Валентин Распутин.
   Деньги для Матрены

     OCR: Олег Волков

     Кузьма проснулся оттого, что  машина на повороте ослепила окна фарами и
в комнате стало совсем светло.
     Свет,  покачиваясь, ощупал  потолок, спустился  по стеке вниз,  свернул
вправо  и  исчез. Через минуту умолкла и машина, стало опять темно и тихо, и
теперь, в полной темноте и  тишине,  казалось, что это  был какой-то  тайный
знак.
     Кузьма поднялся и закурил. Он сидел на табуретке у окна, смотрел сквозь
стекло на улицу и попыхивал папиросой, словно и сам кому-то подавал сигналы.
Затягиваясь,  он видел  в окне  свое усталое, осунувшееся  за последние  дни
лицо,  которое затем  сразу  же  исчезало,  и  уже  не  было  ничего,  кроме
бесконечно глубокой темноты, - ни одного огонька или звука. Кузьма подумал о
снеге: наверное, к утру соберется и пойдет, пойдет, пойдет - как благодать.
     Потом он  лег опять рядом с Марией и уснул. Ему приснилось, что он едет
на той  самой машине, которая его разбудила. Фары не светят, и машина идет в
полном мраке. Но  затем они вдруг вспыхивают и освещают дом,  возле которого
машина останавливается. Кузьма выходит из кабины и стучит в окно.
     - Что вам надо? - спрашивают его изнутри.
     - Деньги для Марии, - отвечает он.
     Ему выносят деньги,  и машина идет дальше, опять  в  полнел темноте. Но
как  только  на  ее пути попадается дом, в котором есть деньги,  срабатывает
какое-то неизвестное ему устройство, и  фары загораются.  Он  снова стучит в
окно, и его снова спрашивают:
     - Что вам надо?
     - Деньги для Марии.
     Он просыпается во второй раз.
     Темнота.  Все  еще ночь, по-прежнему кругом  ни  огонька и ни звука,  и
среди этого мрака и безмолвия с трудом верится,  что  ничего не случится и в
свой час придет рассвет и наступит утро.
     Кузьма  лежит  и   думает,  сна  больше  нет.   Откуда-то  сверху,  как
неожиданный дождь, падают  свистящие звуки  реактивного самолета  и сразу же
стихают,  удаляясь вслед за самолетом,  Опять тишина, но  теперь она кажется
обманчивой, словно  вот-вот  должно что-то произойти. И это ощущение тревоги
проходит не сразу.
     Кузьма  думает:  ехать  или  не  ехать?  Он  думал об  этом и  вчера  и
позавчера, но тогда еще оставалось время для размышлений, и он мог не решать
ничего окончательно, теперь времени больше нет. Если утром не поехать, будет
поздно. Надо сейчас  сказать себе: да или нет?  Надо, конечно, ехать. Ехать.
Хватит  мучиться. Здесь ему  больше просить  не  у кого.  Утром он встанет и
сразу пойдет  на  автобус. Он  закрывает глаза -  теперь можно спать. Спать,
спать, спать... Кузьма пытается  накрыться сном,  как одеялом, уйти в него с
головой, но ничего не получается. Ему кажется, он спит у костра: повернешься
одним боком, холодно другому. Он спит  и не спит, ему снова грезится машина,
но он понимает, что ему ничего не стоит открыть сейчас  глаза и окончательно
очнуться.  Он  поворачивается  на  другой  бок -  все  еще ночь, которую  не
приручить никакими ночными сменами.
     Утро. Кузьма поднимается и заглядывает в  окно: снега нет, но пасмурно,
в  любую  минуту  он  может  пойти.  Мутный  неласковый рассвет  разливается
неохотно, как бы через силу. Опустив голову, пробежала перед окнами собака и
свернула  в переулок. Людей не видно. С северной стороны  вдруг бьет о стену
порыв ветра и сразу же спадает. Через минуту снова удар, потом еще.
     Кузьма идет на кухню и говорит Марии, которая возится у печки:
     - Собери мне чего-нибудь с собой, поеду.
     - В город? - настораживается Мария.
     - В город.
     Мария вытирает о фартук руки и садится  перед печкой,  щурясь от  жара,
обдающего ее лицо.
     - Не даст он, - говорит она.
     - Ты не знаешь, где конверт с адресом? - спрашивает Кузьма.
     - Где-нибудь в горнице, если живой.
     Ребята спят. Кузьма находит конверт и возвращается на кухню.
     - Нашел?
     - Нашел.
     - Не даст он, - повторяет Мария.
     Кузьма  садится за стол и молча ест.  Он и сам не  знает,  даст  или не
даст. В кухне становится жарко. О ноги Кузьмы трется кошка, и он отталкивает
ее.
     - Сам-то назад приедешь? - спрашивает Мария.
     Он  отставляет от  себя  тарелку  и задумывается. Кошка, выгнув  спину,
точит в углу когти, потом  опять подходит к Кузьме и жмется к его ногам.  Он
встает и, помолчав, не найдя, что сказать на прощанье, идет к дверям.
     Он одевается и слышит, что  Мария  плачет. Ему  пора уходить  - автобус
отправляется рано. А Мария пусть поплачет, если она по-другому не может.
     На улице ветер - все качается, стонет, гремит.
     Ветер  дует  автобусу  в лоб, сквозь  щели  в  окнах проникает  внутрь.
Автобус поворачивается к ветру боном, и стекла сразу начинают позванивать, в
них  бьет  поднятыми  с земли  листьями  и  мелкими,  как песок,  невидимыми
камешками. Холодно. Видно, этот ветер и принесет с собой морозы, снег, а там
и до зимы недалеко, уже конец октября.
     Кузьма сидит на  последнем сиденье у окна.  Народу в  автобусе немного,
свободные места есть и впереди, но ему не хочется подниматься и  переходить.
Он  втянул голову в  плечи и, нахохлившись, смотрит  в  окно. Там, за окном,
километров двадцать подряд одно и то же: ветер, ветер, ветер - ветер в лесу,
ветер в поле, ветер в деревне.
     Люди   в  автобусе   молчат   -   непогода   сделала  их   угрюмыми   и
неразговорчивыми. Если кто  и перебросится словом, то вполголоса, не понять.
Даже думать  не  хочется.  Все сидят и только хватаются за  спинки  передних
сидений, когда  подбрасывает, устраиваются поудобней - все  заняты лишь тем,
что едут.
     На подъеме Кузьма пытается  различить вой  ветра и вой  мотора,  но они
слились в одно - только вой, и все.  Сразу за подъемом  начинается  деревня.
Автобус останавливается  возле колхозной  конторы,  но пассажиров  тут  нет,
никто не входит. В  окно Кузьме видна длинная пустая улица,  по которой, как
по трубе, носится ветер.
     Автобус снова  трогается. Шофер, молодой еще парень, оглядывается через
плечо  на пассажиров  и  лезет  в  карман  за  папиросой. Кузьма  обрадовано
спохватывается:  он совсем  забыл  про  папиросы.  Через минуту  по автобусу
плывет синий клочковатый дым.
     Опять  деревня.   Шофер   останавливает   автобус  возле   столовой   и
поднимается.
     - Перерыв, - говорит он.  - Кто будет завтракать,  пойдемте, а  то  еще
ехать да ехать.
     Кузьме  есть не  хочется,  и  он  выходит, чтобы  размяться.  Рядом  со
столовой магазин, точно такой же, как и у них в деревне. Кузьма  поднимается
на высокое  крыльцо,  открывает  дверь. Все так  же,  как  и у них: в  одной
стороне -  продовольственные,  в  другой  - промтовары.  У прилавка о чем-то
болтают три женщины, продавщица, скрестив  руки на груди, лениво их слушает.
Она моложе Марии, и у нее, видно, все хорошо: она спокойна.
     Кузьма  подходит  к  горячей печке  и вытягивает над ней руки. Отсюда в
окно видно будет, когда  шофер выйдет из столовой, и Кузьма успеет добежать.
Ветер  хлопает  ставнем,  продавщица  и женщины  оборачиваются  и смотрят на
Кузьму. Ему хочется подойти и продавщице и сказать ей, что  у  них в деревне
магазин  точно  такой  же  и что  его Мария  полтора  года  тоже  стояла  за
прилавком. Но  он не двигается. Ветер снова хлопает ставнем, и женщины опять
оборачиваются и смотрят на Кузьму.
     Кузьма хорошо знает, что ветер поднялся только сегодня и что еще ночью,
когда он вставал, было спокойно,  и все-таки не может отделаться от чувства,
что ветер дует давно, все эти дни.
     Пять дней назад  пришел мужик лет  сорока или чуть побольше,  с виду не
городской и не деревенский, в  светлом плаще, в кирзовых сапогах и в  кепке.
Марии дома не было. Мужик наказал, чтобы завтра она не открывала магазин: он
приехал делать учет.
     На  следующий день началась  ревизия.  В обед, когда Кузьма  заглянул в
магазин,  там стоял полный  тарарам.  Все банки,  коробки и  пачки  Мария  и
ревизор вытаскивали на прилавок, по  десять  раз считали их и пересчитывали,
сюда же принесли из склада большие весы и наваливали на них мешки с сахаром,
с солью и крупой, собирали ножом с оберточной  бумаги масло, гремели пустыми
бутылками, перетаскивая их из  одного  угла  в другой, выковыривали из ящика
остатки слипшихся  леденцов.  Ревизор с карандашом за ухом бойко бегал между
горами банок и ящиков, вслух их считал, почти не глядя, перебирал чуть ли не
всеми  пятью пальцами на счетах костяшки,  называл  какие-то цифры  и, чтобы
записать  их, встряхивая головой, ловко  ронял себе  в руку  карандаш. Видно
было, что дела свое он знает хорошо.
     Мария пришла домой поздно, вид у нее был измученный.
     - Как там у тебя? - осторожно спросил Кузьма.
     -  Да как -  пока  никак. На  завтра  еще промтовары  остались.  Завтра
как-нибудь будет.
     Она накричала на ребят, которые что-то натворили, и сразу легла. Кузьма
вышел на улицу. Где-то палили свиную тушу, сильный, приятный запах разошелся
по  всей  деревне.  Страда  кончилась,  картошку  выкопали,  и  теперь  люди
готовятся  к  празднику,  ждут зиму.  Хлопотливое,  горячее  время  осталось
позади, наступило межсезонье, когда можно погулять, осмотреться по сторонам,
подумать. Пока тихо, но через неделю деревня взыграет,  люди вспомнят о всех
праздниках,  старых и новых,  пойдут  обнявшись  от дома  к дому,  закричат,
запоют, будут опять вспоминать войну и за столом простят друг другу все свои
обиды.
     Кузьма вернулся домой, сказал ребятишкам, чтобы  они долго не сидели, и
лег. Мария спала, не слышно было даже ее дыхания. Кузьма задремал, но ребята
в своей комнате раскричались, и ему пришлось подняться и успокоить их. Стало
тихо, Потом на кого-то загавкали на улице собаки и сразу умолкли.
     Утром, когда Кузьма проснулся, Марии уже  не было. Он позавтракал и  на
весь  день уехал во вторую бригаду - председатель еще накануне попросил  его
посмотреть,  что  у них  там  с овощехранилищем и какие материалы  нужны для
ремонта. За  этими делами о  ревизии  Кузьма  совсем забыл  и, только  когда
подходил к дому, вспомнил.  На  крыльце  сидел Витька, старший  из ребят, он
увидел  отца и убежал в дом.   -  с недобрым  предчувствием
подумал Кузьма и заторопился.
     Его  ждали.  Мария  сидела  за  столом, глаза у  нее были  заплаканные.
Ревизор,  пристроившись  на табуретке около  двери, поздоровался  с  Кузьмой
растерянно  и  виновато.  Ребятишки, все четверо, выстроились возле  русской
печи строго по порядку - один на голову ниже другого. Кузьма все понял. Ни о
чем не спрашивая, он снял  с себя грязные сапоги  и босиком прошел в комнату
за тапочками.  Их там  не было. Он вернулся, поискал у  дверей, не  нашел  и
спросил у ребят:
     - Не видали мои тапочки?
     Мария, не  выдержав, заплакала и убежала в комнату. Кузьма без  всякого
удивления проводил ее застывшим взглядом и закричал на ребят:
     - Найдутся мои тапочки сегодня или нет?
     Он смотрел,  как  они,  не отрываясь  друг от друга,  будто  связанные,
тычутся в углы, лазят под  кроватями, семенят цепочкой из комнаты в комнату,
и все больше и больше терялся, не зная, что делать, что сказать.
     Тапочки наконец нашлись. Кузьма сунул  в них босые ноги, пошел к Марии.
Она, закрыв руками лицо, лежала на кровати и всхлипывала. Он повернул к себе
ее лицо и спросил:
     - Сколько?
     - Ты-тысяча.
     - Что - новыми?
     Мария не ответила. Отвернувшись к  стене, она снова закрыла лицо руками
и зарыдала. Глядя, как дергается ее тело, Кузьма на какое-то мгновение вдруг
потерял связь с  тем,  что происходит,  - настолько  это было  неожиданно  и
страшно. Потом очнулся, как  во  сне, вышел к  ревизору и показал ему, чтобы
тот  сел  к  столу.  Ревизор послушно  пересел.  Кузьма  достал папиросу  и,
торопясь, закурил. Сначала  ему надо  было  прийти  в себя. Он  курил, делая
затяжки  так часто,  будто  пил  воду.  В  ребячьей комнате вдруг  до  крика
сорвался голос из радиоприемника, и Кузьма вздрогнул.
     - Уберите его!
     Ребятишки  оторвались  от  печки, не  меняя  порядка,  в каком  стояли,
зашлепали  друг  за другом  в комнату,  и голос смолк.  Когда Кузьма  поднял
голову,  они  уже  снова  стояли  у  печки,   готовые  выполнить  любое  его
приказание. Злость  постепенно остывала, и Кузьме стало жалко их. Они  ни  в
чем не виноваты. Он сказал ревизору:
     -  Я с тобой буду как на духу - не таскали мы оттуда ни одной крупинки.
Я  специально это при ребятах  говорю, я при них врать не стану. Сам видишь,
живем мы небогато, но чужого нам не надо.
     Ревизор молчал.
     - Так скажи, откуда столько? Тысяча, что ли?
     - Тысяча, - подтвердил ревизор.
     - Новыми?
     - Теперь на старые счета нет.
     - Да  ведь  это сумасшедшие деньги, - задумчиво  произнес  Кузьма. -  Я
столько и в руках не держал. Мы ссуду в колхозе брали семьсот рублей на дом,
когда ставили, и то  много было, до сегодняшнего дня не расплатились.  А тут
тысяча. Я понимаю, можно ошибиться, набежит там  тридцать, сорок, ну, пускай
сто рублей, но  откуда тысяча?  Ты,  видать,  на  этой  работе давно, должен
знать, как это получается.
     - Не знаю, - покачал головой ревизор.
     - А не могли ее сельповские с фактурой нагреть?
     - Не знаю. Все могло быть. Я вижу, образование у нее небольшое.
     -  Какое  там образование  -  грамотешка!  С таким образованием  только
получку считать, в не казенные деньги. Я ей  сколько раз говорил: не лезь не
в свои сани. Работать как раз некому было, ее и уговорили. А потом как будто
все ладно пошло.
     - Товары она всегда сама получала или нет? - спросил ревизор.
     - Нет. Кто поедет, с тем и заказывала.
     - Тоже плохо. Так нельзя.
     - Ну вот...
     - А самое главное: целый год не было учета.
     Они замолчали, и в  наступившей тишине стало слышно, как в спальне  все
еще  всхлипывает Мария.  Где-то вырвалась из раскрытой двери на улицу песня,
прогудела,  как  пролетающий  шмель,  и  стихла  -  после нее  всхлипы Марии
показались громкими и булькали, как обрывающиеся в воду камни.
     - Что же теперь будет-то? - спросил Кузьма, непонятно к кому  обращаясь
- к самому себе или к ревизору.
     Ревизор покосился на ребят.
     - Идите отсюда! - цыкнул на них Кузьма, и они гуськом засеменили в свою
комнату.
     - Я завтра еду  дальше, - придвигаясь к Кузьме, негромко начал ревизор.
- Мне надо будет еще в двух  магазинах сделать  учет.  Это  примерно дней на
пять работы. А через пять дней... - Он замялся.  - Одним словом, если вы  за
это время внесете деньги... Вы меня понимаете?
     - Чего же не понять, - откликнулся Кузьма.
     -  Я же  вижу: ребятишки,  -  сказал  ревизор.  - Ну, осудят  ее, дадут
срок...
     Кузьма смотрел на него с жалкой подергивающейся улыбкой.
     - Только поймите: об этом никто  не должен знать. Я  не имею права  так
делать. Я сам рискую.
     - Понятно, понятно.
     - Собирайте деньги, и мы постараемся это дело замять.
     - Тысячу рублей, - сказал Кузьма.
     - Да.
     - Понятно, тысячу рублей, одну тысячу. Мы соберем.  Нельзя ее судить. Я
с ней много лет живу, ребятишки у нас.
     Ревизор поднялся.
     - Спасибо  тебе, - сказал Кузьма и, кивая,  пожал  ревизору  руку.  Тот
ушел. Во дворе за  ним скрипнула калитка, перед окнами  прозвучали и затихли
шаги.
     Кузьма остался один. Он пошел  на  кухню, сел  перед  не  топленной  со
вчерашнего дня печкой  и, опустив голову, сидел так долго-долго. Он ни о чем
не  Думал  -  для  этого уже не было  сил, он застыл,  и  только голова  его
опускалась все ниже и ниже. Прошел час, второй, наступила ночь.
     - Папа!
     Кузьма  медленно поднял голову.  Перед ним  стоял Витька  -  босиком, в
майке.
     - Чего тебе?
     - Папа, у нас все в порядке будет?
     Кузьма  кивнул. Но Витька не уходил,  ему надо было, чтобы отец  сказал
это словами.
     -  А как  же!  - ответил  Кузьма.  -  Мы  всю  землю  перевернем  вверх
тормашками, а мать не отдадим. Нас пятеро мужиков, у нас получится.
     - Можно, я скажу ребятам, что у нас все в порядке будет?
     -  Так и скажи:  всю  землю  перевернем  вверх  тормашками,  а  мать не
отдадим.
     Витька, поверив, ушел.
     Утром Мария не поднялась. Кузьма встал, разбудил старших ребят в школу,
налил  им вчерашнего  молока.  Мария  лежала на  кровати,  уставив  глаза  в
потолок, и не шевелилась. Она так и не разделась, лежала в платье, в котором
пришла из магазина, лицо у нее заметно опухло. Перед тем как уходить, Кузьма
постоял над ней, сказал:
     - Отойдешь немножко, вставай. Ничего, обойдется, люди помогут. Не стоит
тебе раньше времени из-за этого помирать.
     Он пошел в контору, чтобы предупредить, что на работу не выйдет.
     Председатель был у себя в кабинете один. Он поднялся, подал Кузьме руку
и, пристально глядя на него, вздохнул.
     - Что? - не понял Кузьма.
     -  Слышал я про Марию, - ответил председатель. - Теперь уж вся деревня,
поди, знает.
     - Все равно не скроешь - пускай, - потерянно махнул рукой Кузьма.
     - Что будешь делать? - спросил председатель.
     - Не знаю. Не знаю, куда и пойти.
     - Надо что-нибудь делать.
     - Надо.
     - Сам видишь, ссуду я тебе сейчас дать  не могу, - сказал председатель.
-  Отчетный год на носу. Отчетный  год кончится,  потом посоветуемся, может,
дадим. Дадим -  чего  там! А пока зажимай под ссуду, все легче будет, не под
пустое место просишь.
     - Спасибо тебе.
     - Нужны мне твои ! Как Мария-то?
     - Плохо.
     - Ты иди скажи ей.
     - Надо сказать. - У  дверей Кузьма вспомнил: - Я  на  работу сегодня не
выйду.
     - Иди, иди. Какой из тебя теперь работник! Нашел о чем говорить!
     Мария все еще  лежала.  Кузьма присел возле нее на  кровать и  сжал  ее
плечо, но она не откликнулась, не дрогнула, будто ничего и не почувствовала.
     - Председатель  говорит, что  после  отчетного собрания  даст  ссуду, -
сказал Кузьма.
     Она слабо шевельнулась и снова замерла.
     - Ты слышишь? - спросил он.
     С Марией вдруг что-то случилось: она вскочила, обвила шею Кузьмы руками
и повалила его на кровать.
     - Кузьма!  -  задыхаясь,  шептала она. -  Кузьма,  спаси  меня,  сделай
что-нибудь, Кузьма!
     Он пробовал вырваться, но не  мог. Она упала  на него, сдавила ему шею,
закрыла своим лицом его лицо.
     -  Родной мой!  - исступленно шептала  она. -  Спаси меня,  Кузьма,  не
отдавай им меня!
     Он наконец вырвался.
     - Дура баба, - прохрипел он. - Ты что, с ума сошла?
     - Кузьма! - слабо позвала она.
     - Чего  это  ты выдумала?  Ссуда вот будет, все хорошо будет, а ты  как
сдурела.
     - Кузьма!
     - Ну что?
     - Кузьма! - ее голос становился все слабей и слабей.
     - Здесь я.
     Он  сбросил  сапоги  и  прилег  рядом с  ней.  Мария  дрожала, ее плечи
дергались и подпрыгивали. Он  обнял ее  и стал водить по плечу своей широкой
ладонью - взад и вперед,  взад и вперед. Она прижалась к нему ближе. Он  все
водил и водил ладонью по ее плечу, пока она не затихла. Он еще полежал рядом
с ней, потом поднялся. Она спала.
     Кузьма  размышлял:  можно  продать  корову  и сено,  но тогда ребятишки
останутся без молока. Из хозяйства продавать больше нечего. Корову тоже надо
оставить на последней случай, когда не будет выхода. Значит, своих денег нет
ни  копейки, все И придется занимать. Он не  знал, как  можно занять  тысячу
рублей, эта сумма представлялась ему настолько огромной, что он все путал ее
со  старыми  деньгами,  а потом спохватывался  и,  холодея, обрывал себя. Он
допускал, что такие деньги существуют, как существуют миллионы  и миллиарды,
но то, что они могут иметь отношение к одному человеку, а  тем более к нему,
казалось  Кузьме какой-то ужасной ошибкой, которую - начни он  только поиски
денег - уже  не исправить. И он долго не двигался - казалось,  он ждал чуда,
когда кто-то придет и скажет, что над ним подшутили и ч