Григорий Свирский.
Рассказы

Русь пьянцовская
Задняя земля


    Григорий Свирский.
    Русь пьянцовская


   © Copyright Григорий Свирский
   WWW: http://members.rogers.com/gsvirsky/


   РУСЬ ПЬЯНЦОВСКАЯ, документальная повесть.

   1. Ляна - комариная фея.

   - Не прибедняйся, Сергуня. Ты  у Полянского, отца георазведки, работал?
Значит, и тут  выдержишь-- - прохрипел управляющий Комигаз  разведки Николай
Титович, бывший зам "вечного "де Голля", умершего недавно в этом же кабинете
от инфаркта. Сменивший его Николай Титович, по прозвищу "Тит, иди молотить",
поднялся на  ноги, остроносый, заросший,  похожий на огромную хищную  птицу,
высматривающую сверху кого там, на земле, клюнуть.Стеклянный глаз у Титовича
слезился, второй,  живой, - дергался: видал виды  начальник.  -  Пойдешь  на
Тиманский  разлом,  начальником  партии!  Все!... Работяги?  Работяг...  сам
знаешь...здесь  днем с  огнем...  Сколько наскребешь  в  "Отеле  Факел"  все
твои.,.
   Геофизик  Сергей  Фельдман,  франтоватый  парень, худой,  тонкошеий,  в
новеньком свитере крупной вязки с оленями на  груди, инстинктивно  оглянулся
на  окно. За стеклами, как  всегда,  пламенел в  полярной ночи  пляшущий  от
порывов  ветра газовый факел,  под которым, по обыкновению, укладывалась  на
ночь, "все ж теплее", беда поисковых партий...
   -Опять  "Отель Факел?!- воскликнул он в досаде. - Что при  "де Голле" в
тундру - одна пьянь, что при вас...
   Управляющий усмехнулся недобро.
   - Это  у  немцев на черные работы --  турки, да  чурки...  В  Заполярье
никаких турок не залопатишь. Пока довезешь, вымрут...
   Лицо  у Сергея Фельдмана не смягчилось, управляющий продолжил тоном еще
более  доверительным:  понимал,  как  и  с  кем  в  своем  каторжном  тресте
толковать.  -  Сергуня,  ты  это говорил иль не  ты? в нашей жизни  меняются
только портреты,- он  показал  большим пальцем за свою спину, где  много лет
висел портрет Брежнева в золотых звездах от плеча до плеча, а сейчас остался
лишь на белой стене железный крюк, - Сталин висел, Беда Виссарионович, Потом
Хрущ-  освободитель  красовался,   потом  вот  этот...  звездочет.  Портреты
меняются,  Сергуня.  Проваливаются  в  тартарары... А жизнь  наша  как была.
сволочной так и осталась. Ты это говорил иль не ты?... Ядовито ты говорил, а
не оспоришь. Правильно  говорил. Так мы и висим все... на крюку. Дело у тебя
тру-удное. Знаю. Люди все в разгоне. Бери новенькую... эту, комариную фею.
   -Зачем  мне "комариная  фея?!  -  вскипел  Сергуня.- .Тут и  мужику  не
сладить. И  потом...  мы друг друга  терпеть не  можем,  - Потому,  свежачок
ухтинский, и возьмешь,- непреклонно-мягко возразил управляющий, обезоруживая
Сергуню Фельдмана своей  прямотой.- У меня сколько глаз на лице? Один. А это
будет второй  ..- Потянулся к  телефону,  усмехнулся недобро: - Ляну ко мне!
Срочно! Да, ту самую...
   Ляна - худющая девчушка-недоросток в солдатском ватнике, остановилась в
дверях. --  Подходи  ближе,застенчивая,  -  подбодрил  ее управляющий.--  На
большое дело пойдешь..
   Ляна  росла  без  отца.  Отец  пропал, когда ей  не  было  и двух  лет.
"Спился",-сказала мать. Как  они  мучались!  Мама завербовалась в  Норильск,
чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Умерла там, проработав десять лет
в травильном цехе.  "За хромого  выходи,  за  чахоточного, -  говорила  она,
умирая. - Только не за пропойцу. Только не за  алкаша". - И заплакала. Так и
умерла, со слезами на серых щеках.

   Ляну  забрала   бабушка,  в  Ростов.  Бабушка   при  словах   "тундра",
"Заполярье"  или  "Норильск" крестилась, а  то и вовсе  опускалась на колени
перед иконой Спасителя  и  молилась за внучку. Ляне,  напротив,  не нравился
бабушкин  Ростов  с его щекастым  самонадеянным обывателем, как она  однажды
выпалила  своей  учительнице-ростовчанке.  Ляна  бредила  тундрой,   которую
исходила в мечтах  вдоль и  поперек.  От Норильска до Мессаяхи.  В  болотных
сапогах.   С   геологическим   молотком.    И    когда   в   университетской
распределительной  комиссии  спросили,  где Ляна  хотела  бы  работать,  она
воскликнула,  всплеснув  руками  и  развеселив  ростовских  профессоров:  "В
Норильск! В Норильск! В Норильск!"
   Ее послали в Норильск; на следующий день забросили вертолетом в партию,
и она опять напоролась на алкашей, тунеядцев проклятых, "туников".
   Сейсмостанцию  еще  не пригнали,  дел  у  нее не было, и  она доверчиво
спросила  рабочих, кому  помочь.  И  туники  жестоко разыграли  ее.  Оглядев
худенькую  девчушку  в новой,  не выцветшей  еще  энцефалитке -  начальство,
видать! - они сшили ей из марли сачок. Ловить комаров. "Подмогни,-сказали, -
очень  просим.  У  нас  срочное задание:  заготовить  сушеных  комаров.  Для
лечебных целей... Не веришь? От ревматизма лучшее  средство. Открыли. Настой
делают. Сто грамм - двадцать рублей. А у нас, сама видишь,  и без  того  дел
невпроворот..."
   Целый день Ляна ловила в  болотных сапогах комаров, и, наверное,  целый
год хохотали норильские геологи, указывая на нее глазами:  "Это  та самая...
комариная фея!"
   "Комариную  фею"  геологи  всерьез  не  принимали, а когда она  однажды
возразила  своим  высоким  голоском  против   выводов  технического  совета,
изумились и . . . вывели за штат.
   И вот она в болотистом Коми. В Ухте, где  у реки Чебью еще лежит ржавая
колючая проволока на поваленных столбах. "И здесь туники?!"
   Как  же Ляна их ненавидела! Ее бы воля, не ссылала  бы к людям. Куда ни
вытолкни их, местные там живут. Невинные.  Или они не  люди,  что им швыряют
пригоршнями всяческую  падаль?!  Натолкали,  вот, в  забытый  Богом Енисейск
триста портовых  проституток  из  Ленинграда - жители ревьмя ревут. С парней
своих  глаз не спускают.  На  дверях  замки понавесили.  Было  когда такое в
старинном богомольном  Енисейске?! Нет,  ее бы воля,  сбивала  бы из туников
команды,  да на Чукотку их,  во льды, где чум от  чума -  тысяча километров.
Пускай обживают пустошь. Никого не мучая... :
   Когда Сергуня Фельдман и шофер вернулись, красные от сернистого жара  и
уже заиндевевшие, и Сергуня  сказал  устало: "Наскребли!", Ляна  заметила  с
каменным  выражением  лица:  "Жаль!"  Ей  не  ответили,   только  покосились
оторопело.
   ...Ляна вылетела в тундру на  другое  утро, первым вертолетом.  Сергуня
задержался: паковал инструмент, снаряжал  туников, которых обещали отправить
вторым  рейсом.  "Главное,  не  теряй ни  часа,  - прокричал вслед. -  Иначе
весновка все утопит..."
   ...Прошлогодние палатки геологов,  на старой базе, завалены  снегом  по
крышу, люди выбирались из них по ледяным, с желтоватыми разводами, траншеям.
   Ляна думала,  работа начнется  тут  же.  Но ее никто  не встречал. Лишь
какой-то парень в вязаной шапочке, который разводил костер для вертолета.
   Похоже,  партия  была  недружной, распавшейся.  Это  стало  ясно  и  по
ленивому  утреннему  сбору  ("как   в  колхозе",  -  подумала  Ляна).  И  по
обтерханной грязной столовой - двойной палатке с обгорелым у трубы верхом, -
пропахшей прогорклым маслом  и затхлыми щами, и даже по уборной - сарайчику,
обшитому досками со щелями в  палец.  "Идешь  в  уборную,  как на подвиг", -
острили трактористы, а щели как были, так и оставались.
   Нет,  не понравилась  Ляне партия. По сути,  ее и  не было.  С  прежним
начальником   партии,  покалеченным   в  пьяной  драке,  укатили  взрывники,
бульдозеристы  - постоянные кадры, которые  у любого начальника  партии, что
называется,  на  крючке.  Исчезли  разнорабочие.  Все до  одного.  Это  тоже
показатель. Сезонники - романтики или рвачи  и  пропойцы. Им в плохой партии
не с руки.
   Ляна  поглядела на серое небо, где вился дымок костра. Ждала следующего
рейса и панически боялась его: туники! Четыре вертолета одних туников...
   "Мальчик, выходишь на  следующей? -  обычно теребили ее в автобусах.  -
Мальчик, уступи место старшим..." Да у нее и походка мальчишечья, угловатая,
резкая;  плечо чуть вперед, когда  спешит, - "нырковая походка",  - смеялись
однокурсники.
   Шмыгнет она этак  боком, в своей вязаной шапочке с красным помпончиком,
к этой ораве... Бог мой!..
   ...И вот  пришел час, все они перед ней, в ветхой палатке-столовой, где
по полу сеется из дыр в  брезенте снежная крупа,  тесно сидят на скамьях или
на корточках вдоль стенок, передавая друг другу замызганный окурок.
   Ляна  достала из  кармана  отглаженных лыжных  брюк  пачку  сигарет  и,
стараясь,  чтобы  пальцы  не  дрожали,  передала по  ряду.  Кто по  сигарете
вытянул, кто по две, а суетливый мужичонка  с блеклой, как мочало, бородой и
оттопыренными  ушами,  придававшими  ему   сходство  с  летучей  мышью,  тот
сграбастал сразу пригоршню. Рассовал по  карманам  драного полушубка, а  две
папиросы заложил за  немытые  серые  уши, одновременно  хвастаясь  трофеем и
озираясь настороженно: не врежут ли ему за это? А  потом снова выставился на
нее  желудевыми  глазами,  будто  впервые  заметил,  а  когда  она  сказала:
"Здравствуйте, товарищи'" - радостно воскликнул: "Дак я и говорю-девка!"
   Оказывается, он  поспорил с соседом. Тот настаивал: "Малец", а  ушастый
свое: "Девка!"
   "Все, как по нотам... туники проклятые'"-ноги Ляны в белых, из оленьего
меха, пимах будто онемели.
   Туники  гоготали,  чмокая  дареными сигаретами  и  ерзая  на  скамьях в
задубелых лоснящихся стеганках, из которых торчали клочья ваты. Растряслись,
притомились в полете, а тут как-никак развлечение.
   - Что выспорил?! - кричали сзади. '- Косушечку?
   Ляна  непроизвольным движением  скомкала  список.  И  тут же разгладила
ладошкой: "Чего это она?!  На этот  раз сачка  не сошьют..."  Заставила себя
читать, не торопясь,  каким-то незнакомым  ей самой  сипящим,  почти мужским
голосом,  определяя  на  глаз, куда  поставить новичка. Рубить  просеки  или
подпустить к сейсмостанции. Отвечали застуженными пропитыми голосами.
   - Петровых? Я, однако...
   На нее поднял глаза хитрован с папиросами за ушами.
   - ...Профессия? Дак там все указано! -  Он кивнул  на измятую  трудовую
книжку, которую Ляна  перелистывала. -Тут, видите ли, очень много профессий:
и шеф-повар, и бульдозерист, и баянист.
   -Дак  я   специалист   широкого  профиля!  Ляна  перевернула  следующую
страницу, на которой стоял штамп: "Уволен по 47 статье...
   -  Та-ак. По  сорок  седьмой...  Профессиональная непригодность.  - Она
знала,   по  этой  статье  выгоняли  лишь  в  крайности.  Запойных  лодырей,
прогульщиков, которых уж ничем не прошибешь. - А когда поварешкой работал...
по какой статье уволен? - строго спросила Ляна.
   - Дак прочитала.
   - С последней тоже по сорок седьмой? - Дак а как же!
   - Значит, не гож по всему широкому профилю?..
   Кто-то, сидевший на корточках,  хохотнул, поглядел  на  Ляну  искоса, с
любопытством, за ним другой засмеялся, третий, и вскоре вся палатка заходила
от хохота. Сгустился,  окреп  мучавший Ляну запах винного перегара: счастье,
что дыры в палатке.
   Ляна  вдохнула  посвежевший  наконец   воздух,  спросила  самым  низким
голосом, каким могла: - Кем работал последний раз?
   -Дак брагу варил. На дому.
   Снова грохнула палатка. Печурка из железной бочки, вроде на  нее сильно
подулиэлдекто, занялась белым огнем.
   -Значит, и отсюда выскочишь по 47? -- спросила Ляна, перекрывая смех. -
Дан чего ж егозить? Статьи менять.
   Ляна  взяла следующую трудовую  книжку...  "...уволен по 47..." Другую:
"...по 47-й". Зачем привезли? С кем работать?
   Правда, в углу сбились коренастые ребята, в  армейских  сапогах. Видно,
демобилизованные, по комсомольским путевкам. Но мало их...
   Возле   ушастого   полулежал,   словно   пристроясь  для   любительской
фотографии, полнолицый, крепкий, с седыми космами, мужчина  в роговых очках,
похожий  на  университетского профессора.  Когда до  него  дошла очередь, он
протянул, как  в  молитве, хриплым,  со срывами, но некогда,  видно, могучим
басом:
   - Из святыя православный храмы исто-о-оргнут...
   Исторгнутый был  в  разноцветных валенках,  подвязанных  проволокой.  С
пухлыми красными руками.  Не иначе из  босяков, которые собирают  по Ухте да
Воркуте   пустые  бутылки,  обрезают  авоськи   с   продуктами  за   окнами,
"раскурочивают"   ящики    на   подоконниках   -   естественные   заполярные
холодильники. Такие ни дня не работают. Пьянчуги, закоренелая "отрицаловка".
Не отправить ли его обратно? Тут же...
   Ляна  почувствовала  -  накипают слезы.  "У  нас  что,  помойная  яма?"
Перестав читать, стояла, комкая список, и вдруг откуда-то донеслось тихо:
   - Ничто, гражданин начальник. Отец Никодим сучки обрубает. Любо-дорого.

   Ляна вгляделась в дальний угол.  Там, у сырой набухшей стенки  палатки,
сидел  остриженный  наголо  костистый  парень  лет  двадцати.  Щеки  запали,
землистые, рыжая щетина  на них кустиками. А лицо приподнято с достоинством,
лицо  человека  гордого,  терзаемого  болью  и,  вместе  с  тем,  словно  бы
извиняющееся. Не то за себя извиняется человек, не то за других.

   - Вы давно его знаете? - недоверчиво спросила Ляна.
   -Ну!
   - Будет работать?
   -Ну!
   - Берете на себя ответственность за него?
   - Ну!..
   Ляна улыбнулась, оттаяла. Бездна эмоций в их  сибирском "Ну!" В Ростове
над  ней смеялись, когда  она, бывало, на все про все, отвечала: "Ну!"  Иные
обижались: "Не лошадь, не нукай!"
   Но она  доверяла прямодушным сибирским "Ну..." Поглядела на сидевшего у
стены  внимательнее.  Глаза  сталистые,   настороженные.  А  смотрит  прямо.
Лоснящийся,   без   пуговиц,   ватник,  подпоясанный   солдатским  ремешком,
полураспахнут. Над  ним  -  худая  землистого  цвета грудь.  На  ней  что-то
наколото синей тушью, не то крест, не то... - Ляна отвела глаза: можно вдруг
такое увидеть!..
   - Смотри! - произнесла она, как могла, тверже, пугаясь своей решимости.

   У  печки  сидели  трое  небритых  пожилых  мужиков  в  белых  нагольных
полушубках, теснясь  друг  к другу  и  поглядывая на туников  с любопытством
детей, попавших в  зоопарк. Спросили  с легким украинским акцентом: "Скильки
заробят?"  Оказалось,  погорельцы. С  Закарпатья.  Семьи  дома  остались,  у
соседей.
   Ну,  эти,  Ляна  уж знала, безотказные. Проспишь,  сами  разбудят. Хату
отстроить - деньги нужны.
   К ним  жмется  плечистый  парень  в  гуцульской куртке.  В расползшихся
футбольных  бутсах.  Белолицый,  лобастый,  волосы  льняной  копешкой.  Губы
распустил -  само  простодушие. В  синих  глазах какая-то есенинская печаль:
"...Сторона ты моя, сторонка, Горевая полоса..." Красив, леший рязанский!
   Только,  вот,  передние зубы выбиты. Да к  нижней губе окурок прилеплен
шпанисто. Заметил, что его разглядывают; спросил, щуря  синий  глаз,  словно
целясь: а нельзя ли его поваром?
   - Молод  еще поваром, - добродушно ответила Ляна. -  Такие,  как ты, на
профиль позарез, с топором...
   -  Его  на племя оставить, -  тихо сказал  стриженый  с татуировкой.  -
Пускай человечество хорошеет.
   Парень поднялся  и,  покачиваясь в своих драных  бутсах  и сжав кулаки,
шагнул к стриженому: - Я тебя в упор не вижу, понял?!
   Ляна немедля  стала  читать список дальше.  "Не хватает только  драки".
Краем глаза взглянула на стриженого, который сидел на корточках. Тот даже не
шелохнулся. Лишь усмехнулся одной щекой.
   В дверях палатки, поодаль от остальных, притихли двое девчат в штопаных
стеганках и пушистых платках, затянутых на спинах узлом. Улыбаются опасливо,
на дверь поглядывают, готовые в любой момент рвануться из палатки.
   -  Девчата,  вы  не поварихи? -  спросила Ляна, твердо решив  девчат  в
тундру пока что не пускать.
   Они не сказали, выдохнули разом: - Можем-можем!..
   - Тю!  Могете...  - Синеглазый посмотрел в  их  сторону  своим  жестким
прицеливающимся взглядом, но уже с откровенной угрозой.
   "Э, да не бандит ли ты?.." - Ляна быстро полистала его трудовую книжку;
не выкинуть ли его с первым вертолетом? Вот и штамп черной тушью: "Уволен по
47-й..." "Все, к чертям'.."
   - Кем был по профессии? - спросила для порядка.
   Оказывается, профессиональным футболистом. Играл  в "Динамо". В команде
класса  "А". Лейтенант. Выгнали  из команды и  деквалифицировали  за драку с
судьей на поле...
   - Уедете назад с первым вертолетом! - жестко произнесла Ляна. - Не вижу
вам применения...
   И вдруг  туники  закричали разом. Как так?! Известного  человека! Тогда
все уедем...
   Ляна  хотела переждать  шум,  да  не тут-то было.  Громче  всех  кричал
мужичок с мочальной бородой и папиросками за немытыми ушами.
   - А  ты что разгулялся?!  - повысила  голос Ляна, обращаясь  к  нему. -
Ра-ботник... Палец о палец не ударишь...
   Тот  замолк и  ответил неожиданно спокойно,  словно  и не кричал только
что:
   - А на что нам работать? На нас эпоха работает...
   - Уедешь вместе с  футболистом! - отрезала Ляна и почувствовала: кто-то
наступил ей  на  пиму.  Подняла глаза  -  радист  Саня,  белесый,  тщедушный
вологжанин, из кадровых. Проокал шепотом: "Пробросаешься... Кому в лес-го?"
   - Какое-такое имеешь право казнить-миловать! - снова вскричал  мужичок,
папиросы из-за ушей посыпались. Схватил их на лету. - Ты что, опер?!  Иль...
эта самая... советская власть плюс обдирация?! По делу суди, не по бреху!
   Ляна молчала, бледнея, и ... дала себя уговорить: - Смо-отри!..
   Но уж почти наверняка  знала, не работник. Видала этаких ушастых: "бери
меньше,  кидай  ближе"... Топора  в  руки  не  возьмет.  От  силы  рейку. За
топографом ходить. Подумала устало, с закоренелой ненавистью: "Реечник..."

   А те смеялись чему-то. Футболист в гуцульской куртке кричал бородатому:
- Матвеич, твой ход!..  Решайся!.. - "Какой еще ход? - насторожилась Ляна. -
На что решайся?.. Снова разыгрывать? Или хуже? - Она струхнула всерьез. - От
них всего жди...  В тайге закон - медведь. До ближайшего милиционера пятьсот
километров... Дочитать бы, и - бегом..."
   Однако ни бородач, ни футболист  больше  в ее сторону не  оглядывались.
Широколицый  татарин  с лоснившейся гривой битника,  который ждал, когда его
выкликнут,  держа   руки  на   заплатанных  коленях,  подбодрил  добродушно,
по-отечески:
   - Называй, девушка, называй. Бич голодный злее волка, сытый бич смирней
овцы.
   Тут только она увидела, что все время, пока она обращалась к ним, они -
играли  в  карты,  незаметно передавая  их  друг  другу.  Бородатый,  видно,
проиграл, его отхлестали замызганной колодой по носу.
   "Дошли,  значит"...  "По   носам"  туники  играли  только  при   полном
безденежье.
   Отведя глаза от немытых  снующих  рук  игроков,  продолжала читать, и в
ответ слышалось хрипловатое, медленное, как спросонья:
   Бульдозеристом могу... Кровельщиком... Сучкоруб... Наше дело: круглое -
кати, квадратное - неси...
   И вдруг откуда-то сзади:-Юрист я...
   Ляна подняла глаза. Маленький, щуплый. Измятое, бескровное  лицо.  Глаз
нет.  Заплыли.  Армейский китель  на  спине продран.  Шея  обмотана  грязным
полотенцем.
   Игра,  на  мгновение,  прекратилась;  десятки  глаз  оглянулись  в  его
сторону. Быстро,  недобро.  Остриженный наголо,  с татуировкой,  процедил из
своего угла:
   - Свой, однако! Кто тронет, со мной разговор...
   Ляяа быстро продолжала чтение, в ответ звучало отрывистое:
   - Крановщиком был на Медно-никелевом; делать все могу... •- Плотник.
   - Агроном... - отозвался  рослый  веснущчатый парень в добротном черном
костюме, на который туники косились.
   -  В  поле ему  захотелось, -  сказал отец Никодим под хохот дружков. -
Кукурузу толкать на север...
   -  Почему  пошли  в  геологическую  партию?-спросила  Ляпа.  •-  Не  по
специальности...
   -  Дядя  тут  у  меня  погиб.  За проволокой,-тихо  ответил  парень.  -
Родной... Приехал на эту землю поглядеть. Может, могилу найду...
   В  палатке стало  тихо-тихо.  Бородатый вытащил  из-за уха папиросу  и,
толкнув парня в плечо, протянул ему: - Брательник, на-ка...
   Велико  ли  дело