Алексей Слаповский.
   Кумир

---------------------------------------------------------------
     OCR: Давид Варшавский
---------------------------------------------------------------

     рок-баллада
     Из цикла "Общедоступный песенник"

        1

     этого маршрута в расписании нет
     я в толпе не стоял я не брал билет
     но тем не менее воды набравши в рот
     я еду в этом поезде и еду вперед

     До  отправления  оставалось  минут   десять;  по  вагону  шел  человек,
предлагая в  дорогу газеты; юноша двадцати  шести  лет Сергей  Иванов  купил
самую дешевую; на первой полосе был портрет Стаса Антуфьева и сообщение, что
он умер.
     У одного из  попутчиков, военного курсанта, была такая же газета, и  он
тоже увидел, потому что сказал:
     - Антуфьев умер.
     - Кто это? - спросил пожилой мужчина без очков. Есть лица: им надо быть
с очками, а они почему-то без очков. Будто человек снял очки. Сергею Иванову
это  часто  кажется -  что у  одного  нет того, что должно  у него быть, а у
другого, наоборот, есть то,  чего  быть у  него не  должно. У  курсанта  вот
должна быть форма, он верно выбрал  жизненный путь, у него лицо для формы, и
руки, и вообще. Голос. А у  мужчины без очков и голос даже человека, который
должен носить очки, - так показалось Сергею Иванову, хотя думал он о другом.
Мужчина без очков спросил:
     - Кто это?
     - Музыкант. Рок-певец  известный.  Жалко,  -  сказал  курсант,  вежливо
стесняясь  своего  знания  перед  чужим   незнанием;  и   поэтому   он  стал
разворачивать громоздко  газетные листы, чтобы читать другое, разворачивать,
разводя широко и неловко руки.
     - Рок-певец? Буги-вуги? -  спросил тот,  без очков.  - От наркотиков  и
алкоголизма. Или СПИДа, - тут же утвердил он.
     Больше никто ничего не сказал.
     Молодящаяся  старуха  с крашеными красными  волосами  (которые и должны
быть у нее) смотрела в окно на девочку и утирала платком сухие глаза.
     Напротив,  на боковых  местах их  плацкартной секции,  сидели  юноша  и
девушка. Просто сидели.
     Сергей Иванов сложил газету.
     Рок-певец, композитор и  поэт  Стас Антуфьев - это  был тот, к  кому он
ехал в город Москву из своего города Саратова.
     Антуфьев не знал, что он к нему едет. Он не знал Сергея Иванова, как не
знал и многих своих  поклонников, которых, правда,  у него  поменьше,  чем у
какого-нибудь певца эстрадного. Его песни вообще понимал не всякий. Понимал.
Теперь все уйдет  в прошедшее время.  Впрочем, почему? Песни остались. Можно
сказать: его  песни  понимает не всякий. Получится время настоящее. Но Стаса
Антуфьева уже нет, ему до фени все это уже. По барабану ему все. До лампочки
ему. Хотя  Стас Антуфьев  тусовочных выражений этих не любил.  Сергей Иванов
знает это, он много знает про Антуфьева. Он  знает,  где тот  родился  и где
провел детство, он  знает, кто друзья его,  он знает, что  Антуфьев два раза
был женат, а сейчас  третий. Был. Он знает наизусть все его тексты. Он давно
хотел познакомиться с  ним,  но никогда бы  не  сделал это праздно, презирая
пустопорожнее общение, если б  сам  не сочинял песни. Он сочиняет их в стиле
рок-баллад уже десятый год и вот  решил, что несколько  из них настоящие, их
не стыдно показать даже Антуфьеву. Он никому их не  показывал, он пел их сам
себе.  Он  только Антуфьеву мог доверять. Он узнал  адрес  Антуфьева,  купил
билет на последние почти деньги, взял старую свою, но привычную рукам гитару
и поехал к Антуфьеву. Он  мог бы написать или позвонить, но он так не хотел.
Он  вознамерился  совершить самый  наглый  -  может,  единственно  наглый  -
поступок в своей жизни: прийти, позвонить в дверь и сказать:
     -  Здравствуйте,  это  хамство,  конечно,  но  уделите  мне  час своего
времени. Мне это очень важно.
     Фраза была отрепетирована и отточена - и слова, и интонация.
     А Стас Антуфьев умер.
     Можно выходить из поезда и идти домой.
     Но Сергей Иванов  не вышел из поезда и не пошел домой. Поезд тронулся -
и он поехал в Москву.

        2

     я попал случайно или это закон
     на тринадцатое место в тринадцатый вагон
     и все вокруг знают что где когда
     им беднягам невдомек что мы едем не туда

     Сергей Иванов давно не был в Москве.
     Но его  не  интересовало новое внешнее. Песни  Антуфьева  не зависят от
нового внешнего.
     Он спустился в метро  и поехал до  "Красногвардейской". Там, в одном из
жилых массивов, потерянно среди тысяч или даже миллионов людей, жил Антуфьев
-  и  у  него так и должно быть. Не просторная квартира в центре  с высокими
потолками, но и не  битком набитая коммуналка, хотя и это было.  Нет, именно
типовое  жилье, где все  неважно и  незамечаемо, где  все  как  у  всех,  за
исключением  слов и мелодий, в которые воплощается  это  все, и они, слова и
мелодия, дают понять тем, кто  понимает, что неправда, что у всех так, как у
всех, нет, у каждого так, как только у него.
     Он умер два дня  назад,  сегодня  третий, значит  - похороны. Возможно,
панихида  или что-то в этом духе -  где-нибудь  в общественном  месте. В  ДК
Горбунова, скорее всего, где он  часто выступал. Чтобы  был доступ скорбящим
массам. Да, скорее всего,  так и будет,  ведь вряд  ли Стас Антуфьев оставил
завещание  с распоряжениями  на  предмет похорон.  Это  не в его  стиле.  Но
массовое  прощанье тоже не  в  его стиле.  Его должны выносить  из квартиры.
Человек десять или двадцать. Молча.  И без его песен над гробом. Чтобы  душу
не травить никому. И чтобы его душу не  травить. И вообще, пошло это. Молча,
просто, как обычного человека. Это очень бы подходило ему. Это его стиль. Он
поет на публике, как бы стесняясь, как  бы  только себе. Я, мол, тут пою, но
это ничего,  вы не  обращайте  внимания. Только сидите тихо, вот  и все, а я
попою немного и уйду, вот и все...
     От метро - на автобусе.
     Сергей Иванов  смотрел на одинаковые  дома. Четыре  дома квадратом, меж
ними школа и детский  сад. Населения на районный город средней  величины. Он
смотрел  на эти  дома  с  особым интересом, потому что  на них  смотрел Стас
Антуфьев.  Правда, проезжая в  машине, он ездит  теперь на  машине,  у  него
теперь быстрая  жизнь, хотя  ему не идут машина и  быстрая жизнь.  Может, он
умер от несоответствия жизни, которая у него была, с жизнью,  которая должна
была быть? Но какое право я имею судить об этом? Не имею никакого права я об
этом судить.
     Рядом стояла  светловолосая  девушка  лет  двадцати,  и  Сергей  Иванов
подумал, что она тоже едет к Антуфьеву. У  нее был дорожный вид, хотя ничего
особенного, отличающего ее  от москвичей, в ее одежде не  было. Но выражение
лица было дорожным, издалеким.
     Они вышли вместе.
     И пошли рядом.
     - К Стасу? - спросила девушка.
     - Да.
     - Его хоронят не здесь. То есть не хоронят, а это... Поклонение мощам.
     - Ясно. Была там?
     - Нет.  Не люблю похорон. Самих  похорон. Неважно  кого. Не  люблю.  На
могилу сходила бы. Через недельку, когда народ схлынет. Ты откуда?
     - Из Саратова.
     - Почти земляки, я из Волгограда.
     - Я волгоградским приехал.
     - Значит, вместе. Нюра меня зовут.
     - Сергей.
     Он глянул на ее лицо.  Особенная природная  легкая  смуглость,  светлые
волосы, глаза же карие, коричневыми кажущиеся. Нюра - не ее имя. И дело не в
том, что "Нюра" - деревенское производное от "Анна". Анна ей тоже не идет.
     - Нюра, - сказал он.
     - Сценический псевдоним. Ну, или кличка. А так  - Лена. Ненавижу. Плюнь
- в Лену попадешь. Ты был у него когда-нибудь?
     - Нет.
     - Я тоже.  Посмотрим дом и пойдем. У двери квартиры топтаться  не хочу.
Просто у дома побыть.
     Они подошли  к  дому,  к  подъезду.  У  подъезда  тихо стояли несколько
молодых людей. На Нюру и Сергея посмотрели как на знакомых, на своих. Кто-то
даже сказал: "Привет".
     - Привет, - сказал Сергей.
     -  Выпьешь? -  Сергею протянули  бутылку. Водка.  Самая простая,  самая
дешевая водка. Эти ребята  понимают стиль Антуфьева. Надо уважить их. Сергей
взял  водку  и другую  бутылку,  с какой-то шипучкой, -  запивать. Отхлебнул
поочередно из  обеих бутылок,  передал Нюре.  Она тоже  сделала  по  глотку,
вернула бутылки.
     Из  подъезда  вышла  старуха  в  ватнике  и  цветастом  платке,  совсем
деревенская, - и так вышла, как выходят хозяйки за порог своей избы отогнать
гусей.
     - Чего стоите?! - закричала она. - С  утра покоя нет. Наплюют, наблюют,
окурков нашвыряют, подъезд обмочут весь, паразиты!
     -  Найдите хоть один окурок, - сказали ей негромко. - Хоть один плевок.
А если кто в подъезде.... Мы его сами убьем.
     - Ну, тогда и нечего тут стоять! Сто раз вам сказано, вчера еще увезли,
нету тут его!
     - Давно  пора, - вышел  из  подъезда  высокий плотный парень  в кожаной
куртке и адидасовских штанах с лампасами,  вертя в  пальцах ключи от машины.
Он вышел -  как  плохой актер в  плохом  спектакле, плохо играя самого себя,
хотя все, что он делал, ему принадлежало неотъемлемо и другим быть не могло.
Есть просто люди, которые и в естественности своей  неестественны. Бог метит
шельму, оставляя без примет, - сказал Антуфьев.
     -  В каком  смысле  -  давно  пора? -  спросил кожаного  бледный  тощий
паренек; до этого он курил в стороне  и  смотрел в землю. Он  стоял - словно
под дождем, хотя не было дождя. Косой чубчик, тонкие ноги в вытертых джинсах
и стоптанных кроссовках.  Поднял глаза и спросил: - В каком  смысле -  давно
пора? Кому пора?
     -  И Стасу  вашему, и  вам. Блин,  покоя нет  с  утра  до  вечера.  Все
пидарасы, и  музыка  пидарасская. Я Стасу говорил: я сам  такую напишу. И он
соглашался,  между прочим. Мужик понимал, что дурака валяет.  Для дураков...
Так что давайте по домам, ребята.
     Он смягчил в конце своей короткой речи слова и голос, глядя на паренька
с чубчиком. Но было уже поздно.
     - Морда! Такие, как ты!.. - закричал паренек и побежал на кожаного. Тот
легко отпихнул его, но парень вновь подскочил, схватил за грудь тонкой рукой
и  подростковым  кулачком  ударил  кожаного по  щеке.  Тот  ответил  злым  и
спокойным умелым  ударом,  паренек  упал. Вскочил - и  опять. Его  схватили,
держали.
     Кожаный, ругаясь, ушел и уехал.
     - Сейчас милицию вызову! - сказала старуха и скрылась в подъезде.
     Молча постояли еще немного.
     - Зря ты, - сказал Сергей пареньку, утирающему кровь из носа.
     - А чего он... Зря, конечно.
     - Милицию бабка точно вызовет, - сказал кто-то.
     - Поехали туда.
     - Поехали.
     Все поехали - туда. А Сергею не хотелось. Нюре - тоже.
     - Домой,  что ли, - сказал Сергей. -  На  билет не хватает, смех. Хотел
как-нибудь... Подработать или... Не одолжишь?
     -  У  самой  только на обратный.  У меня  родственница  тут, двоюродная
тетка.
     - Ты прямо на похороны приехала?
     - Я не знала. В поезде прочитала в газете.
     - Я тоже. Значит, к нему ехала? Может, песни свои показать?
     - К тетке, говорю же. Ну, пожить.
     - Надоели мы ему все.
     - Наверно. Ну что, поехали мою родственницу искать?
     - Почему искать? Адреса не знаешь?
     - Приблизительно.  Они  с  матерью  поссорились.  Знаю,  что в  поселке
Переделкино. Знаю, что улица Тургенева. Найдем.
     - В Переделкино писатели живут.
     - Она не писатель, она нормальный человек.
     - Тогда не страшно.

        3

     а поезд встречный скорый вполне
     и я завидую ему а он завидует мне
     и говорят кто-то знает правильный маршрут
     но он всегда где-то там а я всегда где-то тут

     - Убивала бы таких, - сказала Нюра.
     Сергей понял, что она про того кожаного.
     - Пущай живет, - сказал он.
     - Это понятно. Но я убивала бы. Тебя убивали?
     - Нет.
     - Меня убивал отчим.
     - Не убил?
     - Убил. Я после смерти живу. Это легко. После смерти жить легко, можешь
в любой момент опять умереть. Может, съездим все-таки?
     - Как хочешь.
     Они поехали  к  так называемой Горбушке, то  есть Дому  культуры  имени
Горбунова.
     Толпа  была  густая,  пробиться  невозможно, но  они  и  не  собирались
проби-ваться.
     Звучали песни Антуфьева.
     Девицы -  группа человек десять - особо - рыдали. Одна обессилеет, чуть
стихнет, всхлипывая, начинает другая - и опять первая, и третья, и вдруг все
вмес-те - ревут, слезы  текут ручьями, обнимаются, склоняют головы  на плечи
друг другу.
     А вон  и  знакомый паренек с  чубчиком, тоже  особо.  Курит,  смотрит в
землю.
     А  вон  совсем  старый  старик  плачет. Спьяну? Случайно прибился  -  и
вдохновился общей печалью? Нет, вдруг поднял голову  и зычно продекламировал
строку из Антуфьева, относя ее, быть может, к себе:
     - Я путешествую в старость и ставлю вешки, как будто надеюсь вернуться!
Сволочи!
     - Заливаются, лохушки, - сказала Нюра о девицах. - Что им тут, концерт,
что ли? Упиваются. Событие-то какое, ну ты, что ты, маме с папой рассказать!
     Заметен  был  - появляясь  то там, то здесь  -  очень  распорядительный
человек в долгополом черном пальто, в черной шляпе, которую он снимал, входя
в здание,  и надевал, выходя. Рыжеволосый, рыжебородый. Все  это шло к  нему
накрепко,  но  симпатичней он от этого не казался. Он был тут,  может, самым
необходимым, но казался самым лишним.
     - Кастальский, - сказала Нюра.
     Сергей это знал. Кастальский. Организатор  выступлений Стаса Антуфьева,
или, как принято говорить, продюсер. Вот, он и на похоронах продюсер.
     Заколыхалось: выносили гроб.
     Милиционеры стояли оцеплением - как когда-то на майских демонстрациях.
     Вынесли.
     Катафалк   -  длинная   черная  машина,   почти   лимузин.  Кастальский
постарался.  Он и сам в черный мерседес сел. А за ним и другие  в  машины  -
целая кавалькада потянулась медленно. Впереди ментовские, с мигалками.
     -  Попаду или  не попаду? - пробормотала  Нюра, вертя  в руках  обломок
кирпича. И когда успела найти и поднять?
     - Брось, - сказал Сергей.
     - Сейчас брошу.
     Нюра размахнулась,  кинула. Обломок попал в черное стекло черной машины
Кастальского. Стукнулся и отскочил.
     Машина  испуганно дернулась вперед, чуть  не врезавшись  в  катафалк, к
Нюре  подскочили  рыдающие  девицы,  визжа  и  ругаясь,  стараясь  ущипнуть,
оцарапать,  пихнуть, а  то и  по-мужски -  кулаками,  Сергей оттаскивал  их,
подоспели милиционеры, Нюру и Сергея отволокли в сторонку.
     -  До кучи  их, - сказал ментовский чин  с  румяным  от холодка и дела,
бодрым лицом.
     Нюру  и  Сергея посадили  в "воронок", который был набит уже. Почти все
или пьяные, или обкуренные, или обколотые. Глаза дикие, разговоры чумные.
     - Все-таки попала, - засмеялась Нюра.
     - За что?
     - Знала бы, за что, убила бы.
     В отделении милиции они долго ждали своей очереди. Вызвали их вместе.
     - Не москвичи? Откуда?
     Видимо, у спрашивающего был наметанный глаз.
     - Из Саратова,  - сказал Сергей  и  дал  паспорт. - А это моя жена.  На
похороны приехали.
     Милиционер полистал паспорт. Отложил.
     - А супруги документики где? - спросил он Нюру, осматривая подробно всю
ее   и   отдельно    -    красивое    лицо   ее,   имея   на    это   полное
административно-процессуальное право.
     - Дома оставила, - сказала Нюра.
     - Почему? Муж взял,  а вы не взяли. На отдельного человека  - отдельный
документ.
     - Ни черта он мне не муж, а паспорт у меня на оформлении.
     - Это я  понял, что  он  не  муж, - проницательно улыбнулся милиционер,
радуясь  возможности  показать  свой  недюжинный  ум. И соврал, не понял  он
этого. Сергей знает,  что они с  Нюрой выглядят как  молодые муж и жена. Они
подходят друг к другу. Он это сразу почувствовал. Они идут друг другу.
     - Ладно. Молодого  человека  отпустим,  а  вас  придется задержать  для
выяснения личности.
     - Ага. Разбежалась, - сказала Нюра, достала и швырнула менту паспорт.
     Милиционер вслух прочитал все:  фамилию,  имя, отчество,  серию, номер,
кем и когда выдан, место прописки.
     - Чего ты время тянешь? - не выдержала Нюра.
     - А что? Невмоготу? Уколоться охота?
     Нюра фыркнула.
     Но держать их смысла действительно не было.
     И их отпустили.
     И они поехали в Переделкино искать тетку Нюры, неписательницу.
     Приехали: безлюдье, пустые совсем улицы.
     Топтались,  озираясь,  наконец  женщина  появилась  с  тележкой-сумкой,
спросили у нее, где улица  Тургенева, та  призадумалась, потом  сказала, что
это  вроде  надо  пойти  по  этой  вот улице прямо, а потом свернуть,  а там
спросите, там скажут.
     Пошли по указанной улице, свернули, но спросить не  у кого было - та же
пустота. Решили двигаться наугад, - до первого живого человека.
     В конце одной из улиц увидели дым, пошли на дым.
     Под деревьями,  напротив  строящегося  большого дома,  сидели  мужчины,
кругом  возле костра, сказка  про двенадцать месяцев.  Они пили  вино, а  на
водопроводной трубе, как на вертеле, над костром жарилась целая свиная туша.
     - Не знаете, где тут улица Тургенева? - спросил Сергей.
     Ответил человек с приятными и умными  глазами, черными, иноземными, как
и у  всех  остальных. Но  ответил не прямо.  Он ответил так. Он повернулся к
одному своему товарищу и спросил его:
     - Рохад, ты не знаешь, где улица Тургенева?
     - Нет, - сказал Рохад.
     Тогда человек повернулся к другому и спросил его не спеша:
     - Геран, ты не знаешь, где улица Тургенева?
     - Нет, - сказал Геран.
     - Вот видишь! - удивленно воскликнул человек. - Даже они не знают!
     Все сдержанно рассмеялись - чему-то своему,  что они знали про Рохада и
Герана.  Рассмеялись  и  Рохад с  Гераном, потому  что мужчины  должны уметь
смеяться доброй шутке над собой, понимая ее отличие от обиды и оскорбления.
     - Зачем  вам  улица Тургенева?  - спросил приятный человек.- Садитесь с
нами. Вино пьем, мясо будет. Угощайтесь!
     - Спасибо, - сказал Сергей.
     Это слово было  понято  как согласие. Повинуясь знаку  своего главного,
Рохад и  Геран поднесли  Сергею  и  Нюре по стакану вина. Они налили  его из
больших бутылей. Наверное, это было домашнее вино. Сергею хотелось бы видеть
и назвать его рубиновым или  сапфировым, хотя он не уверен  был,  что сапфир
красного цвета, но цвет вина,  к сожалению  Сергея, напоминал ему всего лишь
цвет разбавленной марганцовки.
     Запах же и вкус были замечательные.
     - Тост! - сказал черноокий человек.
     Все взяли стаканы.
     Человек задумчиво, глядя сквозь вино на костер, сказал:

     Трудами изнурен, хочу уснуть,
     Блаженный отдых обрести в постели.
     Но только лягу, вновь пускаюсь в путь -
     В своих мечтах - к одной и той же цели.
     Мои мечты и чувства в сотый раз
     Идут к тебе дорогой пилигрима,
     И, не смыкая утомленных глаз,
     Я вижу тьму, что и слепому зрима.
     Усердным взором сердца и ума
     Во тьме тебя ищу, лишенный зренья.
     И кажется великолепной тьма,
     Когда в нее ты входишь светлой тенью.
     Мне от любви покоя не найти.
     И днем и ночью - я всегда в пути.

     После паузы он произнес:
     - Будьте же  всегда в пути, друзья мои, как автор этих  прелестных слов
товарищ Вильям Шекспир, кроме как к любви - нет дороги. Ваше здоровье!
     Друзья его глядели на него с уважением  и любовью, выпили не спеша  - и
до дна каждый.
     Выпили до дна и Сергей с Нюрой, поблагодарили и пошли дальше.
     Уже начало темнеть, когда они наконец отыскали эту улицу Тургенева.
     И они нашли дом родственницы, где хмурый мужик, чего-то прибивая  и  не
оставляя  своего занятия,  ответил сердито, что хозяйка им этот  поганый дом
два года назад продала за бешеные деньги и уехала к чертям собачьим. Куда? Я
вам не адресное бюро.
     - Ты не адресное бюро. Ты говнюк, - сказала Нюра.
     Мужик опустил руки и изумленно спросил:
     - Это почему же?
     - По-человечески ра