Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Прус Бореслав. Дворец и лачуга -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  -
оровье, но, клянусь честью, не знаю, с кем имею удовольствие, потому что нотариус ушел, а... - Я Файташко, бывший уездный предводитель шляхты. - Ваше здоровье! - грянули хором гости. Так ко всеобщей радости закончилось это маленькое недоразумение. Глава десятая Шабаш На следующий день Вольский пришел к Пелуновичу лишь в четыре часа пополудни. Двери гостиной он застал запертыми; из кухни доносился веселый смех прислуги. На его звонок вышел Янек. - Барина нет и барышни нет, ваша милость, все поехали к крестной матери барышни, но барин просил и барышня просила, чтобы вы, ваша милость, подождали!.. Этот юноша, на волосах и лице которого виднелись следы бесцеремонного обращения со стороны кухарки и горничной, высказал все это не переводя дыхания. Мы должны отметить, что день этот запечатлелся в местной метеорологической хронике благодаря чрезвычайному зною. В этот день несколько излишне раскормленных добряков хватил удар, в Висле, вследствие чрезмерной тесноты в купальнях, утонуло несколько человек, и ощущалась такая нехватка в сельтерской, что самые заядлые любители ее принялись даже за Гунияди и магнезиевый лимонад. Термометр доходил до тридцати градусов по Цельсию, в воздухе невыносимо парило. Вольский вошел в гостиную и растерянно остановился среди комнаты. С самого утра на него гнетуще действовало состояние атмосферы. Сюда он пришел, чтобы стряхнуть с себя апатию, и вот... никого не застал! А между тем его, видимо, ждали. Кто-то положил его папку и карандаши на обычном месте, поставил перед мольбертом стул, а напротив него кресло. Но художник пришел, а модели не было. В эти мгновения Густав почувствовал, что внутри его существа возникла словно какая-то точка, бесконечно малая и бесконечно болезненная. Когда он пытался внимательней прислушаться к себе, ощущение исчезло, когда же начинал удивляться, что это ему привиделось такое, оно выступало вновь. Были минуты, когда ему казалось, что эта неуловимая точка - вся его душа, внезапно пораженная каким-то страшным и таинственным недугом. Вольский осмотрелся кругом. Канарейка на окне, в который уж раз пополоскавшись в воде, нахохлившись сидела в своей клетке. Под фортепьяно, вытянув ноги и разинув пасть, лежал, едва дыша, жирный Азорка. Дверь в комнату Вандзи была открыта. Густав хотел было войти туда, но не мог сделать ни шагу. Лишь теперь он понял, что значит быть брошенным в жертву двум борющимся между собой силам, одна из которых в известные часы жизни грубо толкает нас вперед, а другая безжалостно приковывает к месту. Идя сюда, он воображал, что застанет их (ибо об одной Вандзе он и мечтать не смел), воображал, что эти два симпатичные существа рассеют тучи, которые неведомо почему омрачили его душу, - и вот не застал их. Демон печали торжествовал. Густав вынул часы; с того времени, как он вошел в гостиную, прошло едва десять минут. - Скоро вернутся! - шепнул он и одновременно подумал: "Как ужасно было бы никогда уже не увидеть Вандзю!" Никогда!.. Никогда!.. И в этот миг им овладела неопределенная грусть, беспредметный страх, беспричинное отчаяние, которые - увы! - так хорошо знакомы людям с больными нервами, но которые ужаснули никогда прежде не болевшего Густава. - Это все из-за жары! - шепнул он снова и вдруг страшно удивился, что по сей день еще никогда не думал о своем будущем. Не думал - он, возлюбленное дитя богача, он, которым восхищались все его товарищи художники, он, юноша, полный сил и здоровья! А кто же имеет больше прав возможно долее пользоваться веселым пиром жизни, ежели не такие, как он и подобные ему? В этот миг ему показалось, что глазами души он видит вдруг выросшую непреодолимую стену, у которой кончаются пути всего сущего. - Это из-за жары! Он подошел к столу, где лежали его рисунки. Взял один листок... Лицо Вандзи... Он отодвинул листок, взял другой. Несколько серн среди мрачного леса... Другой листок... Множество голов, мужских, женских, евреев, клоунов, ксендзов, уличных мальчишек; множество лиц, смеющихся, скорбных, насмешливых... Он дал им эту мертвенную жизнь, он воззвал их к этому неполному существованию, он создал эти формы бездушные и настойчиво домогающиеся души, он их так жестоко обидел!.. - А разве моя жизнь не такая же иллюзия? - убеждал он себя и перевернул страничку. На этот раз он наткнулся на какой-то сентиментальный могильный памятник: сломанная колонна, торчащая среди плюща, роз и кипарисов. - Все это из-за жары! - вздохнул он, откладывая папку, и отошел к окну. Стрелка барометра указывала на проливной дождь. - Все еще не возвращаются! - шепнул Густав. Он взглянул на улицу: она была пуста. Ни ветерка. Ни один листок не шевелился на дереве. Птицы молчали, прячась от зноя, а быть может, чувствуя надвигающуюся грозу. Вольский взглянул на небо... На западе клубились тяжелые черные тучи с белесыми краями. Напротив виднелась лачуга Гоффа. В одном из открытых окон оранжевого домика висела простыня, по участку ходило несколько человек. Вольский видел их, но расстояние не позволяло ему их узнать. Ему пришло в голову, что Гофф беден (а может, и болен?), что эти люди измеряют участок, что на его глазах свершается преступление, которого он не понимал, но которое чувствовал. - Что мне до этих людей? - шепнул он, глядя на меряющих землю людей, хотя чувствовал, что это его касается. Он многое дал бы за бинокль в этот миг, ибо какой-то мощный внутренний голос повелевал ему идти туда и взглянуть в глаза людям, которые мерили одичавший участок. И тут, впервые в жизни, он испытал приступ сердцебиения. Он отскочил от окна и хотел было бежать в лачугу Гоффа, но опомнился. - Это все из-за жары! - сказал он. - Завтра на сессии я, безусловно, изложу дело Гоффа или, наконец, возьму на себя заботы о нем... Завтра!.. И, сказав слово: завтра! - он почувствовал, как волосы у него на голове поднимаются дыбом. Сверкнула молния, и протяжный гром раздался на западе. Вольский прикрыл окно и, невыразимо утомленный, упал в кресло - то самое, которое вчера занимала Вандзя. Голова его горела, в жилах молотом стучала кровь, наконец им овладел болезненный сон наяву. Ему казалось (вот ведь забавная история), что он - это Зенон, который вызвал на дуэль нотариуса, и стоит со своим противником у барьера. Вокруг он видел деревья и улыбающихся свидетелей, которые шептались между собой, что дело кончится ничем и что противники стреляются только для формы. Потом ему мерещилось, что нотариус тоже улыбается и целит куда-то в сторону, а потом... раздался удар грома, и с величайшим удивлением он обнаружил, что небо и ветви деревьев простираются прямо против его лица, а секунданты, которые стояли рядом, теперь стоят над ним... "Я упал!.. - подумал он. - Неужто я ранен?" Он видел, как секунданты наклоняются над ним, но вместе с тем чувствовал, что расстояние все увеличивается. Он увидел полное ужаса лицо Вандзи и подумал, что девочка в этот миг заглядывает в невероятно глубокий колодец, в который сам он быстро погружается. "Что же это значит?" Постепенно видение Ванды растаяло во мгле, а вместо этого ему почудился отчаянный крик его дяди: - Убит... Мой Густав убит!.. Именно в этот миг он почувствовал, что вот-вот ему откроется тайна этого странного состояния. Но это был последний проблеск сознания, после которого им овладели беспамятство и тьма. Очнулся он с каплями холодного пота на лице. - Гренадерский сон, не видать мне царствия небесного, прямо-таки гренадерский сон! - восклицал стоящий перед ним пан Клеменс. - Дождь льет как из ведра, гром гремит так, что дом содрогается, а он как ни в чем не бывало покоится в объятиях Морфея! - Давно вернулись? - спросил Вольский, забывая о всех мрачных видениях. - Вот только что! Как с неба упали, вместе с дождем. Вандзя еще не переоделась. Мы были у крестной матери, да и компаньонку уже нашли, - тараторил веселый дедушка. Густав вдруг что-то вспомнил. - Как дело Зенона с нотариусом? - спросил он. - Уже помирились. Завтра оба будут на заседании, нотариус с проектом ссудной кассы, а Зенон со своим меморандумом о пауперизме. Тут Вольскому вспомнились его галлюцинации и тревоги, и он чуть не прыснул, но в эту минуту вошла Вандзя, и он только... покраснел. Между тем на дворе наступила ночь, разыгралась гроза, а в лачуге... Но войдем туда. В каморке Гоффа, среди клубов табачного дыма и испарений дрянной водки, мы видим четыре мужские фигуры. Самая важная из них в этом собрании - уже известный нам ростовщик Лаврентий, как всегда замаскированный очками, как всегда застегнутый до самого горла и деревянно спокойный. Он медленно прохаживается по тесной комнате и грызет ногти. Вторым был Гофф. Он сгорбился на своей постели, упершись руками в колени и уставившись неведомо куда и на что. Казалось, что громы и молнии уже не существуют для этой засыпающей души. Два их товарища были просто оборванцы, каких ежедневно можно встретить во всех кабаках, участках и в сенях судов. Они принадлежали к прослойке, которая дает обществу в лучшем случае подпольных адвокатов, мелких посредников и шарманщиков, в худшем - воров, и во всяком случае лишенных и тени совести пьяниц и дармоедов. Этих людей привел пан Лаврентий, чтобы они подписались под купчей на жалкую резиденцию Гоффа. В другой комнате, покрытая дырявым одеялом, исхудавшая, как скелет, и желтая, как воск, лежала за ширмой Констанция. Возле нее, завернутая в лохмотья, спала больная Элюня, а в ногах у нее на поломанном стуле сидела старая нищенка с трясущейся головой и шептала молитвы. Обернутая льняным лоскутом погребальная свеча и черное распятие на столе - все это вместе создавало картину, при виде которой, казалось, должны бы заплакать и мертвые стены. Между тем общество в соседней комнате развлекалось. - Эх, наше холостяцкое! - восклицал, поднимая стакан, господин, которого называли Гжибовичем, обращаясь к другому, именующемуся Радзишеком. - Такой ты холостяк, как твоя жена девственница! - ответил другой, опрокидывая стакан в глотку. - По правде сказать, - изрек, подумав немного, Гжибович, - надо бы сперва выпить за здоровье нашего хозяина... Разрешите? - прибавил он с оттенком робости. - Кончайте скорей! - отвечал ростовщик и отвернулся к столу, на котором лежала бумага и другие письменные принадлежности. - Ну что, куриные твои мозги, осадил тебя хозяин? А не лезь в другой раз, - сказал своему товарищу Радзишек. - Эх, водка как водка, обыкновенная сивуха - только и всего!.. Но вот колбаса до черта хороша! - Высший сорт! - объяснил Радзишек. - Правда ли, сударь, - спросил Гжибович Лаврентия, - что некоторые колбасы делаются из свиней, откормленных трупами? - Кончайте, - буркнул ростовщик. - Спрашивает, а сам не знает, что уже раза три отведал своей матери-покойницы, - ответил Раздишек. - И-и-их! Посмотрите на этого барина! Будто его не видели на свалке, как он на черепках валялся, подошвой прикрывался! - вознегодовал Гжибович. - Молчи, дубина, а не то скажу слово, и так в тебя гром ударит, что сразу с копыт долой! - Не кощунствуй! - вмешался Лаврентий. - Он еще будет громы призывать, не слышит, холера, что на дворе творится! - дополнил Гжибович, указывая на окно, за которым непрестанно сверкали молнии. В дверях появилось морщинистое лицо нищей. - Сударь, - шепнула она Лаврентию, - больная требует духовника. - Сейчас некогда, после! - А ну как помрет? - Пусть читает символы веры, надежды и любви с надлежащей скорбью о грехах, это будет для нее все равно что исповедь! - ответил Лаврентий. Казалось, молния, пронзившая в этот момент черный свод туч, разразит негодяя, но она миновала его и ударила в сухое дерево. Гром небесный, предназначенный для его головы, еще дремал во всемогущей деснице. - Молния ударила в дерево! - шепнул бледный Гжибович. - Закрой окно, ты, дубина! - Черта с два его закроешь, когда его все перекосило, - ответил с гневом Радзишек. - Не бойся! - прибавил он. - Уж чему быть, того не миновать, хоть тебя на все запоры в Павяке{199} запри... - Садитесь и пишите! - приказал Лаврентий. - А вы, господин Гофф, слушайте внимательно. Гофф молчал, застыв в прежней позе. - Господин Гофф! - повторил ростовщик. Старик не шелохнулся. - Сударь, эй, сударь!.. - заорал ему на ухо Радзишек, дернув его за руку. - Вернитесь-ка в свой номер, договор писать будем!.. - Слушаю! - ответил Гофф и вновь впал в задумчивость. Два оборванца уселись за стол и взяли в руки перья. - Что это там так стучит! - шепнул Гжибович, прислушиваясь к грохоту, доносившемуся с другой стороны дома. - Наверно, ставни пооткрывало, вот они и стучат от ветра! - ответил невозмутимый Радзишек. Снаружи на мгновение утихло, и вдруг снова ударил гром, да так близко, что задрожал весь дом, а в трубе посыпался щебень. - Вот еще наказанье божье с этой грозой! - ворчал испуганный Гжибович, придерживая бумагу, которая вырывалась из-под его руки. - Ишь какой стал нежный, точно баба... поглядите только на него! - гневно крикнул Радзишек. - Ты думай о том, как бы кусок хлеба спроворить, а не о громах и молниях, да хоть бы в тебя и ударило... - Пишите! - прервал ростовщик. - "Составлено в доме гражданина Фридерика Гоффа, номер..." Ну, вы уж сами знаете, как это пишется, - диктовал Лаврентий. Нищенка вторично появилась в дверях. - Сударь, - сказала она Лаврентию, - видно, она кончается... - Зажги свечу, дай ей в руки и читай молитвы... Я занят!.. - ответил ростовщик. Старуха ушла. Два оборванца, написав заголовок, ждали продолжения. - "Между господином Фридериком Гоффом, гражданином, с одной стороны, и господином Лаврентием... капиталистом, с другой, заключен следующий договор", - диктовал Лаврентий. - "Когда глаза мои будут затуманены приходом смерти, Иисусе милосердный, смилуйся надо мной!.." - говорила в соседней комнате повышенным дрожащим голосом нищенка. - Смилуйся надо мной!.. - повторила Констанция. Звенели оконные стекла, дом дрожал, из его нежилой половины доносились какие-то взвизги, неясные звуки, а ростовщик все диктовал: - "Параграф первый. Господин Фридерик Гофф, владелец недвижимости за номером... по улице... состоящей из участка, насчитывающего три тысячи квадратных локтя поверхности, жилого дома, заборов и пруда, передает оную недвижимость господину Лаврентию... капиталисту, за сумму в тысячу рублей серебром, добровольно назначенную..." - "Когда бледный и холодеющий лик мой будет пронизывать сердце зрящих его жалостью и страхом, Иисусе милосердный, смилуйся надо мной!.." - говорила нищенка. - Смилуйся надо мной! - едва слышным голосом повторила Констанция. Из всех видимых точек горизонта извергались ручьи ослепительного света; казалось, что земля колеблется, что обрушивается небесный свод, но ростовщик не обращал на это внимания. Спокойным, мерным голосом он диктовал: - "Параграф третий. Господину Лаврентию причитается получить с оного господина Фридерика Гоффа, на основании частных расписок, собственноручно подписанных вышепоименованным Фридериком Гоффом, девятьсот восемьдесят рублей серебром, каковая сумма будет зачтена в счет уплаты, при одновременном возврате расписок. Остальную же сумму, то есть двадцать рублей серебром, господин Лаврентий обязуется уплатить наличными". - "Когда мысль моя, потрясенная страшным видением смерти, повергнется в ужас и обессилеет в борьбе с властителем ада, который будет тщиться лишить меня веры в твое, господи, милосердие и повергнуть меня в отчаяние, - Иисусе милосердный, смилуйся надо мной!" - говорила старуха. Голос Констанции уже умолк. - "Параграф четвертый. Покупатель вступает в фактическое и законное владение с момента подписания настоящего договора", - продолжал пан Лаврентий. - Сударь! - шепнула с порога женщина. - Она кончилась!.. Может, вы поднесли бы мне за труды?.. - Одну минуточку! - ответил Лаврентий и стал быстро диктовать окончание. Когда его помощники кончили писать, он подошел к Гоффу, крепко сжал его руку и, подведя к столу, сказал: - Подписывайте! Гофф подписал. - А теперь здесь... Гофф подписал еще раз. - Теперь свидетели: пан Радзишек, пан Гжибович! Свидетели украсили оба листа своими уважаемыми именами. Один из листов ростовщик быстро просмотрел, промокнул и, тщательно сложив, спрятал в боковой карман. Только тогда он сказал: - Господин Гофф, наша дорогая Костуся отдала душу богу. - Что?.. - спросил старик. - Ваша дочь умерла! - повторил Лаврентий. Старик спокойно вышел в другую комнату, посмотрел на неостывшее еще тело и, взяв в руки спящую Элюню, вернулся с нею на свою кровать. Вскоре ростовщик, его помощники и нищенка покинули дом несчастного. Они были уже в сенях, когда из комнаты Гоффа до них донесся дрожащий, но спокойный голос старика, который говорил: - Пойдем тпруа, Элюня, пойдем тпруа!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Поздно ночью, когда гроза уже утихла и засияла луна, слегка прикрытое в комнате Констанции окно растворилось, и в нем появился какой-то мужчина. - Костка! Костка! Костуся!.. - приглушенным голосом говорил пришелец. Молчание. - Ну-ну! Будет прикидываться, дуреха. Гони монету, хоть сколько-нибудь, а то я уже два дня не евши. Молчание. Человек переступил через подоконник и приблизился к покойнице. - Глядите, люди добрые! - воскликнул он мгновение спустя. - Да она не на шутку пары отдала!.. Фью! Фью!.. Холодная, что твоя льдина... Покажи-ка пульс! Ишь, верная женка, до гробовой доски мое обручальное кольцо сохранила... Дай-ка его сюда, сиротинка! Тебе оно уже не нужно, второй раз мужика получить не удастся!.. С этими словами он снял с руки трупа обручальное кольцо и медленно, спотыкаясь, вошел в комнату Гоффа. Старик неподвижно сидел на своей постели и держал на коленях беспокойно дышащую Элюню. - Дед, а дед! - заговорил преступник. - Что это? Моя-то и в самом деле ноги протянула?.. - Пойдем тпруа, Элюня!.. Пойдем тпруа!.. - прошептал старик. - Фью! Фью! - свистнул негодяй. - Он уж, видно, вовсе спятил! Надо утекать!.. И он вылез в то же окно. В лачуге остались лишь труп да помешанный, нянчивший на руках больное дитя. Чаша гнева божия была полна до краев. Глава одиннадцатая Дядюшка и племянник Пан Гвоздицкий, дядюшка Густава, был финансистом и ипохондриком. Он никому не делал визитов, никого не принимал, и можно было даже полагать, что старался заводить как можно меньше знакомств и возбуждать как можно меньше толков. Из семи комнат своей элегантной квартиры

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору