Джон Бойнтон Пристли.

                              Дженни Вильерс


   OCR: Альберт Гущин



                           _Повесть о Театре_

     В знаменитую  Зеленую Комнату театра "Ройял" в Бартон-Спа можно попасть
двумя способами.  Если вы  вошли  в театр  через главный подъезд,  вам  надо
пройти бельэтаж и идти дальше по коридору, минуя кабинет  директора.  А  идя
из-за кулис, вы поднимаетесь по темной лестнице и проходите мимо дверей двух
актерских уборных, предназначенных для звезд. Мартин Чиверел, проникнувший в
театр через служебный вход, как раз и стоял на верхней площадке  этой темной
лестницы, и хотя  дверь Зеленой Комнаты  была закрыта, оттуда  доносился шум
голосов, которые сливались в какое-то идиотское кваканье. Чиверел взялся уже
за ручку двери Зеленой  Комнаты,  где  прием был в самом  разгаре, но вместо
того, чтобы открыть дверь, он вдруг прислонился к ней. Ему было скверно - он
чувствовал себя  смертельно усталым  и старым,  как мир.  _Ква-ква-ква-ква_.
Господи, спаси нас и помилуй!
     Затем кваканье прекратилось, как раз тогда, когда он почти уже заставил
себя повернуть  ручку. В  конце концов, хоть он и приготовил  все извинения,
это  был  как-никак   прием  в  его  честь.  За  дверью  раздались  вежливые
аплодисменты. Кто-то собирался произнести речь, и десять  против одного, что
это мэр города,  наверное, какой-нибудь  торговец  скобяным товаром, важного
вида джентльмен с висячими  усами. Да,  это был мэр, который, подобно многим
муниципальным ораторам, стремился  каждому своему слову придать особый вес и
особое значение.
     - От  имени муниципального совета  Бартон-Спа,  - возглашал он, -  я  с
самым  чрезвычайным  удовольствием  приветствую  в  нашем  старинном  городе
высокоталантливых  актеров и  актрис,  приехавших  с  мистером  Чиверелом из
Лондона, чтобы показать нам здесь, в Бартон-Спа, премьеру его новой пьесы...
э-э... "Стеклянная дверь".
     Мэр выговорил название не сразу и  с некоторым  удивлением. Последовала
долгая пауза, и  Чиверел, угрюмо стоя  перед дверью и чувствуя  себя  в этой
полутьме  каким-то призраком,  мысленно сказал мэру,  что скоро его  милости
предстоит удивиться еще больше, а потом он, Чиверел, окончательно добьет его
своей "Стеклянной дверью".
     - Мы  предвкушаем, и  с большим нетерпением,  возможность  увидеть  эту
пьесу до того,  как ее  увидят в  Лондоне,  -  продолжал  мэр, бросая каждое
слово, как свой главный  козырь. - И  я  уверен, что мистер  Чиверел  и  его
актеры найдут  в Бартон-Спа зрителей не хуже, чем в любом другом месте, - мы
тут все завзятые театралы и всегда готовы хорошо посмеяться.
     "Бьюсь об заклад, что  готовы", - подумал Чиверел, когда присутствующие
неизвестно почему вдруг  разразились  смехом, а кое-кто  даже зааплодировал.
Видно, готовы гоготать, пока у них  головы не отвалятся. Но подождите, скоро
он с ними разделается.
     -  Мы  здесь,  в  Бартон-Спа,  -   заливался  мэр,  явно  приступая   к
неисчерпаемой теме, -  очень гордимся нашим старым театром "Ройял", которому
насчитывается почти  двести лет и который связан  с  величайшими актерами  и
актрисами  своего времени. Мы  не  жалели  ни времени, ни сил, да, ни денег,
чтобы сохранить  этот славный  старый театр, в том  числе  и вот  эту старую
Зеленую Комнату в  надлежащем виде, чтобы сохранить все, что  возможно,  как
напоминание о  том, что это один из самых  старых  театров в  стране. Многие
считают  его лучшим театром за  пределами Лондона. Ну, а мы-то  точно знаем,
что так оно и есть.
     Снова  смех,  аплодисменты.  Справедливо, подумал  Чиверел;  прекрасный
старый  театр,  один  из  лучших  в  своем роде,  а  Зеленая  Комната просто
уникальна и  заслуживает  большего,  чем  случайное упоминание  в речи мэра.
Очаровательная  старая  комната; если бы только  вымести  отсюда  весь  этот
идиотский прием.
     -  Итак,  -  сказал   мэр,  -  леди  и  джентльмены,  приехавшие   сюда
поразвлекать  нас, просим принять наши лучшие пожелания  вашему спектаклю, а
вам - приятного  времяпрепровождения, чтобы вы захотели  приехать еще раз. -
Новые  аплодисменты.  Очевидно, это  было  все, что мог сказать мэр. И  если
Чиверел собирался войти и держать ответную речь, то сейчас было самое время.
Но он не двинулся с места.
     - Леди и  джентльмены... - Это  был,  кажется,  голос  коротышки  Отли,
директора театра.  - Поскольку  мистер Чиверел задерживается, я попрошу мисс
Полину Фрэзер,  ведущую актрису труппы "Стеклянной двери",  ответить от  его
имени.
     Ну что же,  Полина сделает это  как нельзя  лучше  своим  прелестным  -
"дорогие-зрители-позвольте-поблагодарить-вас" - голоском, со скромной миной,
но   озорно  сверкающими  глазами;  само  очарование  -  блестящая,  отлично
одетая... Да,  вот и  ее  голос  - здесь в  сумраке  за  дверью  он  казался
нестерпимо фальшивым.
     -  ...Должна извиниться за  отсутствие мистера Чиверела... знаю, как он
будет  огорчен, что пропустил эту чудесную встречу... Все мы в труппе высоко
ценим  выпавшую  нам  честь играть в  вашем прекрасном  старом  театре...  -
Раздались   аплодисменты   остальных   участников   труппы,   аккуратные   и
профессиональные. Полина  продолжала: - Мы все слышали и читали о знаменитом
старом театре "Ройял" в Бартон-Спа и об этой старой Зеленой Комнате, которую
вы сохранили  так  удивительно бережно. В ней есть  своя  особая  атмосфера,
просто  чудесная,  хотя  временами  и  кажется,  что  тут   должны  водиться
привидения.
     Ее слова, разумеется, вызвали несколько смешков; но это как раз правда,
подумал Чиверел.  До  сих  пор  он был слишком занят  пьесой и  успел только
беглым взглядом  окинуть Зеленую Комнату,  но даже тогда он  почувствовал ее
особую атмосферу. А  сегодня  вечером  он,  наверное,  мог  бы  ощутить  эту
атмосферу полнее и глубже, если бы только  его оставили здесь одного  на час
или два. Впрочем,  вероятно, сейчас  он был  потому восприимчивее к ней, что
стоял в этом буром сумраке, как на старой  картине,  покрытой толстым  слоем
лака,  и  в  сумраке,  обступавшем  его со  всех  сторон,  сам был  похож на
привидение.
     -  В  вашем старом театре,  куда мы  привезли  новейшую пьесу,  которую
сегодня должны еще раз прорепетировать, - воскликнула Полина, как  всегда, с
безупречной дикцией, - поэтому я надеюсь,  что никто не  налегал на коктейли
слишком усердно...  -  Искусно  рассчитанная  пауза  для  смеха,  который не
замедлил последовать.  - Итак, я хотела сказать, что в вашем старом театре я
вновь  почувствовала,  какая удивительная  вещь Театр. -  Тут  ее понесло, и
оркестр зазвучал  во всю мощь.  -  Всегда  он не то что  прежде, всегда  при
последнем  издыхании,  но  каким-то   образом   каждый  раз  его  очарование
возвращается, и он  обретает новую жизнь - может быть, просто потому, что  в
нем  есть  и теплота, и человечность, и глупость, и  красота,  как и в самом
человеке.  Да, просто потому,  что он бесконечно  близок нашему  сердцу. Вот
почему мы так счастливы и горды, что служим Театру. И так счастливы и горды,
что находимся здесь. Большое спасибо.
     Раздались  аплодисменты. Тогда он вошел, аплодируя вместе со всеми,  но
ленивее и с  некоторой иронией. В Зеленой Комнате, набитой  до отказа,  было
светло и жарко; пахло, как в обезьяннике; он почувствовал, что сморщивается,
коченеет, высыхает и  стареет,  что  он  уже не драматург пятидесяти лет  от
роду, а таоистский отшельник, почти такой же древний, как и его пещера среди
далеких голубых  холмов.  Может быть,  его  никто  и не  заметит, оттого что
сумрак совсем размыл его. А здесь  так  много увесистой плоти, к тому же еще
пропитанной мартини.
     Коротышка Отли,  который  был  за  распорядителя,  слегка подвыпивший и
порозовевший, но все замечавший, увидел его первым.
     - Мистер Чиверел! - вскричал он, бросаясь ему навстречу.
     Полина,  одетая в черное,  высокая  и  красивая, подлетела к  Чиверелу,
забыв, что половина Бартон-Спа все еще здесь:
     - Мартин, негодник! Ты подслушивал!
     Раздались смешки, новые аплодисменты, возгласы "Просим!", и Отли поднял
руку.
     - Мистер Чиверел, - объявил он, - пришел  как раз тогда, когда пить уже
поздно,  но  еще  не поздно  сказать несколько  слов.  Итак - мистер  Мартин
Чиверел.
     Пятьдесят или шестьдесят  пар  глаз - одни круглые, другие прищуренные,
но во всех - ожидание... Что же  делать - выдать  им полминуты пустопорожней
болтовни или прямо высказать все, что он думает, - проглотят, как миленькие,
даже если им  не понравится. Он  взглянул  на них растерянно и в то же время
иронически.  Ну  ладно, пусть получат  свое -  они  же "всегда готовы хорошо
посмеяться". На  это уйдет  больше сил,  чем он  должен расходовать -  чтобы
просто стоять здесь под их взглядами, и то требовалось огромное усилие, - но
он призвал на помощь Старую Гвардию, как ему уже не раз приходилось делать в
последнее  время;  после этого  он заговорил  спокойным  и  уверенным  тоном
почетного гостя.
     - Я имел удовольствие слышать прелестную  речь мисс Фрэзер, - сказал он
после обычных реверансов в  сторону мэра и именитых граждан города. - И, мне
кажется, едва ли  должен извиняться за свое  опоздание. Мисс Фрэзер ответила
от имени всех нас гораздо лучше, чем это смог бы сделать я. - Пока  неплохо;
а теперь сотрем с  их лиц этот слегка  остекленевший взгляд. -  Но я не могу
согласиться с  тем, что  она говорила о  Театре. У меня  появились серьезные
сомнения  в том, что Театр способен  обрести  новую жизнь  и  вернуть  былое
очарование. "Стеклянная  дверь",  премьеру которой мы здесь  покажем,  - это
последняя  из написанных мною пьес и, вполне возможно,  последняя  моя пьеса
вообще.
     Это  вызвало  шум  - кое-где удивленное  и испуганное перешептывание, а
кое-где  просто шум. Ни то, ни другое гроша ломаного не  стоит.  Но он успел
заметить, что Полина нахмурила брови. Бедняжка Полина!
     - И может быть, мне следует предупредить вас, - продолжал  он, надеясь,
что  говорит как нельзя более непринужденно, - после всех этих разговоров  о
сердечной  теплоте  и  готовности  хорошо  посмеяться  -  предупредить,  что
"Стеклянная дверь" - это серьезная попытка рассказать о мире, каков он есть,
и о  людях, каковы они  на самом деле, вследствие чего она  может показаться
вам мрачной и довольно неприятной пьесой, совсем не  такой, как  вы ожидали.
На этот случай я заранее  прошу вас принять мои сожаления. -  Он старательно
улыбнулся  им,   но  вместо  улыбки  получилась   натянутая,  сухая,  словно
пергаментная усмешка. - И позвольте заверить  вас, господин мэр, -  заключил
он с  фальшивой мягкостью  и теплотой, - что  мы высоко ценим ваш прекрасный
старый театр и дружеское гостеприимство, с которым вы нас приняли. Благодарю
вас.
     На  этом  после  нескольких  неуверенных  хлопков  прием и  закончился.
Официанты начали убирать со столов; горожане потекли к одному выходу, актеры
-  к другому; Отли  представил  Чиверела  мэру, который  оказался  не усатым
торговцем  скобяным  товаром,  а гладко  выбритым  галантерейщиком.  Чиверел
проводил Отли,  мэра и  его охрану  и свиту  до  конца коридора, ведущего  к
главному входу.  Он чувствовал,  что просто  обязан это сделать, но это была
нелегкая  работа, настоящая  епитимья, потому  что Чиверел отчаянно устал  и
мечтал поскорее сесть. "Боже, - мысленно взмолился он,  - пошли мне глубокое
кресло  и  покой".  Тем временем откуда-то вынырнула женщина  с  попугаичьим
лицом из числа тех поклонниц, которые превращают жизнь знаменитости в пытку.
Она сказала Чиверелу, что пьесы  его  всегда были счастьем ее жизни; однако,
неся  эту  мерзкую чепуху, она  не переставала  подозрительно  буравить  его
маленькими глазками, точно озлобленный неудачами сыщик.
     -  Вы  знаете  эту женщину?  -  спросил  он  Отли,  когда  они  наконец
отделались от нее.
     - Нет, мистер Чиверел, хотя я тут знаю чуть не каждого.
     - Ничего  удивительного. С некоторых пор мне кажется, что они и не люди
вовсе.  - Он печально посмотрел  на коротышку Отли. -  Я  думаю, это исчадия
ада, - прошептал он и побрел обратно в Зеленую Комнату.

     2

     Официанты -  из  театрального буфета и приглашенные - сделали свое дело
быстро и аккуратно. Никаких следов только  что закончившегося  приема уже не
было видно. Зеленая Комната стала  почти прежней, мрачноватой, но изысканной
Зеленой Комнатой. В  ней тесной кучкой стояли три человека - три его ведущих
актера:  Полина  Фрэзер, Джимми  Уайтфут, высокий,  похожий  на гвардейского
офицера,  которым  он  и  вправду когда-то был,  и  старый  Альфред  Лезерс,
семидесяти с  лишним лет, грузный,  седой  как  лунь  и чем-то  напоминающий
ушедшего на  покой  боксера. Едва  Чиверел вошел, они мгновенно отодвинулись
друг  от  друга,  не сделав  при  этом  ни одного  сколько-нибудь  заметного
движения. Чиверел понял, что против него готовится заговор.
     Лезерс усмехнулся.
     - Ну как ты расстался с его милостью мэром?
     - Он считает, что я скромничаю, - беспечно ответил Чиверел. - Мне так и
не удалось втолковать ему, что я говорил о пьесе вполне искренне.
     - Ну, я надеюсь, ты не слишком усердствовал.
     - Нет, - сказал Чиверел. - Я, пожалуй, сяду. -  И он тяжело опустился в
кресло.  -  Если хотите  начинать первый акт, давайте. Я спущусь попозже. Ко
мне тут врач должен прийти.
     - Мартин! - Полина сразу же встревожилась.
     - Да  нет,  все  в  порядке.  Ничего  страшного. Старая  история. Упало
давление. Потому я и явился на этот проклятый прием к шапочному разбору.
     - Так ты уже был у врача? - не успокаивалась Полина.
     - Да. Он как будто  человек  толковый. Обещал принести  какое-то зелье,
которое должно мне помочь. И я буду в полном порядке. - Он взглянул на них с
насмешливой улыбкой. - Вас можно принять за депутацию.
     - Ну  что ж, дружище, пожалуй, можно  считать и  так,  -  примирительно
сказал Лезерс.
     - Тогда выкладывай. -  О  боже! Он  любил всех  троих, Полина и славный
старина Альфред были  его давними друзьями,  но сейчас он хотел бы, чтобы их
унесло за тысячу миль, на какой-нибудь остров в Тихом океане. Или нет, пусть
остаются здесь, а остров он возьмет себе. Он зажмурился,  чтобы полюбоваться
игрой воды в лагуне, потом широко открыл глаза.
     - Третий акт?
     Лезерс взглянул на остальных.
     - Видите, он знает.
     - Да, Мартин, - серьезно Сказала Полина. - Третий акт.
     Теперь слово взял Джимми Уайтфут.
     - Мы все почувствовали это еще  несколько дней  назад. Но  притворялись
даже друг перед другом, что ничего страшного не происходит.
     - А  после  сегодняшней  утренней  репетиции  мы  не  можем  больше так
продолжать. - Полина  бросила на него  безнадежный, но  пылающий  взгляд и с
силой закончила: - Мартин, мы все ненавидим этот третий акт.
     - Это верно, дружище, - печально сказал Лезерс.
     -  Не  поздновато  ли  вы это  заметили? -  сухо, но беззлобно  спросил
Чиверел. - В понедельник у нас премьера.
     Полина отмахнулась.
     - Да,  но поскольку  это ты... и  потом,  нам  ведь и  раньше случалось
вносить изменения в последнюю минуту... так  что еще есть время... -  Она не
договорила.
     - Время для чего? - спросил он мягко.
     -  Для того, чтобы написать и  отрепетировать  другой  финал - не такой
циничный и горький и... и не  такой безнадежный. Альфред, Джимми, ну скажите
же ему... - И она отвернулась, явно расстроенная.
     -  Она совершенно  права, дружище, - торжественно сказал Лезерс. -  Мое
мнение, - а уж мне-то полагается все знать, как-никак я пятьдесят лет варюсь
в этом котле, - мое мнение, что у них такой финал никогда не пройдет. Им это
вообще не по зубам, Мартин. А если ты стоишь на своем, тогда нас  здесь ждет
верный провал.
     Чиверел  воспринял  это  легко - он слишком  устал, чтобы противостоять
такому серьезному напору.  Как все актеры в жизни, они говорили с чрезмерной
аффектацией, словно играли для верхнего яруса и галерки.
     - Может быть,  ты и  прав,  Альфред. Но меня это  не очень  волнует.  И
потом, это будет совершенно особый провал, который никому из вас не причинит
большого вреда.
     - Постой. Мартин, - сказал  дотошный Уайтфут. - Мы с Полиной  вовсе так
не  считаем. Мы  думаем, что даже если пьеса пойдет, она  не принесет  людям
добра. Люди пережили тяжелые времена,  и  они  не  хотят  больше  испытывать
боли... и мы чувствуем то же самое...
     - А то, что твои персонажи говорят и  делают, - неправда,  -  обвиняюще
перебила Полина. - Я просто не верю им... Все это ложь.
     -  Одну минуту,  Полина, - сказал он  спокойно. -  Ты  вместе со  всеми
читала пьесу. Мы обсуждали ее.
     -  Да, но тогда мы не понимали, каким  безысходным и безнадежным  будет
третий акт. - Она упрямо стояла на  своем. - Ты-то, конечно, знал это. Но мы
не  знали.  В   конце  пьесы   между  людьми  не   остается   ни   проблеска
взаимопонимания...  Каждый  бормочет  что-то,  будто  запертый  в стеклянном
шкафу...
     - Кстати, пьеса и называется "Стеклянная дверь", - напомнил он.
     -  С  таким  же  успехом  ее  можно было назвать  "Стеклянный  гроб"! -
выкрикнула взбешенная Полина.
     За  этой  репликой, которую  бродвейский  режиссер оценил бы как  самую
кассовую в спектакле, последовала пауза - пауза определенно неловкая. Лезерс
и Уайтфут переглянулись. Полина, отнюдь не  плакса, по-видимому, готова была
разрыдаться; но она пересилила себя и сказала двум актерам:
     -  Идите  вниз  и начинайте первый акт. Скажите Бернарду,  что к своему
выходу я буду на месте.
     - Хорошо, радость моя, -  ответил Лезерс  и вышел  вместе с  Уайтфутом,
что-то  громко мурлыча  себе под нос, как он обычно делал в своих знаменитых
комических сценах  под  занавес.  Полина  села на  маленький  стул с  прямой
спинкой рядом  с  глубоким креслом  Чиверела.  Некоторое время она молчала и
даже не смотрела на него. Но он смотрел на нее и думал о ней. Сколько ей лет
теперь  - сорок пять? Ей столько не дашь. Когда-то он пытался убедить себя и
ее, что он в нее влюблен, но из этого  ничего не вышло: они по самому своему
существу были всего  лишь коллегами  и  друзьями. Где-то был  у  нее муж,  с
которым она теперь не встречалась и о котором не упоминала, и дети - мальчик
и девочка,  они  еще  учились  в школе на средства Полины; кроме  того,  она
содержала  мать  и  больную  сестру,  которая вечно  находилась  в клиниках.
Отличная  актриса,  умная  и  добросовестная, быть  может,  слишком умная  и
добросовестная,  быть может, ей не  хватает какой-то искорки  неожиданности,
какого-то  намека на  неведомые измерения  бытия, но она  вполне стоит своих
семидесяти  пяти  фунтов в  неделю. Темноволосая, красивая,  одаренная и без
всех этих отвратительных капризов, за которые проклинают стольких актрис. Он
очень ценил ее и по-своему был к ней привязан. Но он знал, хоть и  ненавидел
себя за это, что томящий холод, подобно арктическому безмолвию сковавший его
душу, неподвластен ее влиянию; она как бы не существовала для него; слова  и
поступки ее  бессильны были растопить  этот  лед.  Короче говоря,  когда она
смотрела на него вот как  сейчас,  сквозь  слезы, он  не  видел ее.  И каким
предательством это было по отношению к испытанному коллеге, верному другу!
     - Ну что, Полина?
     Внешне  она  была спокойна, но волнение еще не прошло, и  голос ее чуть
дрожал.
     - Дело не только в том, что  пьеса провалится или причинит людям боль и
сделает  их жизнь  еще тяжелее; такой  конец - неправда. И это совсем не ты,
Мартин.
     - Вот  тут ты ошибаешься. Это именно я. И  я верю, что это правда. - Он
помолчал.  - Ты недовольна  тем, что в конце  пьесы между  моими персонажами
исчезает взаимопонимание.  Но  ведь  так  оно  и в  жизни,  детка.  Никакого
взаимопонимания,  разобщенность. Все  бормочут  и кривляются  за стеклянными
дверьми.
     - Нет, - сказала она, - в жизни все иначе.