Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
- буркнул Владислав, бросая телеграмму на
пол.
- Нет, как хочешь, милый Владик, тут что-то есть, - говорила
взволнованная Эленка. - Наверно, дядя завещал тебе эту виллу...
- Детские мечты! Он всю жизнь избегал меня...
- Как бы то ни было, надо что-то делать.
- Я и делаю чертежи для Гродского.
В эту минуту принесли третью телеграмму:
"Краков, такого-то... Владиславу Вильскому, инженеру-механику, Варшава.
- Покойный Эдвард Вильский завещал вам сто тысяч рейнских наличными,
пятикратная сумма в недвижимости. Завещание у меня. Похороны вчера. Жду
распоряжений. - Адвокат Игрек".
- Может ли это быть, Владик! - воскликнула Эленка, хлопая в ладоши.
Почтальон все еще стоял в комнате.
- Поздравляю ваше сиятельство с хорошим известием! - сказал он.
Владислав дал ему злотый. Почтальон вышел, почесывая затылок и
недовольно ворча.
- Владик, - снова закричала Эленка, - ну иди же!
- Куда?
- Ну, я не знаю... на телеграф, наверно...
- Зачем?
- Ну, я не знаю... Боже, какое счастье!
Она убежала в свою комнату и упала на колени перед иконой. Тут же
вскочила, помчалась на кухню и бросилась обнимать ошеломленную и
обрадованную Матеушову. Потом снова встала на колени и сотворила молитву.
Вернувшись в мастерскую, она нашла мужа за чертежами.
- Да оставь ты их, Владик! - воскликнула она. - Что это ты, как будто
ничего не случилось! Ты меня просто пугаешь... Скажи, сколько же это будет
на наши деньги?
- Около полумиллиона рублей, - спокойно ответил Вильский.
- И тебя это совсем не радует? Ни-ни вот столечко?
Владислав отложил карандаш, взял жену за руку и, с подчеркнутой
серьезностью глядя ей в глаза, произнес:
- Скажи мне, Элюня, разве за эти минуты прибавилось у меня сил,
здоровья, ума, честности? Нет ведь, правда? А ведь это самое дорогое.
- Все-таки полмиллиона...
- Мы только кассиры при этих деньгах, они принадлежат не нам. Ну, скажи
сама, разве мы смогли бы проесть эти деньги, пропить или потратить на
развлечения? А если бы даже так - разве это было бы честно?
Эленка стремительно обняла его и расцеловала.
- Дорогой мой муж! - воскликнула она. - Я не могу тебя понять, но вижу,
что ты совсем не такой, как другие.
Немного погодя она, как обычно, сменила канарейке воду, подсыпала
семени и уселась шить рубашку для мужа.
"Это полотно, - подумала она, - ничуть не стало тоньше за сегодняшний
день. Правильно говорит Владик - деньги ничего не меняют".
Она уже совсем успокоилась.
Вильский тем временем продолжал чертить. Когда стемнело, он молча стал
ходить по мастерской; потом зажег лампу и снова склонился над доской.
Только сейчас он заметил, что допустил серьезную ошибку в вычислениях.
Он разорвал чертеж и на обрывке бумаги стал выписывать какие-то пропорции и
отдельные цифры, последняя из которых была: 25000.
- Двадцать пять тысяч? - шепнул он. - Это свыше шестидесяти рублей в
день без труда и забот!..
"Куда бы их лучше всего поместить? - продолжал он раздумывать. - Акции
вещь неустойчивая, а тут еще пожары... воры... Банк? Но какой банк может
дать безусловную гарантию?.. Дома... А война, а артиллерийский обстрел?.."
"Истинное счастье, - вспомнился ему Эпиктет, - вечно и не поддается
уничтожению. Все, что не обладает этими двумя свойствами, не есть истинное
счастье".
Вильский слышал эхо этих слов в своей душе, но не понимал их. Суждения
подобного рода превратились для него сейчас в пустой звук, и их смысл
испарился вместе с нуждой. Вместо них из глубины подсознания выплывали
совсем иные суждения, озаренные каким-то странным, еще незнакомым блеском.
"Высшая проницательность, - утверждал Ларошфуко, - состоит в том, чтобы
точно знать истинную цену вещам".
- А я, - шепнул Вильский, - до сих пор не знаю цены годовому доходу в
двадцать пять тысяч.
Был уже поздний час. Утомленная Эленка осторожно приоткрыла дверь.
- Ты все еще работаешь, Владик?
- Да! - ответил он, не поднимая головы.
- Спокойной ночи... Какой у тебя лоб горячий...
- Как всегда.
- Сегодня ты мог бы лечь и пораньше, ведь у тебя уже есть деньги...
Спокойной ночи.
Она ошибалась. Большие деньги не дают спать.
Неожиданно Вильский подумал о Гродском. Воспоминание об инженере
вогнало его в краску.
- Славный малый, - произнес он, - но ужасно неотесан.
Одна за другой мелькали в его голове мысли: о фабрике полотна, о его
старой тетке, о бедном перчаточнике, который когда-то даром кормил его
обедами; о людях, не имеющих работы, о планах, посвященных общественному
благу, - и невыразимая горечь наполнила его сердце. Вспомнился ему и некий
старичок в песочном сюртуке, известный философ и пессимист, с которым он
познакомился в Париже. Перед ним Владислав тоже не раз распространялся о
своих великолепных планах. Старик выслушивал его обычно со снисходительной
усмешкой и в заключение говаривал:
- У великих идей, при многих плохих сторонах, есть и одна хорошая.
Именно: они служат своего рода горчичником при воспалении ума у способных,
но бедных молодых людей!
- Так оно и есть! - шепнул Вильский. - Мое состояние слишком велико,
чтобы его выбросить в окно, но оно слишком мало, чтобы осчастливить им весь
мир. Если разделить его среди одних только моих соотечественников, и то на
каждого пришлось бы по неполных тринадцать грошей!
Этим воодушевляющим выводом Вильский подвел итог своим размышлениям. Он
поднялся со стула и прошелся по комнате с видом человека, который знает, что
ему делать.
"Добродетели растворяются в своекорыстии, как реки в море", - сказал
Ларошфуко. Он был прав.
Голова у Владислава горела, в висках стучало. Он открыл форточку и
глубоко вздохнул. На улице была ночь и тишина, в комнате догорала лампа.
Когда он повернул голову, ему почудилось, будто противоположная стена,
расплываясь в полумраке, открывает перед его взором изысканный будуар,
наполненный богатой мебелью и благоуханиями. В кресле, обитом темно-зеленым
бархатом, сидела, вернее лежала, женщина, запрокинув голову на спинку
кресла, с полузакрытыми глазами и выражением восторга на смуглом лице.
"Говори же хоть что-нибудь! - шептало видение. - Дай услышать твой
голос..."
- Ах, ах! - прозвучал стон из Эленкиной комнаты.
Вильский бросился туда.
- Что с тобой, Элюня? - крикнул он.
- Это ты, Владик?.. Нет, ничего... приснилось что-то, не знаю что...
- Может быть, наши миллионы? - спросил он с улыбкой.
Но она не ответила и опять заснула.
"V"
Первые шаги
Дьявол и безумие властвуют над человеком ночью; день - отец здравого
смысла. С наступлением утра Вильский со стыдом вспоминал о вчерашнем
наваждении и, успокоенный, стал думать об обязанностях, к которым, правда,
его никто не понуждал, но которые успели пустить корни в его душе.
Голос разума и совести напомнил ему о людях, которые делали ему добро,
и о планах, которые он мог теперь осуществить. Он бодро встал с постели,
быстро оделся и пошел на телеграф, собираясь уведомить о своей удаче
Гродского и пригласить его участвовать в общем деле.
В каком? - он и сам еще не знал.
На полдороге его остановил чей-то оклик. Оглянувшись, он увидел карету,
из которой высаживался Вельт.
- Вы шли ко мне! - сказал банкир, безапелляционным тоном. - Поздравляю!
Подобные происшествия редко случаются.
- Вы о чем, собственно?
- Разумеется, о ваших миллионах! Я все знаю. Сказочная удача! Моя касса
в вашем распоряжении, хоть сегодня могу предложить вам сто тысяч по восьми
процентов. Дешевле вы нигде не получите.
Ошеломленный Вильский молчал.
- Согласны, согласны, нечего и говорить, - продолжал банкир. - Сядемте
в карету... Вам следует прилично экипироваться. Сейчас отсчитаю вам малую
толику денег, а на досуге мы потолкуем о вашем проекте строительного
товарищества. Я в восхищении от него! Заворачивай, кучер! Я как раз ехал к
вам. Надо, надо в меру сил служить обществу, пан Вильский, - таков мой
принцип. Строительное товарищество нам просто необходимо!
Когда лошади стали, банкир сказал:
- Сейчас я велю приготовить гарантийное обязательство, а вы пока что
пройдите, пожалуйста, к моей Амелии.
Вильский машинально поднялся по лестнице и через секунду был уже в
гостиной.
Прошла минута... две... На третьей в дверях показалась жена банкира.
Она была очень бледна; подавая Вильскому руку, она сказала изменившимся
голосом:
- Давно мы не виделись!..
На мгновение ее щеки порозовели.
Наступило короткое молчание, снова прерванное пани Вельт.
- Сегодня я узнала о вашем... не знаю, как назвать... Люди называют это
счастьем. Если это и впрямь счастье, тогда я искренне... от всего сердца
поздравляю вас!
Вильский поцеловал ей руку. Рука была горяча как огонь, но неподвижна.
Затем заговорили о том о сем, сначала немного принужденно, потом все
живее. Вдруг с лестницы донесся голос Вельта.
Пани Амелия, оборвав беседу, быстро спросила:
- Вы, говорят, собираетесь в Краков?
- Приходится...
- Когда?
- Право, еще не знаю.
- Я тоже собираюсь ехать.
- Когда? - спросил теперь Вильский, почувствовав, как у него замерло
сердце.
Пани Амелия заколебалась.
- Это еще не совсем решено... - проговорила она.
Банкир поднимался по лестнице.
- В пятницу вечером... - быстро бросила она приглушенным голосом.
Вельт вошел в гостиную; с минуту поговорили втроем, затем банкир увел
Вильского в свой кабинет. Там они добрый час считали деньги, после чего
расстались совсем по-приятельски.
- Прошу иметь в виду, - сказал банкир на прощание, - я человек
сговорчивый, из меня хоть веревки вей. Я к вашим проектам всегда питал
сочувствие, и если бы не... Ну, да вы ведь знаете, что такое женская
осторожность! Вы, надеюсь, не рассердитесь на мою Амелию, если я скажу, что
это она больше всего мешала нашему взаимопониманию. Но вчера я ее
окончательно обезоружил. Вы человек удачливый, вам везет, а это много значит
в деловых отношениях.
Владислав выходил уже, когда Вельт крикнул вдогонку:
- Одну минутку!.. Знаете что... Давайте будем с вами на "ты". Между
друзьями и компаньонами - никаких церемоний - таков мой принцип, Владик!
Дома Владислав нашел несколько визитных карточек от друзей, которые еще
вчера не помнили его, и несколько просьб о помощи от бедных людей, которые,
видно, чудом успели проведать о его богатстве.
- Вот она, натура человеческая! - сказал он иронически.
- Но ты все-таки помоги этим беднякам, Владик. Кто знает, может, и они
уже давно истратили свой последний рубль, - заметила Эленка.
Владислав обещал им помочь; смеясь, описал он ей сердечный прием у
Вельта, показал деньги и сообщил, что в пятницу вечером должен ехать в
Краков.
- Это значит послезавтра! - шепнула Эленка, бледнея. - Мне будет так
грустно...
Он обнял ее, и больше они о поездке не говорили.
На следующий день он сказал, что снял новую квартиру.
- На Краковском, пять комнат с передней и кухней, за восемьсот рублей.
- Нам тут было так хорошо! - ответила Эленка. - О!.. Увидишь, не будет
нам счастья на новой квартире...
- Кроме того, - продолжал муж, - мы обзаведемся изящной мебелью,
лакеем, горничной и хорошей кухаркой.
- А как же с Матеушовой?
- Действительно... Ладно, мы еще о ней подумаем.
Наступил день отъезда, ветреный, хмурый, слякотный, Вильский был
задумчив. Эленка вздыхала. Оба не притронулись к обеду и тревожно ждали
вечера.
Около восьми Эленка сказала:
- Я провожу тебя к поезду, хорошо?
- Зачем же, ангел мой, еще простудишься.
В девять к воротам подкатил экипаж.
Владислав медленно надел пальто, взял саквояж. В комнате царило мертвое
молчание.
- Недели через две я вернусь, - сказал он глухо.
- Вернешься?.. - шепнула Эленка, кладя голову ему на грудь.
Неожиданно что-то шершавое коснулось руки Вильского. Это старая
Матеушова поцеловала его.
Он поспешно вышел за дверь, но, едва спустившись на несколько ступенек,
остановился. Ему казалось, будто что-то сковало ему ноги. С минуту помедлив,
он вернулся наверх, охваченный сильным волнением. Эленка, еще стоявшая в
передней, упала ему на грудь и горько заплакала.
- О, не забывай меня! - еле выговорила она, рыдая.
Он снова ушел; на этот раз Эленка выбежала за ним.
- Владик!
- Да, что?
Она опять бросилась ему на шею, страстно обняла и прошептала:
- Не забудешь? Вернешься?
Сидя в коляске, он еще раз посмотрел вверх и увидел отдернутую штору в
окне второго этажа, а рядом какую-то тень.
- О, не забывай меня...
Улицы заволокло туманом. Фонари отсвечивали красным; кругом раздавались
шаги прохожих и стук колес.
"Не забудешь?.. вернешься?.." - шептало эхо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вильский приехал на вокзал взволнованный и раздраженный. Отдав багаж
носильщику, он без оглядки прошел прямо в зал первого класса.
Там было всего несколько человек, все чужие лица. Это его успокоило. Он
перевел дыхание, как человек, избежавший большой опасности, и мысленно еще
раз простился с Эленкой.
В эту минуту послышался голос Вельта:
- Чудесно! ты, значит, тоже здесь?
- Как видишь.
- Представь себе, моя Амелия тоже едет. Я посылаю ее в Краков по одному
делу, где требуется... ну, сам знаешь что... То, что только она может
сделать.
Пани Вельт была не в духе и молчала.
Вильский пошел за билетом. Когда он вернулся, банкир сказал со смехом:
- Нет, что значит женщина! Третьего дня согласилась поехать, сегодня
весь день капризничала, а сейчас заявляет, что боится простуды и предпочла
бы отложить на завтра.
- Что ж, пожалуй, и стоило бы, - холодно ответил Вильский. - Жаль, что
ты меня не познакомил со своим делом, я бы его уладил.
- Куда тебе! У тебя голова забита твоими миллионами, а мое дело требует
внимания и хладнокровия. Нет, только она может его уладить.
Прозвенел звонок, пассажиры стали занимать места. Вдруг кровь горячей
волной ударила Вильскому в голову: между складок длинного, до земли, платья
он различил стройную маленькую ножку пани Вельт...
При виде этой ножки он позабыл о жене, о своем волнении и о неприятном
чувстве, которое только что испытал.
- Садись же, Владислав! - крикнул банкир.
Кругом раздавались возгласы провожающих, поезд тронулся, но Владислав
ничего не замечал. Он с трудом переводил дыхание.
- Оригинальное положение! - проговорила вдруг пани Вельт. - Сейчас я
видела Свеготницкого и уверена, что завтра же вся Варшава будет болтать,
будто мы с вами совершили побег в присутствии и с разрешения моего мужа.
- Ну, и какое нам до этого дело? - отозвался Вильский, пронизывая ее
пылающим взглядом.
- Вам нет дела, мне - есть! - многозначительно ответила она.
- Как бы там ни было, факт остается фактом, и раз уж так...
Взгляд Амелии заставил его замолчать. Только теперь он заметил, что они
одни в купе.
Наступило долгое молчание; пока оно длилось, пани Вельт с равнодушным
видом глядела в окно, а Вильский... утратил остатки самообладания.
Нечаянно он уронил перчатку, она упала к ногам пани Вельт. Нагнувшись
за ней, он рукавом слегка коснулся ботинка своей спутницы. Тогда он
почувствовал, что мускулы его тела превратились в раскаленные стальные
пружины, что грудь его вот-вот разорвется, что собственное дыхание сжигает
его. Он поднял глаза на Амелию и подумал: будь они сейчас разделены стеной
штыков, он раскидал бы их, как охапку тростника.
- Вы, надеюсь, познакомите меня со своей женой?.. Буду вам весьма
признательна!.. - произнесла жена банкира голосом, который, словно острый
нож, пронзил ему сердце.
Молча, в судорожном нетерпении ждал он утра. Когда поезд прибыл на
границу, Вильский послал телеграмму жене.
"VI"
Лестница в ад
В Кракове Владислав простился с пани Вельт почти холодно, а затем,
занявшись делами, несколько дней подряд совсем не видел ее. За это время он
успел ближе ознакомиться со своим наследством, получить от Эленки два
письма, полных тоски и призывов вернуться, и припомнить нескольких старых
знакомых, людей большей частью неимущих, которым он решил помогать.
По истечении первой недели он получил письмо из Варшавы и записку из
Кракова. Оба почерка были ему знакомы, но сначала он прочел первое письмо.
Из Варшавы писал ему бедный студент, который обычно обедал у Вильских
по четвергам. В простых, но сердечных выражениях юноша поздравлял Вильского
с наследством и сожалел по поводу того, что не смог лично повидаться с ним
перед отъездом.
- Бедняга! - сказал Вильский. - Попробую-ка послать ему денег. Лучше бы
поговорить с ним с дружеской прямотой, но я думаю, он не обидится, если я
напишу.
Затем он развернул записку, содержавшую следующие слова:
"Никогда не предполагала, что вы решитесь обречь свою соотечественницу
на смерть от скуки. Жду сегодня к чаю. А.Вельт".
Вильский пожал плечами. Так как час был ранний, он пошел пока погулять
по городу.
Бездумно прохаживаясь по улицам, он на одной из них заметил витрину
магазина обуви, и там, в разнообразной и разноцветной коллекции сапожных
изделий, - маленький черный венгерский ботинок. Постояв там немного, он
снова пошел - так, куда ноги несут. На его щеках выступил темный румянец,
воображение металось, как в лихорадке.
И увидел он себя в Варшаве, в тесной каморке под самой крышей. В
комнате холодно, отчаяние и голод терзают его.
Вдруг приотворилась дверь, и на пороге показался человек - маленький,
пузатенький, улыбающийся, с шапкой в руках. Это был сосед по мансарде,
бедный перчаточник.
- Что прикажете? - спросил его Вильский.
- Я не приказывать, а с просьбой к вам пришел, - отвечал гость. -
Господи боже, - продолжал он, - чего там нам с вами в жмурки играть! Прошу
вас, окажите мне большую услугу.
- Какую именно?
- Позвольте мне затопить вашу печку и накормить вас обедом!
- Однако...
- А я наперед знаю, что вы скажете, - прервал его перчаточник, - да
только это ни к чему. Вы молодой, ученый, вы еще добьетесь хорошего
положения, и если не мне, так моим детям вернете эти обеды, да еще с
процентами... Ну, прошу вас! А то я не уйду отсюда.
И с этими словами добрый человек протянул Вильскому руку. Два бедняка
обменялись крепким рукопожатием, и настало согласие.
Вдруг между образом из далекого прошлого и нынешним богачом встал
призрак черного венгерского башмачка. Вильский вернулся к действительности и
пошел к жене банкира.
Он застал ее в гостиной с букетом роз. Она улыбнулась и, подавая руку,
сказала с мягким упреком:
- Мне бы не следовало и здороваться с вами!
- Меня оправдывает моя занятость, - ответил Вильский.
- Но окончательно вы будете оправданы лишь в том случае, если
сегодняшний вечер посвятите мне. Иногда меня охватывает странная усталость,
и в такие минуты мне нужно видеть симпатичное лицо, слышать голос... а не то
я просто не знаю, что с собой делать.