положению, что  это  не может  не удивить, а порой  и
умилить.  Например,  в  представлении  на  учителя К.  Владимирцева, которое
направил окружному инспектору  Западно-Сибирского учебного  округа  директор
Томского учительского  института (март 1913 года), имеются  такие строки: "В
случае назначения  Владимирцева  учителем-инспектором могу искренне пожалеть
свой институт, но не считаю себя вправе возводить ему из-за сего препятствия
в его служебном повышении, коего он  весьма  достоин..." Как  же  мы нередко
скупы сегодня на доброе, поддерживающее слово о человеке!
     В  свидетельстве,   выданном  Иркутским   женским   училищем  духовного
ведомства,  сообщается, что "сие  дано  дочери  умершего  священника Еннавии
Малковой, имеющей ныне 17-летие от роду". Перечисляются  предметы и отметки,
а далее  -- любопытнейшая запись:  "Нынешнего  21  числа  июля текущего 1877
года, по  случаю высватывания ее воспитанником  Иркутской духовной семинарии
Иваном Титовым, с разрешения  и утверждения Его Преосвященства...  училищным
правлением она, Малкова, уволена  из старшего класса...  для  поступления  в
законный брак". Ниже -- с  десяток подписей.  Такая забота о девочке-сироте,
которую не столкнули лоб в лоб с сиротской судьбиной, а честь честью  довели
до  "поступления в  брак",  не  может не тронуть.  А  современное  общество,
государство?  Мы  отвернулись от  тысяч и  тысяч  беспризорных, детей-сирот,
лишенных родительского попечения.
     Еще документ: "Предъявительница сего свидетельства Савинская Александра
Михайловна,   урожденная  Суровцева,   жена  младшего   штатного  контролера
Забайкальского   акцизного  управления  Николая   Викторовича  Савинского...
подверглась  в  мае  1920  года  испытаниям  за  курс  седьмого  класса  при
Харбинской  гимназии  имени  генерал-лейтенанта  Д.Л.  Хорвата..."  Обратите
внимание, какая сила и  живучесть культуры, этикета:  империи  уже нет, дело
происходит за границей, в Китае, люди измучены войной, неурядицами, а все то
же чуткое внимание проявляется к человеку -- маленькому человеку.
     Любопытен  документ,  отражающий  государственный  надзор  за качеством
воспитания  и  обучения.  Всем  выпускницам  1-й женской гимназии выдавалась
памятка "О правах  и  обязанностях  домашних  наставниц и учительниц"  (1912
год).  Один  из ее  пунктов  гласит:  "По  окончании  каждого  года  занятий
воспитанием  детей  в  частном  доме  наставница  или  учительница   обязана
предъявлять директору училища отчет о своих занятиях и одобрительные  о себе
свидетельства от  уездного  предводителя дворянства  и от  лиц, у коих будет
исполнять  обязанности своего звания..." И далее: если точно будет соблюдать
эти и другие правила, то "получит  право, по выслуге в  семь званий не менее
20  лет, воспользоваться пенсией или  вступить в дом призренных бедных девиц
благородного звания на казенное содержание,  преимущественно перед теми, кои
образованием  детей  не  занимались". Под этим текстом  стоит около двадцати
подписей  разных  государственных чинов. Несомненно, что у  человека  должны
быть твердые, именно твердые гарантии на благополучное будущее!
     Еще один документ, и хочется привести  его в полном объеме, но он очень
длинный. Хочется, читатель, чтобы вы вслушались  в  музыку  слов, в  которых
глубочайшее  уважение  к  учителю, его нелегкому  труду.  Ограничимся  двумя
существенными  отрывками:  "Многоуважаемая  Клавдия  Петровна!  Сегодня,  12
февраля  1911  года, исполнилось  двадцать пять лет беспрерывной  и усердной
службы  Вашей  в  должности  учительницы Чебоксарского  городского  женского
училища. Чебоксарская городская управа, глубоко сочувствуя успехам народного
образования  и  сознавая всю  трудность  учительской  службы, сочла для себя
нравственной обязанностью  доложить о  Вашей  продолжительной педагогической
деятельности Думскому Собранию, которое, ценя долгую службу и признавая Ваши
труды   по   образованию   детей  жителей   города  Чебоксары  полезными   и
плодотворными,    единогласно    постановило    выразить    Вам    искреннюю
признательность  и назначить  единовременную награду  в СТО рублей... Желаем
Вам сил  и бодрости для дальнейшего  продолжения учительской службы  в нашем
городе. Чебоксарский городской голова. Секретарь".
     Знаете,  не  довелось мне  слышать,  чтобы в  наше время  высокий  чин,
городская или  районная Думы  хотя бы беглым  простым  словом  отметили труд
рядового учителя. Все увлеклись политикой, деньгами, а о простом человеке --
о "нравственной обязанности" -- забыли.
     Прочитываешь эти ветхие  документы канувшей в Лету эпохи,  и становится
безотчетно грустно.
     МЫ -- СОВЕТСКИЕ?
     Намеревался я сначала написать очерк под  названием "Мы, русские". Года
полтора-два хотел  и  -- раздумал. А  готовился, к  слову  сказать, долго  и
тщательно: выискивал  в ученых и не очень ученых книгах  все,  что  касается
русских, несколько раз брался со всей решимостью и азартом за очерк, но дело
все как-то не шло, рассыпалось у  фундамента. А потом и вовсе разлетелось  в
прах.
     Многое  понятно,  какие мы, русские, в  Киевской Руси. Как звездочка  в
небе,  перед  нами русский, пришедший жительствовать на новую, неприветливую
планету -- Сибирь. Ясен  русский, семьдесят лет мечтавший от  чистого сердца
об   огненных  сполохах  мировой  соцреволюции.  Обо   всем  этом  написано,
нарисовано,    отснято,    сказано,    проболтано,    отсмеяно,    отплакано
много-многажды.  А  современный  русский,  русский   последних  угольков-лет
догорающего в противоречиях 20-го века -- кто он и что он?
     Однажды,   недавно,  меня   так   и  обожгла   внезапная   и   какая-то
выпяченно-наглая мысль: "А остались ли на свете мы, русские?"
     Вот так вопрос! Я долго не мог на него ответить.
     Рассуждал так: любая  нация  определяется и  фиксируется в человеческом
сообществе    устойчивыми    чертами:    обычаев,    языка,    темперамента,
мировоззрения...  и  даже чудинок, над которыми,  как правило,  подтрунивает
весь  мир. Бросишь общий  взгляд  на  современных русских  --  и  неожиданно
увидишь  и  поймешь, что наши высекавшиеся  в  камне веков обычаи  -- пепел,
который уже остыл от огня разрушителя. Даже самый яркий, закаленный в стужах
и жарах времени  обычай решать важные общественные дела --  села ли,  города
или  даже  всей   страны   --   всем   миром,   советом,  изломан,  изувечен
коллективизациями, обобществлениями всего  и вся, даже -- интимной, духовной
жизни  человека. Так изломан, изувечен, что нам стало стыдно за этого уродца
перед всем светом. Мы напряглись и выкинули из своей жизни советы -- подарок
веков, основу когда-то мудрой Руси, России. Жить,  советуясь,  -- что в этом
постыдного? Теперь мы угрюмо и трусовато молчим  о  своем славном обычае.  И
чтобы  как-то заполнить  эту пустоту своей жизни, мы  воззрились  на соседей
Востока  и  Запада и с наивностью первоклассника  ожидаем: что скажите  нам,
дяденьки и тетеньки, о том, как нам поступить в этом или в другом случае?
     Мы будто бы без прошлого, хотя даже у камня или полена есть история.
     Мы можем заявить: мы -- русские, потому что говорим  на  русском языке.
Однако  передовые люди России уже не один  год  настойчиво,  но и опечаленно
спрашивают у нас: на каком  языке мы, русские, изъясняемся? Послушайте детей
на  уроках и  переменах в школе, прислушайтесь к своему соседу,  другу, жене
или мужу,  вчитайтесь в газетные строки, критичнее, пристальнее взгляните на
видео-, аудиопродукцию и если вы способны хотя бы чуть-чуть приподняться над
мещанской пошлостью, с горечью поймете: нет русского языка! Видимо, появился
новый  --  иностранно-русский  младенец, который, бедняга,  весь в  коростах
пьяной уличной брани и глубоких язвах косноязычия.
     Наш неспешный темперамент всегда был лакомкой доброго юмора всего мира.
Медлительно-взвешенно подходили мы к осознанию, пониманию того  или  другого
дела. Семь раз примеряли, но один раз отрезали. Теперь, не думая и  секунды,
кромсаем, рубим, стреляем.  Нас колотит трясучкой наживы, объегоривания друг
друга, мелочных амбиций.
     Однако,  довольно  доказывать, что русских в России не  осталось.  Этот
факт  каждодневно  ярко  и  броско  подтверждают  газеты,   журналы,  радио,
телевидение.  Но