Мигель Отеро Сильва.
        Пятеро, которые молчали


---------------------------------------------------------------------------
     OCR Кудрявцев Г.Г.
     Spellcheck Чернышов С.Е.
     "Художественная  литература", М.  Роман-газета  Э3(351), 1966.
---------------------------------------------------------------------------

        "МИГЕЛЬ ОТЕРО СИЛЬВА  "

     Родина  Мигеля Отеро Сильвы, автора романа "Пятеро, которые молчали", -
Венесуэла.  Вот  уже  много  десятилетий  в этой богатейшей стране Латинской
Америки  почти  беспрерывно  свирепствует  тирания  и  не  угасает, народная
борьба. А сегодня огонь этой борьбы можно, пожалуй, сравнить лишь с тем, как
горит нефть, рвущаяся из недр ее земли.
     Мигель Отеро Сильва (род. в 1908 г.) - одни из тех писателей Венесуэлы,
кто  вместе  с   народом   бросил   вызов   ненавистному   режиму   палачей.
Двадцатилетним юношей он участвовал в революционном  движении  студенчества,
поднявшегося против тогдашнего диктатора, а затем рассказал об этом в  своем
первом романе "Лихорадка" (1939). С того времени прошло  четверть  века.  За
эти годы Отеро Сильва написал  новые  романы,  стал  известнейшим  писателем
Латинской Америки. Его произведения  "Лихорадка"  и  "Мертвые  дома"  (1966)
переведены на русский язык. Не менее известен  Мигель  Отеро  Сильва  и  как
публицист. Много лет издавал он крупнейшую в Венесуэле  газету  "Насиональ".
Это к нему, собрату по перу и  борьбе,  обращался  в  стихотворном  послании
Пабло Неруда:

     Друг, таково Америка ...
     Кругом - природа щедрая, но всюду
     ты слышишь звон цепей...

     Звон цепей прозвучал и в последнем романе Мигеля Отеро Сильвы  "Пятеро,
которые молчали". Но есть в нем и существенное отличие от других, сходных по
теме книг, читатели которых нередко оказываются подавленными изображенными в
них ужасами.
     В своем  новом  романе  Отеро  Сильва  тоже  рисует  во  всех  страшных
подробностях истязания, которым подвергали его мужественных героев, и все же
не это - главное в книге.  Как  большой  художник,  а  значит,  и  настоящий
исследователь жизни, Отеро Сильва хочет не только  запечатлеть  страдания  и
стойкость людей, но и понять их сложную индивидуальную психологию.  Писателя
интересует больше всего тот душевный "багаж", который несет в себе каждый из
пяти узников. Человечность людей,  поставленных  в  нечеловеческие  условия,
-вот, пожалуй,  самое  важное  в  романе  Отеро  Сильвы.  И  это  во  многом
определяет его своеобразное построение.
     В первой части романа звучит несколько голосов. Пять глав  -  это  пять
героев, это непохожие друг на Друга потоки жизни, разные общественные  слои.
Живой,  смекалистый,  не  очень-то  образованный  Бухгалтер;   представитель
столичной богемы, остряк Журналист; проникнутый высоким чувством  дисциплины
военный -  Капитан;  целеустремленный,  с  очень  чистой  душой,  аскетичный
Врач-коммунист. О нем писатель говорит не более  чем  обо  всех  других,  но
несколькими  лаконичными  штрихами  он  сумел  нарисовать   образ   человека
удивительной стойкости, непоколебимо верящего в коммунистические идеалы.
     Эти четверо, хотя и в разной степени, но так или иначе были  связаны  с
антидиктаторским  движением.  И  только  пятый  -  Парикмахер,   простоватый
малограмотный  парень,  попал  в  тюрьму  по  сущему   недоразумению.   Ему,
простодушному фантазеру,  выпадает  особая  роль.  Своим  вымыслом  о  сыне,
светловолосом  сорванце  Онорио,  он  вносит  луч  света  в  мрачную   жизнь
заключенных вместе с ним товарищей.
     В каждом из этих пяти людей скрыт неповторимый, ему лишь присущий  мир.
Пятеро по очереди рассказывают друг другу о  себе,  а  одновременно  с  этим
течет  их  молчаливая  исповедь,  поднимаются  из  глубин  памяти  потаенные
воспоминания.
     Переплетение рассказа вслух с внутренним монологом - он взят в скобки -
придает особенную жизненную достоверность образам героев; в  голосе  каждого
мы слышим свою особую интонацию.
     Раскрывая себя, совместно сопротивляясь  тюремному  гнету,  поддерживая
друг друга,  ранее  никогда  не  встречавшиеся  узники  становятся  близкими
друзьями. Пережитые мучения не  надломили  ни  одного  из  них.  Все  пятеро
оказываются еще более  сильными,  еще  более  непримиримыми.  Так  рождается
естественное чувство братства. Пять ручейков сливаются, образуя общий поток.
     Во второй части романа уже нет ни  отдельных  голосов,  ни  внутреннего
монолога. Теперь герой один - маленький коллектив узников, у которого  общие
стремления, заботы, общие мечты.
     Возникает и общая, по-мужски сдержанная нежность к незнакомому  сынишке
Парикмахера. Без стона пройдя все ужасы  пыток,  четверо  узников  не  могут
сдержать рыданий, когда их отцовские чувства оказываются обманутыми.
     Находясь за решеткой, заключенные  не  чувствуют  себя  одинокими.  Они
слышат  гул  нарастающего  всенародного  гнева,  до  них  доходят  "с  воли"
радостные новости - дни диктатуры сочтены.  Мы  прощаемся  с  ними  накануне
освобождения и знаем, что, закаленные тяжкими испытаниями, они снова  займут
место в новой борьбе.
     О светлой мечте и суровой реальности, о стоической силе  и  нежности  -
словом, о  Человечности  в  самых  разнообразных  и  подчас  неожиданных  ее
проявлениях рассказывает Мигель Отеро Сильва с мастерством  и  темпераментом
большого художника.

        "В. КУТЕЙЩИКОВА  "


        "МИГЕЛЬ ОТЕРО СИЛЬВА  "

        "ПЯТЕРО, КОТОРЫЕ МОЛЧАЛИ  "

                                                    Посвящается Марии Тересе

        "ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ  "

        "YVC-ALI  "

     Самолет YVC-ALI шел над пустынной саванной. Прильнув бескровным лбом  к
стеклу иллюминатора, Врач жадно ловил взглядом бегущие  внизу  луга,  словно
хотел навсегда запечатлеть их в памяти. С тех пор как ему вернули очки,  мир
опять обрел для него формы, рассеялся туман, скрывавший людей и предметы.
     Из  рукавов  пиджака  горестно  выглядывали  кисти   рук   -   бледные,
изглоданные зубцами наручников, истонченные в запястьях. Даже  здесь,  между
облаками и небом, его правую руку, наиболее пострадавшую, цепко держал  один
из тех когтистых браслетов, что вот уже сколько времени сдавливали  и  рвали
его тело. Со стального кольца  свисала  короткая  цепочка,  прикрепленная  к
такому же кольцу на руке второго заключенного, соседа Врача но креслу.
     Это был Парикмахер. Никогда ранее не пересекались  судьбы  этих  людей,
сведенных  теперь  в   пару   с   помощью   металлических   колец-близнецов,
предназначенных для рук одного человека. Минуты две-три Врач  вглядывался  в
опухшее лицо своего спутника, пытаясь распознать в нем  чьи-нибудь  знакомые
черты, но это было бесполезно, и он снова стал  следить  за  плывущей  внизу
саванной. Парикмахер - бакенбарды начала прошлого века и ковбойка в  крупную
клетку по последней моде - не замечал  Врача,  не  видел  иллюминатора.  Его
взгляд не отрывался от кабины пилота, его настороженные уши улавливали  даже
чуть слышные звуки. Впервые в жизни  он  поднялся  в  воздух  и,  по  правде
говоря, чувствовал себя прескверно. При каждом провале самолета в  воздушную
яму он испуганно хватался свободной рукой за подлокотник: ему казалось,  что
он падает в бездну, и от этого ощущения и от страха у него судорогой сводило
живот.
     Позади, в двух креслах, сидели еще двое мужчин, точно так же  скованные
одними наручниками. Ближе к окну находился  Журналист  -  рыжеватая  бородка
иконописного  Иисуса  и  демонический  профиль  Харона  у   руля   челна   с
обреченными.  Он  помнил  наизусть  здешние  виды  и  пейзажи  -  так  часто
приходилось ему летать этим путем в дни свободы. И сейчас  он  лишь  изредка
поглядывал  в  иллюминатор,  насвистывая  сквозь  зубы   мелодию   старинной
мексиканской песенки ("Если с  другим  ушла  бы  Аделита  ..."),  порой  же,
наклоняясь, что-то говорил своему "напарнику", Бухгалтеру, который был  ниже
его на целую голову.
     Бухгалтер -  невысокий,  широкоплечий  и  коренастый,  словно  портовый
грузчик, - был совсем сед,  однако  седина,  и  это  легко  угадывалось,  не
соответствовала его возрасту, а появилась, видимо, сразу  и  преждевременно.
Журналист и Бухгалтер принадлежали  к  соперничающим  политическим  партиям,
даже когда-то враждовали между собой. Однажды воскресным днем  при  подсчете
голосов в избирательной комиссии они, разделенные лишь узким столом, едва не
пустили в ход  кулаки.  Теперь  же  они  очутились  рядом  в  этой  летающей
алюминиевой галере, плывущей по небу  навстречу  неизвестности.  Их  связали
цепью, как связывают за рога двух быков одной  упряжки:  лишили  возможности
хотя бы отодвинуться друг от друга. Поэтому ничего другого им не оставалось,
как забыть прежние распри. Первым же взглядом  они  заключили  перемирие,  и
Журналист, как бы скрепляя его, сказал сочувственно:
     - Да, постарел ты, кум!
     В самолете летел еще один, пятый по счету, узник.  Капитан  -  штатский
костюм не скрывал военной выправки, сквозившей в манере держаться, в посадке
головы, - занимал место у кабины, справа от прохода. Парикмахер сразу  узнал
его по фотографии в газете. С Капитаном был хорошо  знаком  лишь  Журналист:
вместе они участвовали в  антиправительственном  заговоре.  Именно  по  этой
причине они даже не кивнули друг другу, встретившись у тюремных дверей, а  в
полете ни разу не переглянулись. Подобно Врачу, Капитан с каким-то  набожным
чувством созерцал земные пейзажи, хотя что-либо  видеть  ему  было  труднее:
крыло самолета закрывало добрую половину горизонта.  Напарника  Капитану  не
нашлось, и агенты прикрепили свободное кольцо его наручников к  подлокотнику
кресла.
     В иллюминаторе Врача виднелась бесконечная саванна однообразие  которой
порой нарушалось какими-то  причудливыми  желтеющими  кругами  и  эллипсами,
пятнами болот, окольцованных плотной темной зеленью. Вот по дороге  медленно
прополз  автомобиль  размером  с  насекомое.  И  снова  тянулась   пустынная
одноцветная, унылая равнина.
     Пятерых   заключенных   сопровождали   пятнадцать   агентов   Сегурналя
{Сегурналь - служба  "национальной  безопасности"  ("сегуридад  насиональ"),
охранка (здесь и дальше примечания переводчика)}.  В  этих  молодых  парнях,
опрятно  одетых  и  тщательно  вы  бритых,  было   тем   не   менее   что-то
отталкивающее, как в пресмыкающихся, - недаром в народе их прозвали  гадами.
Одни из них сидели на свободных местах, другие стояли в  проходе.  Начальник
конвоя, однорукий, постарше остальных, крепко запо  мнился  Парикмахеру:  во
время допроса и пыток он особенно изощрялся в зверствах, млея при виде чужих
страданий. Он сидел, прислонясь к стенке кабины летчиков, и  курил  сигарету
за сигаретой. Время от времени, не расставаясь с сигаретой, он вын  имал  из
кармана зеркальце и озабоченно рассматривал ячмень на глазу.
     Было около пяти часов пополудни. Безоблачное небо отливало  голубизной,
серебром и золотом. Отражаясь от крыла самолета, солнечный луч бил  в  глаза
Капитану,  заставлял  отводить  взгляд  от  окна.  Внизу  раскрыла   створки
гигантская устрица: с перламутрово-студенистым нутром и острыми полукружиями
зелени по краям, лагуна будто дышала, поблескивая под солнцем.
     На рассвете как раз этого дня в камеру,  где  лежал  в  тяжелой  дреме,
облепленный  мухами,  Парикмахер,  ворвался  сквозь  решетку  громкий  голос
дежурного:
     - Выходи! С вещами!
     Крик повторился перед камерой Журналиста, перед  камерой  Врача,  перед
камерой Бухгалтера. Но только после полудня эти  четверо  переступили  порог
тюрьмы, где их содержали после пыток. Капитан присоединился к ним у ворот  -
его привезли на джипе из старинного форта на берегу моря.
     Они еще долго стояли у тюремной стены, держа в  руках  свои  более  чем
скромные пожитки - узелки и свертки с  самым  необходимым:  брюки,  рубашка,
трусы, пара  носков,  полотенце,  мыло.  Перед  ними  выстроилась  охрана  с
винтовками  и  автоматами.  Поодаль   расхаживали   полицейские   агенты   с
пистолетами в руках. Операцией руководил офицерик, он  пыжился  и  важничал,
воображая себя полководцем на поле брани.
     - По машинам!
     Пятеро заключенных, двенадцать  вооруженных  конвоиров,  один  агент  с
каким-то деревянным ящиком в руках вошли в автобус. Рядом с  каждым  узником
сел охранник. Семеро  других  охранников  встали  между  боковыми  скамьями.
Полицейский агент  примостился  на  край  ящика.  Офицерик  нырнул  в  джип,
устроился справа от шофера и, выглядывая оттуда, продолжал командовать:
     - Три пикапа - в арьергард!.. Автобус - за мной... Сигналы отставить...
     Джип указывал путь между безликими домишками пригорода. Миновали  трубы
фабрики. Выехали на широкую дорогу - сперва  она  вползла  на  холм,  потом,
спустившись, влилась в просторную авениду, вдоль  которой  стояли  навытяжку
вековые деревья. Внезапно, как перепуганная корова, из переулка  на  авениду
шарахнулась мотоциклетная коляска прачечной.
     - Стой! - завопил лейтенантик со своего дозорного поста.
     Колонна,  скрипнув  тормозами,  резко  остановилась.  Из  задних  машин
выскочили агенты с автоматами на изготовку. Окаменев от  ужаса,  рассыльный,
иммигрант-португалец, не мог сдвинуться  с  места  или  хотя  бы  выговорить
слово. Он, похоже, даже не дышал,  пока  офицерик,  сообразив  наконец,  что
перед ним не террорист с бомбой,  а  всего  лишь  рассыльный  с  выстиранным
бельем, не приказал колонне продолжать путь по кольцевой дороге к аэропорту.
     На взлетной дорожке их уже ждала эта огромная птица с двумя моторами  и
бьющими в глаза черными буквами по борту: YVC-ALI. Офицерик не щадил  горла,
не скупился  на  воинственные  выкрики,  чтобы  в  должной  форме  завершить
ответственейшую операцию, - он был так горд, неизмеримо горд руководить  ею!
За тарелкой супа, и, быть может, уже сегодня вечером, он  поведает  об  этой
миссии своей молодой жене, и та  откроет  рот  от  восхищения:  "Ты  знаешь,
сегодня  я  переправлял  пятерых  опаснейших  политических  преступников  из
Карсель Модело {Карсель Модело - "образцовая" тюрьма для политзаключенных  в
окрестностях Каракаса } в аэропорт...-"
     Последним поднялся в самолет  агент  с  ящиком.  Пока  пилот  прогревал
моторы, он деловито открыл ящик, вынул наручники и, не говоря ни слова, даже
ни на кого не глядя, надел их на руки арестованным.
     -  Пояса  застегнуты,  можно   лететь,   -   усмехнулся   Врач,   когда
металлический щелчок соединил его руку с рукой Парикмахера.
     - Разговаривать громко запрещено! - Начальник конвоя  бросил  на  Врача
угрожающий взгляд,
     -  "Разговаривать   громко   запрещено",   -   передразнил   Журналист,
склонившись к уху Бухгалтера. - Что за кретин! Зная свое  полицейское  дело,
он должен был бы сказать: "Разговаривать шепотом запрещено!"
     Все это происходило до того, как поднялись в воздух. А теперь уже более
часа они летели  на  юго-восток.  В  иллюминатор  Капитана  уже  видны  были
черепичные крыши домов  и  зеленые  пятна  садов,  замелькали  выходы  серой
гранитной породы в окрестностях, появилась человеческая  фигурка  верхом  на
лошади, державшая путь к югу.
     - Это Матурин, - громко, не обращая внимания на запрет, сказал Капитан.
- Очевидно, нас везут в тюрьму Сьюдад-Боливара.
     Экипаж YVC-ALI состоял из пилота и его  помощника.  Им  обоим  хотелось
как-то выразить свое сочувствие заключенным, подчеркнуть, что отнюдь  не  по
доброй воле они везут их закованными в своем  самолете.  Помощник  пилота  в
синей летной форме вышел из кабины с приготовленными сандвичами на подносе и
направился к узникам.
     - Назад! - остановил его начальник конвоя. - общаться  с  арестованными
категорически запрещено.
     Он загородил проход, сжимая своей единственной рукой  пистолет.  Летчик
смерил его презрительным взглядом, не торопясь повернулся и вошел в кабину с
нетронутой пирамидой сандвичей.
     На гладкой равнине темнели  распластанными  пауками  небольшие  рощицы.
Впереди светилась  нежно-зеленой  -  травой  плоская  возвышенность,  по  ее
ровному откосу стекало золото предвечернего солнца.  У  юной  саванны  будто
приподнялись холмики-груди. По подолу ее скользнула влажная ящерица; Врач не
мог определить, ручей это или блеснувшая на солнце кремнистая тропинка.
     - Ни разу в жизни не видел Ориноко, -  вымолвил  Врачу  Парикмахер,  не
отрывая глаз от сигнальных надписей, которые советовали им, словно вольным в
своих поступках пассажирам: "Застегните пояса", "Не курите".
     - Хотелось бы взглянуть на Ориноко, -  почти  в  ту  же  минуту  сказал
Бухгалтер Журналисту.
     И  Врач  и  Журналист  с  радостью  уступили   бы   соседям   места   у
иллюминаторов, но цепочки наручников не позволяли пересесть. Из дальней тучи
свисало  серебристое  упругое  кружево  -  там  шел  дождь.  Дождь  какой-то
обособленный и высокий - этакая призрачная башня, раскачиваемая ветром,
     - Мы уже близко от реки, - пояснял Врач Парикмахеру.  -  Я  тебе  скажу
когда. Ты придвинься ко мне, наклонись и увидишь.
     - Что за удовольствие смотреть на нее сверху?  -  одновременно  говорил
Журналист Бухгалтеру. - Хочешь познакомиться с Ориноко, поезжай  по  ней  на
пароходе. Отсюда она ничем не отличается от обычной грязной речушки.
     YVC-ALI врезался в гору хлопка - в кучевое облако,  плывшее  навстречу.
Стекла иллюминаторов заволокло белым, самолет затрясся на невидимых  ухабах.
Парикмахер вцепился рукой в сиденье.
     - Черт тебя дери! - с досадой выругался он.  -  Еще  согрешишь  тут  со
страху... прямо на головы ангелам!
     Но самолет уже вынырнул из  облаков,  внизу  после  равнины  показались
первые горы. Река  возникла  огромной,  тусклой  лентой  с  пятном  рыбацкой
деревушки. Целый мир мутной воды взмыл косо к шедшему на снижение  самолету.
Две скалы на стрежне качнули мшистыми боками.  Мелькнула  моторная  барка  с
флажком на корме. А самолет уже  летел  над  другим  берегом.  Великая  река
появилась так внезапно и так быстро исчезла, что Журналист даже почувствовал
нечто вроде жалости к своему напарнику:
     - Я же тебе говорил, дружище. Бог создал  реку  Ориноко  не  для  того,
чтобы над ней летали в самолете, а чтобы плавали по ней в лодках.
     Самолет снижался над разбросанными ранчо, над могучими  деревьями,  над
яркой зеленью трав. Почти  под  колесами  пронеслись  черепичные,  в  мазках
плесени,  крыши  города,  взбиравшегося  по  склону  горы,  которую  венчало
ослепительно-белое кладбище. Как бы не доверяя земле, самолет притронулся  к
ней колесами раз, второй, третий, затем пробежал, недовольно подпрыгивая,  и
наконец остановился посреди  импровизированного  летного  поля,  обнесенного
колючей проволокой.
     В иллюминаторы видно было, как под цинковым навесом забегали  охранники
и полицейские агенты в штатском. Первым спустился по трапу Капитан, уже  без
наручников. На ходу он обернулся к следовавшему за ним Бухгалтеру и  вкратце
его информировал:
     - До тюрьмы совсем близко.
     До тюрьмы действительно было не  более  трехсот  метров  утрамбованного
песка. Это расстояние они  проехали  в  крытых  грузовиках  -  под  прицелом
винтовок и автоматов. Когда въезжали в тюремный двор,  над  высокими  серыми
стенами опускались сумерки, невидимая в  кроне  далекого  дерева,  застонала
лесная голубка.
     Все  спустились  на  землю.  Начальник  конвоя первым прошел в тюремные
двери и зашагал вдоль полутемной крытой галереи. В середине галереи, рядом с
небольшим   садиком,  где  среди  стелющихся  растений  возвышалось  корявое
апельсиновое  дерево, был вход в контору начальника тюрьмы. В ожидании вновь
прибывших  царь  и бог заключенных сидел за канцелярским столом, держа перед
собой раскрытую книгу в черном переплете. Рядом - только протянуть руку - на
отдельном столике лежал пистолет. Пахло винным перегаром