Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
авикорды (фортепьяно,
оставшееся от лучших времен, давно было продано).
Он сыграл мазурку, польку, кадриль, и понемногу музыка всколыхнула его
воображение, хотя клавикорды бренчали, как расстроенная арфа. Незаметно от
плясовых мелодий он перешел к совсем иным. Вот зазвучал концерт Шопена,
некогда завоевавший ему славу... Потом та песня, которую он играл на
благотворительном концерте... Ноктюрн тех времен, когда он еще учился в
консерватории... "Песня" Шумана, которую так любила его жена...
Новый аккорд... "Что это такое?" - спросил он себя. В первую минуту не
мог припомнить, но пальцы сами пробежали по клавишам... и он услышал ту
мелодию, которую играл в детстве, ту самую, что решила его судьбу, вначале
так много обещавшую, но такую печальную. Горячая слеза упала на руку...
- Боже мой! - прошептал он. - Что жизнь со мной сделала! И за что?
Какой злой дух привел в наш дом человека, который хотел меня осчастливить -
и погубил...
Но скоро им завладели воспоминания, ему чудилось, что он опять
маленький мальчик Адась, сидит за этими самыми клавикордами и играет... Что?
Да разве он знал? Быть может, историю своей разбитой и затоптанной души. В
эти минуты вся его жизнь казалась ему страшным сном, от которого он,
маленький Адась, проснулся только что... Сейчас войдет его мать...
Он задрожал всем телом: дверь и в самом деле открылась. В вечернем
сумраке на пороге стояла женщина.
- Мать? - шепнул он, еще не совсем очнувшись.
Но женщина сказала резко:
- У хозяйки голова болит, она велела вам сказать, чтобы вы не шумели
так. Что тут - пустой дом или трактир?
- Хозяйка? - с недоумением переспросил пан Адам. - Какая хозяйка?.. Ах
да!
Теперь он совсем очнулся и встал из-за клавикордов. Волоча ноги,
подошел к шкафу, достал непочатую еще бутылку водки и выпил залпом четверть
ее содержимого.
Вечером он вышел из дому - на новую работу.
"III"
Орфей
Жеребьевка кончилась, и фельдфебель повел новобранцев к временным
казармам. В этой партии были деревенские парни, остриженные в скобку, в
новых сапогах и праздничных сермягах, городские мещане в синих картузах и
длинных серых сюртуках, два еврея, один болезненно-бледный, с пейсами, в
атласном сюртуке, другой - фельдшер в летнем пиджачке и светлом шарфе на
шее, и, наконец, захудалый шляхтич в дождевом плаще. Одни несли в руках
свертки, другие - большие узлы на спине, а были и такие, которые не
предвидели своей участи - эти ничего не захватили из дому.
Фельдфебель построил их парами, рослых на правом фланге, а кто пониже -
на левом. Новобранцы бодрились, в рядах слышался смех и шутки.
- Ноги выпрями, пан вояка, а то они у тебя колесом! - сказал один из
крестьянских парней молодому еврею в атласном сюртуке.
- Я всех офицеров брить буду, вот увидите! - твердил фельдшер с таким
видом, словно это была остроумнейшая шутка.
- Идем на турка! - крикнул один из горожан.
Фельдфебель окинул ряды одобрительным взглядом и буркнул в усы:
"Молодцы!" Потом, пересчитав обе колонны, скомандовал:
- Направо, кругом!
Все немедленно повернулись, но одни - вправо, другие - влево, а еврей с
пейсами даже выскочил из шеренги. Поднялась сумятица. Новобранцы хохотали,
толпясь в беспорядке, но фельдфебель быстро их унял и снова построил.
- Марш! - скомандовал он. Колонна двинулась, а фельдфебель мерным шагом
шел сбоку, рядом с первой парой, придерживая саблю в ножнах. Этот плечистый
мужчина огромного роста, бронзоволицый, суровый и важный, в своем сером
плаще напоминал статую из песчаника, какие поддерживают балконы и подъезды
домов.
Стоял конец ноября. Со свинцового неба сеялся мелкий дождик, и
четырехугольная рыночная площадь местечка представляла собою сплошную лужу.
Фельдфебель пошел прямо по ней, и следом за ним - вся колонна.
Новобранцы шли бодро, галдя и пересмеиваясь, сами себе командуя:
"Раз-два! Раз-два!" - а позади бежало несколько уличных мальчишек: один
трубил в горлышко от разбитой бутылки, другой колотил палкой по доске,
третий размахивал трещоткой, производя страшный шум, и все громко орали.
Вдруг со стороны въезда в город показалась беспорядочная толпа женщин и
стариков. Спотыкаясь, они бежали по лужам навстречу новобранцам, громко
плача, протягивая к ним руки. Добежав, ворвались в ряды и преградили путь
колонне.
- Эй, бабы, с дороги! Войско идет, не видите? - крикнул кто-то из
солдат.
- Валюсь! - завопила одна из женщин, бросаясь к молодому крепкому
парню. - Валюсь! Попрощайся хоть ты со мной! Не дали мне и наглядеться на
тебя в последний раз... На, сынок, на тебе злотый... Иисусе Христе! И когда
же мы с тобой, сирота, опять свидимся?
Она повисла у сына на шее, целуя его и обливаясь слезами.
- Шагом марш! - скомандовал фельдфебель.
В эту минуту бледного юношу в атласном сюртуке схватил за руку старик
еврей с заплаканными, красными, как у кролика, глазами, и зашептал ему на
ухо:
- Мошек, ты сразу ложись в госпиталь... Я все продам, а тебя вызволю...
- Вперед! Вперед! - твердил фельдфебель, равнодушно наблюдая горестные
сцены вокруг.
- Ну, будет вам, идите себе! - кричали и новобранцы, проталкиваясь
сквозь толпу баб.
Когда уже подходили к казармам, их догнала молодая горожанка с грудным
ребенком на руках.
- Юзек, ты здесь! - воскликнула она удивленно и жалобно. - А мне
сказали, что ты вытянул счастливый номер!
Тот, к кому она обращалась, только рукой махнул и, не глядя на нее,
украдкой отер слезу.
- Юзек... Зайди домой... Не можешь же ты так уйти, я тебе соберу
чего-нибудь в дорогу... Матерь божья! А я-то всю обедню нынче пластом лежала
у алтаря... Думала, что не возьмут тебя, а ты вот где, Юзек! Ты вот где!
Колонна дошла уже до дверей казармы. Галдеж все усиливался. Новобранцы,
словно им не терпелось войти туда, подталкивали друг друга, храбрились, а
фельдшер, остановившись на дороге, подбросил вверх свою ветхую шелковую
шапчонку и посиневшими губами закричал: "Ура!"
Все вошли в коридор. На улице оставался еще только мещанин с женой,
которая его не отпускала, уцепившись за его руку.
- Ну, входи! - приказал ему фельдфебель, указывая на дверь.
- Он не пойдет, - ответила за него женщина. - У него еще ничего нет с
собой в дорогу.
- На военной службе ему все дадут, - возразил фельдфебель тоном
глубокого убеждения.
- На военной службе? А я не хочу, чтобы он пошел служить. Если заберете
его, я тоже с ним пойду.
- Нельзя.
- Кому нельзя, а мне можно. Жена я ему или нет?
Фельдфебель втолкнул солдата в коридор и вошел вслед за ним.
- Юзек, ты хоть сына-то поцелуй! - кричала женщина, порываясь к двери.
Но ее оттащили солтыс и полицейский. Дверь захлопнулась.
- Ура! - гаркнули в коридоре новобранцы.
С улицы доходили крики толпы и заунывный голос старого еврея,
посылавшего благословения сыну. Потом кто-то забарабанил кулаком в дверь и
завопил раздирающим голосом:
- Юзек! Юзек!
Пройдя темный коридор с щербатым полом, новобранцы очутились в
просторном помещении, где все три окна были забраны решетками. Здесь стояло
несколько скамей, а на полу у стен лежали охапки соломы, которые должны были
служить солдатам постелью. В печи пылал яркий огонь, освещая серые мокрые
стены. Было сыро и дымно.
Новобранцы вошли и вдруг остановились, словно пришибленные. Быть может,
на них так подействовала тишина. Сюда уже не доходил ни один звук с улицы.
Долго стояли они молча, напрягая слух. Поникли головы, улыбки сбежали с лиц.
Люди стали переглядываться с недоумением и тревогой.
Первый опомнился фельдшер. С нервной суетливостью потирая руки, он
сказал одному из горожан:
- Мне бояться нечего. Уж такая у меня профессия!.. Сперва назначат меня
младшим, а потом и старшим фельдшером... а может, потом и в доктора выйду...
На военной службе могут произвести...
Никто не откликнулся на его слова, и фельдшер подошел к огню: он
трясся, как в лихорадке.
- Холодно... - пробормотал он.
Шляхтич бросил свой плащ на солому, лег на него и закрыл глаза. Один из
горожан отошел к окну и тихо плакал, припав головой к решетке. Деревенские
парни, рассевшись на скамьях, шептались, оглядываясь по сторонам...
- Ну, чего головы повесили? На улице - хваты, а в казарме - бабы! Стыд
и срам!
- А я ничуть не беспокоюсь! - крикнул от печи еврей в летнем пиджачке.
- Я ведь фельдшер... Хотите, пан фельдфебель, мигом вас побрею? А ежели пану
деньги нужны, - добавил он шепотом, - так я могу ссудить.
- Не надо, - сухо отрезал фельдфебель. - Ну, развеселитесь, хлопцы! -
обратился он к остальным. - В армии хорошо служить. Это только сперва бывает
тошно, а через какой-нибудь год ни одного и силой домой не прогонишь.
- Я бы хоть сейчас ушел! - пробормотал один из тех, кто еще недавно
храбрился и шумел больше других.
- Много ты понимаешь! - сказал фельдфебель. - В деревне небось одну
картошку жрал да ходил босиком и в дырявой сермяге, а на военной службе
выдадут тебе чистый мундир, сапоги... и каждый божий день на обед мясо. А
винтовку такую дадут - из нее за полторы тысячи шагов всадишь пулю в
неприятеля!
- Или он - в меня! - тихонько вставил один из горожан.
Фельдфебель покосился на него, плюнул и ушел к себе в каморку. За ним
пошел фельдшер.
- Они сразу развеселились бы, если бы вы, пан, позвали сюда с улицы их
баб, - сказал он.
- Нельзя.
- Ну, нет, так нет. А то пошлите кого-нибудь за водкой. Мы соберем
деньги, и вы, пан фельдфебель, тоже с нами выпьете.
- Не разрешается.
- И этого нельзя? Ну, тогда вы пошлите ко мне домой за картами. Начнут
играть - и веселее им будет.
- И карты не разрешаются.
Фельдшер сморщил лоб и тер руки: он сильно озяб, но ему непременно
хотелось сойтись с фельдфебелем поближе.
- Вы, пан фельдфебель, издалека? - спросил он, помолчав.
Тень пробежала по лицу фельдфебеля, но он ответил не повышая голоса:
- А тебе что? Твое дело отвечать, когда спрашивают, - и больше ничего.
Фельдшер смутился. Однако он еще не терял надежды и через минуту начал
снова:
- У нас в городе есть такие девушки - чудо!
В голубых глазах фельдфебеля сверкнул гнев.
- Пошел вон! - крикнул он так громко, что фельдшер, позеленев от
испуга, выскочил в соседнюю комнату и прилег на солому рядом с шляхтичем.
Несколько минут он не мог выговорить ни слова. Потом, придвинувшись к
соседу, зашептал:
- Ох, беда! Военная служба хуже тюрьмы!.. Я в солдаты не гожусь, хоть
бы и хотел служить, - у меня порок сердца... Видите, как меня трясет? Когда
придем в губернский город, вы, пан, это удостоверьте... Ой, и зачем я не
уехал за границу!
Неудачные домогательства фельдшера и гневный окрик фельдфебеля еще
больше растревожили новобранцев; они уже чувствовали себя в железных тисках
воинской дисциплины и пали духом. Бледный молодой еврей сидел у стены, глядя
в одну точку и не замечая ничего вокруг. Женатый мещанин затыкал рот рукой,
чтобы не слышно было, что он плачет. И даже того, кто на площади громче всех
орал: "С дороги, бабы!" - сейчас одолела тоска и тревога. В казарме было так
тихо, словно здесь все уснули.
Шляхтич лежал неподвижно. Он не вмешивался в разговор, не вздыхал и
только прикусил молодой ус, а в сердце ножом ворочалась нестерпимая боль. До
сих пор ему везло. В прошлом году он мечтал устроиться на службу в крупном
имении - и это удалось. Купил лотерейный билет - и выиграл несколько сот
рублей. Наконец, он просил руки одной милой девушки, и девушка дала
согласие, хотя другие претенденты были богаче его. После всего этого он
поверил в свою счастливую звезду, и, хотя накануне ему приснилось, что его
придавило мельничным жерновом, он сегодня пошел на жеребьевку в воинское
присутствие полный бодрости и надежд. И вытащил один из первых номеров!..
В первые минуты ему казалось это чем-то невероятным: как, его заберут в
солдаты, теперь, когда у него хорошее место, и деньги, и такая невеста, как
панна Ядвига! Но когда все кругом стали его поздравлять, уверяя, что он
наверняка попадет в гвардию, а в особенности, когда ему не позволили сходить
в город, он почувствовал, что в жизни его произошла большая перемена.
Не вернется он уже в деревню, в свою комнату, не будет подстерегать
панну Ядвигу, чтобы украдкой поцеловать у нее ручку. Что-то она сейчас
делает? Знает ли уже об его участи? А что делает старик управляющий,
которого он так любил, хотя они вечно спорили? А славный пес Заграй? Кто его
приютит? С кем он теперь будет ходить на диких уток?
На службе в имении постоянно бывали неприятности, приходилось со всеми
воевать. Но сейчас он с таким сожалением вспоминал этих людей! Окажись перед
ним самый дерзкий из батраков, он бросился бы к нему на шею - до того
хотелось увидеть знакомого человека, пожаловаться ему: "Смотри, что со мной
сделали!" Он боялся не войны, не смерти, а того неизвестного, что его ждало
впереди. Он был как вырванное с корнем дерево, он терял почву под ногами,
терял все, к чему успел привязаться.
Он посмотрел на товарищей. Куда девалась их шумная веселость, которую
они выставляли напоказ, проходя через рынок? Сидят мрачные, унылые, с тоской
в глазах. Один машинально теребит полу сермяги, другой каждую минуту ерошит
волосы с видом человека, который хочет и не может проснуться. Иной, вскочив,
походит по комнате - и снова садится, а кто поспокойнее, уже укладывается на
солому, чтобы сном скоротать время.
- Эх, если бы можно было заснуть на несколько лет! - пробормотал
шляхтич и снова закрыл глаза.
В каморке рядом фельдфебель просматривал списки и прикидывал в уме: "В
шесть придут подводы, в семь тронемся. После полудня будем уже в губернии, -
там отправлю Мошека Бизмута в госпиталь на освидетельствование, остальных -
в казармы..."
- А который же из них Бизмут? - вслух спросил себя фельдфебель.
Память и воображение у него были весьма слабо развиты, и, чтобы
припомнить лицо больного новобранца, он пошел в общую комнату.
Всмотревшись в болезненно-желтого, узкогрудого еврея, он сердито
плюнул.
- Тьфу, подлец! - буркнул он, представив себе, как на смотру вот этакий
Бизмут в своем сюртуке, на согнутых дугой ногах выходит вперед.
- Пан фельдфебель, - обратился к нему мещанин, - дозвольте моей жене
зайти сюда. Она, наверное, дожидается у входа.
- А на что она тебе?
- Тошно мне...
Фельдфебель только плечами пожал и ничего не ответил. Взгляд его
случайно остановился на шляхтиче, и он, что-то вспомнив, заглянул в списки.
- Вы, пан, родом из Вульки?
- Да.
- Я тоже оттуда, - сообщил фельдфебель. Ему, видно, хотелось поговорить
с земляком о родных местах, но, заметив, что у фельдшера глаза зажглись
любопытством, он сердито отвернулся и ушел в свою каморку.
Молчание новобранцев его угнетало, а так как предаваться мечтам и
размышлениям было не в его характере, он достал из сумки "Руководство для
унтер-офицеров" и - бог весть в который раз - стал медленно вполголоса
читать:
- "Фельдфебель начальствует над всеми низшими чинами в роте, за
исключением подхорунжих, которые подчинены непосредственно ротному
командиру. Фельдфебель обязан: во-первых, следить за порядком в роте, за
моральным поведением солдат и младших командиров, а также за точным
выполнением дежурными всех обязанностей; во-вторых, передавать нижним чинам
все распоряжения ротного командира, а также читать им приказы; в-третьих,
выполнять распоряжения дежурных офицеров и докладывать о них командиру..."
Дочитав до этого места, фельдфебель задремал. И снилось ему, что он
получил приказ сопровождать в губернский город два десятка рекрутов, и один
из них во что бы то ни стало добивался свидания с женой. А он, фельдфебель,
читая "Руководство для унтер-офицеров", уснул, дойдя до конца третьего
параграфа инструкций.
Он очнулся. Книга лежала на том же месте, а в казарме была все та же
гробовая тишина.
Фельдфебель вскочил в испуге: не сбежал ли кто, пока он спал, не вошла
ли та женщина с ребенком? Но, пересчитав новобранцев и удостоверившись, что
все налицо, он успокоился. Женатый мещанин по-прежнему сидел один и тяжело
вздыхал.
"Вот дурак, как убивается по жене!.. Ну, да и я был когда-то такой же
дурак, когда шел на военную службу..."
Он сидел, подперев голову рукой, и, напрягая память, силился вспомнить
прошлое...
"Сейчас я спал, а перед этим читал инструкцию... А еще раньше, в
воинском присутствии принял новобранцев и повел их сюда. А еще раньше? В
прошлом году служил фельдфебелем в Одессе, а два года назад - фельдфебелем в
Калуге, а до этого - фельдфебелем в Тамбове, а еще раньше..."
Так, шаг за шагом возвращаясь мысленно в прошлое, он видел себя только
фельдфебелем. Казалось, он никогда и не был никем другим, даже в Вульке, и
всегда у него на поясе справа висел револьвер в лакированной кобуре, а слева
- сабля в железных ножнах.
Тосковал ли он по дому, страдал ли оттого, что он на военной службе?
Этого он совсем не помнил.
К нему подошел шляхтич.
- Пан фельдфебель, позвольте тому бедняге поговорить с женой!
- У солдата нет жены, есть только его рота, - резко сказал фельдфебель.
- Натешится он еще вашей ротой, а теперь пусть хоть попрощается с
бабой, - не так будет скучать.
- Эх! Вот вы, пан, - шляхтич, а ума ни на грош! Да ведь не сегодня, так
завтра ему с женой расстаться надо? Надо. А раз того требует закон, значит
лучше сразу отрезать, чем то и дело встречаться да прощаться. Не солдаты вы,
а настоящие бабы! Идете в армию, все равно как еврей - в воду. Вам бы сперва
палец окунуть, потом ступню, потом войти по колено - только бы не сразу.
Никуда это не годится! Ныряй без оглядки и не думай ни про жену, ни про
мать, пока не отбудешь срок. Солдат должен быть солдатом. И бабам в казарме
не место.
Новобранцы внимательно слушали эти рассуждения, от которых у них стало
еще тяжелее на душе.
"Хорошее войско будет из этой голытьбы! Не приведи господи! - думал
фельдфебель. - Какой рекрут, такой и солдат! Тут он не может оторваться от
бабы, а там не хватит духу идти в огонь... Настоящий сброд!"
Развалившись на стуле, он закурил папиросу и скоро стал опять клевать
носом. И снилось ему, что он командует ротой, одетой в сермяги и пиджаки, и
ни у одного из солдат нет оружия, и ни один не умеет повернуться, как
полагается в строю, не знает, где правая сторона, где левая. А скоро парад,
и на военном плацу уже гарцует на конях весь штаб полка!
Пот выступил на лбу у фельдфебеля. "Боже, какой срам! Был бы у меня под
рукой ящик пороху, взорвал бы всю эту сволочь да и себя вместе с ними".
Он вдруг проснулся и, вспоминая свой сон, пробормотал:
- Я вам покажу, что значит служба! Или сделаю из вас настоящих солдат,
чтобы не позорили меня, или всех в порошок...
Он не успел договорить, так как в эту минуту новобранцы вскочили с мест
и толпой бросились к окнам.
"Бунт?" - подумал ошеломленный фельдфебель и невольно схватился за
револьвер.
А люди уже распахнули окна и радостно кричали:
- Ясек! Скрипач! Здорово!
Сейчас и фельдфебель услыша