Айвен Саутолл.
    Джош


     Ivan Southall JOSH
     Sydney, 1971
     Перевод И. Бернштейн и Н. Дезен
     OCR Бычков М.Н.



                                                   Посвящается "тете Кларе",
                                                   которую вспоминаю
                                                   с нежностью


                                  Тут слегка убавил, там чуть-чуть прибавил,
                                  Так и рос рассказ,
                                  Родичи, не бойтесь, я вас не ославил,
                                  Это - не про вас {*}.
                                  {* Перевод Л. Мотылева.}


                                  Суббота

1

     Когда поезд, вернее, один моторный вагон, наподобие большого  автобуса,
дернувшись, остановился в Райен-Крике, было уже минут десять девятого.  День
померк, наступили короткие сумерки, и все, что Джошу, несмотря на  усталость
и волнение, так не терпелось увидеть, утонуло в вечерней мгле. И старый  дом
Плауменов на холме, "родовое гнездо",  и  знаменитый  железнодорожный  мост,
построенный из бревен в стародавние времена.
     Вот  так:  ехал  целый  день,  часами  дожидался  пересадок,  руки-ноги
затекли, обалдел и проголодался, и все-таки ночь опередила тебя на несколько
минут и  первой  достигла  Райен-Крика.  Джош  по  перестуку  и  покачиванию
догадался, когда проезжали по знаменитому мосту, но ведь хотелось-то увидеть
глазами. Папа говорил: "В один прекрасный день поезд просто не одолеет этого
моста. Он просто свалится в реку, и то-то у Плауменов  тогда  будет  бледный
вид". Впрочем, папа это, наверно, говорил не всерьез.
     По расписанию поезд должен  был  прибыть  в  Райен-Крик  в  19.53,  но,
видимо, соблюдать расписание здесь  считалось  совсем  не  обязательным,  на
протяжении последних семи миль останавливались пять раз-то кому-то сойти, то
нового пассажира принять, хотя никаких станций  там  вообще  не  было.  Пять
остановок за семь миль или семь за пять? Джош с досады запутался в счете.
     А в одном месте машинист высунулся  в  окошко  и  долго  беседовал  про
крикет с каким-то типом, который вовсе и не собирался садиться на  поезд,  и
не вышел из поезда, а просто так сидел там и  доил  корову.  Как  в  тяжелом
бестолковом сне: у самых путей, внутри ограждения, сидит на  ящике  человек,
раскорячившись по-лягушиному, и доит в  цинковое  ведро  пегую  корову.  Вот
машинист и остановился. Может, он там  каждый  день  останавливается.  Зимой
они, наверно, толкуют про футбол, а 31 декабря обсуждают итоги  года.  Очень
может быть, откуда Джошу знать, он первый  раз  ехал  этим  поездом  и  один
только был здесь ни с кем не знаком, он и  изо  всех  Плауменов  -  если  не
считать его сестренки - один только еще ни разу здесь не бывал.
     Пассажиры перекликались через проход и из конца в конец по всему вагону
на  редкость  непринужденным  образом  и   употребляли   при   этом   разные
удивительные выражения. Ну и публика.  Довольно-таки  неотесанная.  Загибали
иной раз такие словечки, что Джош не знал, куда глаза девать. Честное слово,
прямо  волосы  дыбом  встают.  Даже  вон   та   потрясающая   девчонка   лет
четырнадцати-пятнадцати и то при случае отпускала словцо не хуже прочих.
     Один парень, который,  похоже,  успел  немного  перебрать  спиртного  -
суббота все же, конец рабочей недели, - позвал ее:
     - Эй, Бетси, поди сюда, поцелуемся! Это он не со зла, не приставал,  не
хулиганил - просто так, шумел.
     - Вот еще! Стану я с тобой целоваться, с такой  мартышкой,  как  бы  не
так! - отбрила она его неожиданно резким, неприятным голосом.
     Весь вагон покатился со смеху, и даже  сам  тот  парень  смеялся,  тряс
головой и весело бил себя по коленке.
     Еще кто-то крикнул:
     - А как твой папаша, Бетси? Все еще срок отбывает?
     - Вот уж чего нет, того нет, Снежный  Джон,  мой  папаша  не  из  твоей
шайки. Он себя блюдет, не марается.
     - Да? Много-то ты знаешь, Бетси, голубка. Ишь, ворюга, старый мерин.
     - Ты попридержи язык, Снежный Джон, не то вот расскажу про  тебя  твоим
домашним.
     Все в вагоне упивались их перебранкой,  и  похоже,  сама  эта  девочка,
Бетси, тоже. На губах у нее то и дело появлялась нахальная усмешечка, и это,
видимо, особенно нравилось мужчинам, они наперебой  окликали  ее  и  заметно
старались придумать что-нибудь позаковыристей, чтобы привлечь ее внимание. И
действительно, смотреть на эту девчонку было одно удовольствие,  Джош  и  не
знал, что так бывает.
     - Пошли сегодня в кино, Бетси,  -  предложил  ей  один  из  пассажиров,
совсем старый, лет шестидесяти, не  меньше,  без  двух  передних  зубов,  на
макушке засаленная шляпа, и во все лицо веселая ухмылка. - Посидим  с  тобой
рядышком в заднем ряду, а?
     - Подожди, пока рак свистнет, Пат О'Халлоран, старый ты обормот. Небось
была бы здесь твоя благоверная, сидел бы скромно да помалкивал.
     И снова хохот по всему вагону, люди веселились от души, хотя  Джошу  от
этого веселья по временам становится немного неловко. Одно дело - думать про
такие вещи, другое - слышать, как их говорят вслух. А вот  голос  у  нее,  у
этой Бетси, - просто даже обидно слушать. С виду-то она потрясающая девчонка
- волосы с рыжинкой, глаза искрятся, одета по-мальчишески. Взяться бы с  ней
за руки и бежать вместе далеко-далеко. Два раза он встретился с ней  глазами
и  два  раза  готов  был  подумать:  наверно,  в  вагоне   где-то   прячется
чревовещатель, не может  быть,  чтобы  она  вправду  говорила  таким  грубым
голосом.
     Интересно, что это за люди? Не из Райен-Крика, конечно. Едут,  наверно,
куда-нибудь дальше. Папа объяснял, что в Райен-Крике вся жизнь замерла, люди
спят и просыпаются только по воскресеньям, чтобы сходить в церковь. Сходят в
церковь - и сразу снова в спячку, так он говорит.  А  эти,  если  попадут  в
церковь, такой  гам  подымут.  И  однако  же  все  Плаумены,  тетки,  дядья,
двоюродные братья и сестры, неизменно отзывались о Райен-Крике с почтением и
восторгом. В Райен-Крике живет тетя Клара. "Неужели ты ни разу не был у тети
Клары, Джош? Не ел ее пирога  с  ветчиной  и  яйцами?  Не  изображал  на  ее
фисгармонии, как гудит самолет? Не сидел в ее ванне? Нет, пока ты не повидал
тетю Клару, Джош, считай, что ты еще и не жил на свете".
     И он уже четвертый год подряд приставал к матери:
     - Мам, ну можно я этим летом съезжу? А, мам?
     - Это неблизко, Джош. А она со странностями.
     - Да ладно, мам.
     - Оттуда домой не убежишь.
     - Но ведь все мои двоюродные у нее были. Я один только не ездил. Надо и
мне поехать. Они вон не побоялись, а я что же, хуже? Да если она умрет  и  я
не успею с ней познакомиться, она же мне никогда не простит! И  папа  к  ней
ездил. Тоже в четырнадцать лет. И потом еще сколько раз.
     И вот поезд остановился - приехали! Вся шумная публика,  почти  вся,  к
его большому удивлению, сошла именно в Райен-Крике, даже девочка Бетси.
     А вон та старуха, древняя и прямая как жердь, неужели это и  есть  тетя
Клара? Мужчины, проходя мимо нее, вежливо притрагиваются к шляпам, а девочка
Бетси чуть ли не реверанс ей сделала. Старая  леди  словно  бы  вырезана  из
фотографии полувековой давности. И все вокруг тоже давнишнее, не теперешнее,
не привычное для  Джоша.  Старинная  штакетная  ограда,  неясно  виднеющаяся
позади платформы, тусклые фонари на  старомодных  мачтах,  какие-то  древние
зубчатые карнизы по всей крыше станционного здания - все вокруг странноватое
и немного пугающее, будто время вдруг сделало скачок вспять.
     Ну, ясно, это тетя Клара. Во всем свете другой такой нет. Сразу  видно,
что плауменовского роду: стоит с таким видом, словно станция эта принадлежит
ей, словно земной  шар  -  это  ее  создание.  Устремила  в  окно  на  Джоша
плауменовский взгляд, чуть поманила пальцем  -  мол,  выходи,  не  то  поезд
дальше отправится и тебя увезет.  Приехавших  уже  никого  на  платформе  не
осталось. Под окном вагона свалены коробки и ящики. Она только  взглянула  и
сразу же его узнала. А он-то  воображал,  что  пошел  в  материнскую  родню,
никогда бы он не  подумал,  что  в  нем  можно  с  первого  взгляда  угадать
Плаумена.
     Она манила его пальцем, словно бы говоря: "Ну, выходи же скорей. Что ты
сидишь как дурачок? Это не по-плауменовски".

2

     Чемодан тянул книзу, бухая по доскам платформы, и гнул Джоша в дугу,  а
на плечо ему легла рука.
     - Выпрямись, Джошуа. Дай мне посмотреть на тебя.
     Джош весь дрожал, самоуверенность его как ветром  сдуло.  Эта  дрожь  в
коленках началась по-настоящему-то еще несколько часов назад, когда  мама  с
папой скрылись из виду. Пока ты не заслужил одобрения тети Клары, ты еще  не
настоящий Плаумен, так считалось среди их родни. А быть настоящим  Плауменом
важно, без этого вообще невозможно существовать, все  равно  как,  например,
без головы. Даже если ты в глубине души убежден, что на самом деле  это  все
вздор.
     Братья и сестры Плаумены говорили: "Пока  ты  не  повидал  тетю  Клару,
Джош, ты еще не жил на свете".
     А на самом деле их слова означали: "Ты  -  нуль,  Джош,  до  этих  пор,
считай, тебя просто нет".
     Подумаешь, действительно,  какая  важность  -  Плаумены.  Маму  это  их
чванство всегда сердило.  "Кого  они  из  себя  строят?  -  спрашивала  она,
обращаясь вроде бы и к папе и не к папе. - Без своего Райен-Крика они вообще
никто. А ни один из Плауменов там не живет,  только  она.  И  что,  в  конце
концов, такое Райен-Крик, как не самый  обыкновенный  медвежий  угол?  Не  в
обиду будь его жителям сказано".
     Тетикларина ладонь  на  плече  звала  воспрянуть,  точно  прикосновение
королевского меча, возводящего в рыцарское достоинство, но воспрянуть на  ее
зов было как оторвать тяжесть от  земли.  Маленькая.  Она  оказалась  совсем
маленькая. Джошу пришлось смотреть на нее  сверху  вниз.  Глаза  слабые,  но
огромные за линзами очков, и стекла вроде бы цветные, синие кажется.
     - Ты высокого роста для своих лет, Джошуа. Да-да,  представь  себе.  Но
надо будет, чтобы ты тут поправился. - То  есть  считает  его  долговязым  и
хилым. И вдруг вытянулась и поцеловала в щеку, вот уж  не  ожидал.  Влажный,
холодный поцелуй, пахнет крепким чаем. - Ты красивый мальчик. Твой отец  был
паренек хоть куда. По нем тут некоторые страдали. Как поживают все?
     - Спасибо, хорошо.
     - У тебя голос уже  сломался!  Какая  жалость.  Мне  так  не  терпелось
услышать твое красивое детское сопрано. Выходит, ты его  дома  оставил?  Ну,
стихи твои, надеюсь, у тебя в чемодане, их ты не забыл захватить?
     Джош, поеживаясь и с трудом сдержав вздох:
     - Не забыл, тетя Клара, они со мной.  (Но  не  для  ваших  глаз,  разве
только из моих собственных рук.)
     - Тогда идем. Билет у тебя наготове? Дай его мне. Бери  чемодан.  Здесь
не оставляй.
     Он и не собирался его нигде оставлять.
     И пошли от бледных станционных шарообразных  фонарей  по  темной  аллее
между двумя рядами деревьев, тихо шелестящих на ветру, совсем как в туннеле,
и неба не видно, только чуть просвечивает на закате. Ее пальцы по-прежнему у
него на рукаве, властно ведут и не дают сменить  руку,  в  которой  чемодан.
Мысли у Джоша недобрые, в висках стук, рука онемела, разбирает досада:  надо
же, за ручку ведет, как маленького!
     - Твоей сестре уже шесть лет. Я до  сих  пор  не  получила  фотографий.
Напомни маме, пожалуйста.  Мои  слова  не  действуют,  а  из  рождественских
поздравлений раз в  году  много  не  выжмешь.  У  вас  дома  наверняка  есть
фотоаппарат. Твой папа, когда последний раз сюда  приезжал,  без  конца  все
щелкал.
     А вам-то что, тетя Клара? Но не вслух, чтобы  не  услыхала.  Зачем  вам
карточки? Достаточно посмотреть на одного какого-нибудь  Плаумена,  и  можно
считать, что видел их всех.
     - Идем же, Джошуа, подымай выше ноги. Ты cдерешь себе подметки.
     Меня, между прочим, зовут Джош, с вашего позволения. С какой  стати  вы
меня так именуете? Но опять же не отважился сказать  это  вслух.  А  чемодан
тянул назад, гнул к земле. Вот деревянные  мостки,  доски  уложены  поперек,
неровные, специально чтобы споткнуться человеку, когда он устал, и освещение
плохое, а за  мостками  -  дорожка,  посыпанная  гравием,  тащись  вверх  по
косогору, понукаемый тетиклариной властной рукой. Лошадь, груженная как вол.
     А далеко вверху - удивительно, до чего далеко, - злой  фонарь  отмечает
конец тропы. Сдохнешь, пока дотащишься до этого фонаря, Джош,  а  далеко  ли
еще оттуда придется тащиться? За деревьями по всему  склону  мерцают  желтые
окна домов - что за  люди  в  них  живут,  интересно  знать.  Сильно  пахнет
коровьим навозом, а тетя Клара говорит без  умолку,  Джош  только  старается
покряхтывать к месту. Откуда столько коров, пахнет, как  на  скотном  дворе.
Джоша даже передернуло неизвестно почему, так и  чудятся  в  теплой  темноте
потные вздрагивающие бока, горячие  фыркающие  ноздри,  слюнявые  растянутые
рты, жующие жвачку, и глаза такие же  злые,  как  вон  тот  уличный  фонарь.
Где-то кричат ребята, похоже совсем маленькие, им бы  давно  пора  спать,  и
слышна фальшивая песня того пьяного весельчака  из  поезда  -  он  зигзагами
взбирается по косогору, тоже держа  курс  к  фонарному  столбу.  Тетя  Клара
говорит сокрушенно:
     - А ведь хороший мальчик, много лет у меня занимался, очень  жаль,  что
ты его встретил в таком виде. Он теперь каждый субботний вечер вот так.
     Да видел я пьяных, тетя Клара, тысячу раз... Но сказать этого  Джош  не
успел, слова выскочили у него из  головы,  потому  что  он  поскользнулся  и
тяжело плюхнулся на землю, а тетя Клара над ним всплеснула руками:
     - Ты что же, сел прямо в навоз, глупый мальчик? Джош в ужасе:
     - Не зна-аю!
     - Господи боже! Что это с тобой? Разве ты не видишь, куда ступаешь?
     - Конечно, не вижу, тетя Клара. Ведь темно. - Джош с трудом встает, ему
страшно ощупать сзади штаны. - Проклятые коровы! С  какой  стати  они  здесь
шляются и поганят дорогу?
     Он отковылял к обочине, трет ботинки о траву, очищая  подошвы.  И  весь
передергивается от омерзения:
     - И на одежде есть? - спрашивает тетя Клара.
     - Нет, нет, нет! - кричит он, чуть не рыдая.
     - А то мне придется облить тебя из шланга.
     - Не придется, тетя Клара.
     - У тебя очень слабое ночное зрение. Тебя  надо  кормить  морковью.  Я,
например, все  вижу,  а  мне  семьдесят  три  года.  В  этих  местах  нельзя
расхаживать, задрав нос в небеса. Здесь живут коровы.
     Джош огрызнулся:
     - Почему же  их  здесь  не  держат  за  загородкой  на  выгоне,  как  у
нормальных людей?
     - В это время года? Там сейчас голая земля. Трава  осталась  только  по
обочинам дорог. Ну, довольно, пошли. Что ты так возишься? Бери чемодан. Идем
вот сюда. Здесь ближе.
     Свернули прямо в черную, неосвещенную, траву, она достает  до  колен  и
сухо шуршит под ногами, будто переходишь вброд бумажную  реку.  Джош  бредет
ощупью, принюхиваясь, всматриваясь, не побывали ли и тут коровы.
     - Что ты все время спотыкаешься? Иди-ка вперед.  Разве  тебе  не  видно
тропинку? Ах ты, господи, у тебя  совсем  плохое  зрение.  Плохо  питаешься,
должно быть. Чем только тебя дома кормят?
     - Пищей.
     - Ну, этим  словом  покрывается  немало  преступлений.  Почему  ты  так
плетешься? Ты что, хромой? Может быть, у тебя одна  нога  короче,  а  другая
длиннее?
     - Да нет же! Это из-за чемодана. Тяжело очень.
     - Не должно быть тяжело. Такому большому мальчику.  Все  Плаумены,  без
исключения,  прекрасно  физически  развиты.  Ты,  наверно,  слишком   быстро
растешь. Надо будет попить пивные дрожжи и рыбий жир. Как  это  я  сразу  не
догадалась, когда мне сообщили, что ты пишешь стихи. Неподходящее  дело  для
здорового мальчика. Ты спортом занимаешься?
     - Да, тетя Клара, конечно, занимаюсь!
     - Чем же именно?
     - Много чем, тетя Клара! Бегаю. В крикет играю. Да мало ли чем еще!
     - В крикет? Ага... это я и хотела услышать. И в футбол тоже?
     - В футбол зимой, тетя Клара. Не сейчас же.
     - А плаваешь?
     - И да и нет.
     - Это не ответ, мой друг.  Я  от  тебя  жду  большего.  Джош  бормочет,
потупясь:
     - Мне холодно в воде. А я не люблю холод. У меня  от  него  мурашки  по
всему телу. И я тону.
     - Ничего удивительного. Ты же худ как палка. Наверно, все ребра торчат.
Кожа да кости... Надо будет покормить  тебя  сметаной.  Истощенный  Плаумен,
слыханное ли дело? Что с твоим папой? Неужели он не в  состоянии  заработать
довольно денег, чтобы тебя прокормить? На автомобили, наверно, тратится? И в
доме небось все куплено в рассрочку? Холодильники всякие и прочий хлам. А  с
зубами у тебя как? Все в дуплах, должно быть. Все чиненые, пломбированные?
     - У меня прекрасные зубы!
     - Посмотрим, посмотрим. Надо будет тебе давать побольше молока и сыру.
     - Но я ведь приехал всего на неделю, тетя Клара!
     - И очень жаль, но надо, чтобы ты уехал  отсюда  с  хорошим  аппетитом,
тогда им придется тебя  кормить  как  следует.  Сюда,  Джошуа,  наверх.  Вон
калитка, видишь? Да вон же, силы небесные!
     Но когда подошли вплотную, оказалось, что это всего лишь одна натянутая
проволока.

3

     Над задней дверью горит электрическая лампочка,  вокруг  бешено  бьются
сотни ночных бабочек и тысячи  мелких  мошек,  широкая  веранда  с  каменным
полом, плетеные кресла, деревянные скамьи, столбы  увиты  розами,  по  стене
хлопают сочные листья гигантского папоротника, а на пороге лениво развалился
огромный белый котище, когда дверь  открывается,  то  задевает  его,  но  он
только вытягивает одну лапу с растопыренными  когтями  и,  так  уж  и  быть,
позволяет через себя перешагнуть. Так и хочется  вытереть  об  него  ноги  и
шугануть: "А ну, брысь отсюда, лежебока толстомясый".
     Внутри. Пахнет цветами, дровяным  дымом,  старой  мебелью,  мастикой  и
печевом. Густые тени полны тайн. Под сводами дверей  на  длинных  проволоках
висят странные шуршащие портьеры из толстых отдельных нитей. Темные двери  с
ручками из рубинового стекла. Потолки высоченные:  метра,  наверно,  четыре.
Между тростниковыми циновками поблескивают черные лоснящиеся половицы.  Джош
со стуком поставил чемодан.  И  боль  облегчения  пронзила  ему  плечи,  как
горящая стрела. Словно пришел в музей после закрытия, когда уже  нельзя,  не
полагается здесь быть. Словно кто-то перевернул столетие задом  наперед.  Со
стены сумрачно смотрит прадедушка Плаумен  во  всем  параде:  при  бороде  и
баках, с часовой цепочкой поперек живота. Смотрит сумрачно и неодобрительно,
будто почувствовал неприятный запах. Типично плауменовское  выражение.  Папа
рассказывал, что его лики висят  чуть  не  на  каждой  стене.  Автопортреты,
написанные любящей рукой. Человек полжизни провел, глядясь в зеркало.
     - Не надо оставлять вещи здесь. Идем в твою комнату.
     Джош волочит неподъемный чемодан прочь с  прадедушкиных  глаз,  тащится
вслед за тетей Кларой в  сводчатую  дверь,  нити  портьеры  щекотно  шуршат,
цепляются за, волосы, а тетя Клара уже ушла вперед, затерялась в  полуночной
тьме, нашарила на стене выключатель. И Джош с  чемоданом  вдруг  оказывается
посреди какой-то пещеры чуть не пяти метров в высоту  и  такой  же  длины  и
ширины, освещенной странным красным калением и  пропитанной  душным  запахом
лаванды. На окнах колышутся  шторы  из  бусинок,  под  потолком  позванивают
хрустальные подвески, а внизу красуется кровать, блестя  золотом  шариков  и
завитушек и атласным покрывалом, такая широкая, в ней вполне  бы  уместилось
одновременно полдюжины взрослых  здоровых  Плауменов.  И  тут  же,  конечно,
прадедушка. Висит над мраморным камином. Больше, чем в натуральную величину,
весь разодетый, похожий на короля Генриха VIII.
     Джош почти в голос поминает имя господне и о