Алексей Смирнов
   СОННОЕ  ЦАРСТВО

Автопортрет в лицах


--- Table start-------------------------------------------------------------
Оглавление

Предисловие
Глава 1. Что-то не так
Глава 2. Глыба
Глава 3. Проклятый ноябрь
Глава 4. Пластилиновая река
Глава 5. Знаки и символы
Глава 6. Старуха
Глава 7 (вставная). Веник шизофреника
Глава 8. Программа "Жатва"
Глава 9. Полигон |
--- Table end---------------------------------------------------------------



П р е д и с л о в и е

Внутренний  голос подсказывает: не выпендривайся! Я отвечаю: о чем разговор?
И,  не  прислушиваясь  к внутреннему голосу, уведомляю: истинная правда, что
все,  следующее ниже, родилось от укуса неизвестной мушки, злобно метавшейся
пасмурным  осенним  днем  над  платформой  и  напавшей  на  автора, когда он
покидал  вагон  поезда.  Укус родил скудную, привлекшую внимание автора сыпь
на  правом  запястье;  сыпь  родила  мысли  о  некой  таинственной  напасти,
поражающей  людское  племя; мысли, в свою очередь, рождали друг дружку - что
за  напасть?  откуда ей взяться? кому она угрожает? не есть ли она следствие
чьих-то  козней?  и  так  далее.  Разумеется,  в  дальнейшем все это здорово
изменилось,  но  перемены  не  умаляют  мушиных заслуг. Я, впрочем, далек от
мысли, что она, канувшая в безвестность мушка, мечтала о лаврах.



Г л а в а  1.  ЧТО-ТО НЕ ТАК

Ветра  не  было,  был  только  дождь.  Отвесно  падавшие  струи  выбивали из
платформы  мыльные  пузыри.  Пузырям не выпадало и нескольких секунд жизни -
стоило  им  воровато  скользнуть  в  сторону, как ливень тотчас настигал их,
уничтожал и создавал новые.

Любой  человек,  будучи  даже в тепле, под надежной крышей, при одном только
взгляде  из  окна  на  это  бедствие  ощутил  бы желание спрятаться - некто,
однако,  стоявший  прямо  в центре платформы, чувствовал себя вполне сносно.
Со  спины  этот  тип  выглядел  забавно:  отягощенный  колоссальных размеров
поклажей,  он  оказывался  ею  едва  ли  не полностью скрытым от посторонних
глаз.   Громадный   рюкзак,   старавшийся   держаться  преувеличенно  ровно,
переминался  на  тонких  ножках-палочках.  Джинсы,  мокрые  насквозь, все же
причиняли  рюкзаку  некоторое беспокойство: временами он взбрыкивал одной из
ножек,  стремясь  отлепить  набрякшую  ткань.  Вода стекала с рюкзака ровным
потоком, и от влаги сине-оранжевая расцветка груза казалась более кричащей.

Дождь     создавал    впечатление    общей    несозданности,    всеохватного
несовершенства.  Всем  предметам  еще только предстояло стать собой в зыбком
водяном  мареве.  Бледная зеленая равнина, размытые, нечеткие домики вдали -
все  выглядело  ненадежным  и  незаконченным.  Яркое  пятно рюкзака казалось
единственной  надежной опорой в плачущем мире. Сверкающая бляха, плавающая в
сукровице после того, как рассредоточились клетки.

Почитая  топтавшуюся  на месте поклажу за ориентир, Яшин взошел на платформу
с  дальнего ее конца и теперь, жестоко исхлестанный дождем, спешил вперед. В
отличие  от  прочих пассажиров, ютившихся в тот ранний час под навесом, Яшин
отлично  знал,  кто  в  теремочке живет. В теремочке скрывались: рябые щеки,
безбровый  лоб  и  глаза  без  ресниц,  а  также  карикатурный  крючок носа.
Подбородок  же  и губы там, можно сказать, не скрывались, так как их почти и
не  было. Рябое лицо. Капли дождя по лужам - ряб, ряб. Ястреб. Рябой ястреб.
Рябые  щеки,  рябой  нос  у  ястреба.  Сине-оранжевые  накладные крылья. Это
несправедливо,  -  одернул  себя Яшин, - называть Парвуса ястребом. Ястреб -
хищник,  а  Парвус  -  клевый  мужик,  без  дураков.  Из  тех,  что всегда в
сторонке,  но  стоит им испариться - и как без рук. Вечно на подхвате, готов
помочь,  удружить, взять на себя, позаботиться... порой предусмотрительный в
таких  мелочах,  какие  и  в  голову  не  придут, только дивишься - и как он
додумался?

Яшин  не  стал  здороваться.  Он  ухватил  рюкзак  за какой-то ремешок и, не
говоря  ни  слова,  потянул  под  навес. Рюкзак от неожиданности завертелся,
засуетился,  выпрастывая  поочередно  то  правую,  то  левую  кисть - а то и
утиный  козырек  мокрой  кепчонки.  Уже под навесом, делясь сигаретами, Яшин
укоризненно обронил, что стоять столбом под этаким ливнем - сущее безумие.

-  Это  не  дождь,  -  усмехнулся Парвус, закуривая. - Это - просто так. Ты,
небось, настоящего дождя и не видел.

-  Ну  да,  -  согласился Яшин, тоном проявляя нежелание спорить с очевидной
клеветой.  - Снял бы ты свою буксовку. Хочется посидеть. А на моей - нельзя,
посуда побьется.

Они  устроились  на  рюкзаке Парвуса и некоторое время курили молча. Изредка
поглядывали   на  циферблаты  часов.  Под  хрупкими  стеклышками,  усеянными
каплями влаги, послушно тикало и стрекотало.

-  Я  всегда прихожу заранее, - объявил Яшин ни с того, ни с сего. - Я такой
человек.

- Угу, - кивнул Парвус. - Я тоже.

Им  не  о чем было говорить. Минуты текли в безмолвии. Лица обоих постепенно
растеклись,  глаза  смотрели  в одну точку. Становилось зябко, мокрая одежда
липла  к  телу. Сигарета Яшина превратилась в серый рыхлый столбик, никак не
решавшийся  упасть.  Яшин  пришел  ему  на  помощь  и, помолчав еще немного,
спросил:

-  Ты...  заметил?  Позавчера? Или, может быть, раньше? . . Еще до того, как
мы собрались.

Голос  его  звучал  бесцветно,  глухо.  Крупное  пористое лицо ничего, кроме
обычной беспричинной печали, не выражало.

- Заметил - что? - спросил Парвус, не поворачивая головы.

-  Ну...  знаешь,  как-то  странно  даже  об  этом  и  говорить... Мне вдруг
послышался  какой-то звук... Кое-кому из прохожих, по-моему, тоже... но вида
никто не подал. Я даже не ручаюсь, что это был именно звук.

Парвус молчал. Яшин с монотонной назойливостью продолжил :

-  Словно...  все раскололи. Вроде сухого, приглушенного треска. Или хлопка.
Или  выстрела.  Но  только  это  шло  не с неба и не из-за угла, а как будто
прозвучало...  везде,  что  ли... Как будто наступили на полый пластмассовый
шарик.  Разве  что...  не  знаю,  чувство  было  очень странное. Как если бы
все...  ну,  изменилось  как-то... Небо, например. Впрочем, старина, мне это
могло  просто  померещиться.  Но  ты  взгляни  сам - ведь оно... какое-то не
такое? Я не имею в виду цвет, мне самому непонятно, что в нем неправильно.

Парвус  повернул лицо. Странное, безобразное лицо. Глаза не мигают, змеиные.
А  выражение  -  приветливое,  дружеское.  И еще - побитое, жалкое. Был бы у
него хвост - непременно поджал бы. И косточки - бросить - нет.

-  Что-то  вспоминается,  -  сказал  Парвус  с задумчивой готовностью. - Вот
незадача! а я бы и не вспомнил. Я еще подумал: где-то лопнула шина.

-  Где?  Везде?  -  Яшин  снова вперил глаза в пузырившиеся лужи. - Это было
нечто  большее, чем хлопок... У меня вообще в последнее время... в последние
годы...  такое  ощущение,  будто  все куда-то уходит. Будто все обваливается
кусками  и  исчезает.  Когда  пишут про обостренное чувство времени - может,
это  про  меня?  И  на  этот  раз...  тут уже была какая-то бесповоротность,
окончательность,   последняя   скорбь   -   но  о  чем  все  это?  Никто  не
отреагировал,  - Яшин важно поднял палец. - Ладно, - вздохнул он и провел по
мокрому  лицу  ладонью.  -  Наверно, ипохондрия. Или - ностальгия, печаль об
ушедших  днях.  Рановато  вроде, а? Возможно, просто банальная меланхолия, -
Яшин  щелчком  отправил  окурок  в  дождь.  Еще помолчав, он вывернул шею и,
заглядывая  в  глаза  Парвуса  снизу,  спросил  с  нажимом:  - Но небо-то? И
воздух? Ты - ничего? Точно, ничего?

Парвус пожал плечами.

- Не знаю, - проговорил он осторожно. - Уверенности нет... Что-то где-то...

-  Хорошо,  отбой,  -  махнул  рукой  Яшин.  -  Даже  из  лучших  побуждений
подыгрывать мне не стоит.

-  Я  не подыгрываю, - возмутился было Парвус, но Яшин тронул его за плечо и
молвил, вставая:

- Поезд идет.

Вокруг  них  началось  движение. Репродуктор снисходительно объявил посадку.
Крякнув,  оба  нацепили рюкзаки и поспешили к табличке с надписью "остановка
первого вагона".

- Плохо, - посетовал Яшин, когда они дошли.

- ??

-  Первый  вагон,  - объяснил Яшин. - Он моторный. Будет громыхать. Я обычно
езжу  во  втором.  У  меня  место, где двери второго вагона, помечено. Отбил
каблуком  камешек от края платформы, - он выжидающе посмотрел на Парвуса, но
тот  лишь  вежливо улыбнулся. "Черт с тобой, - внезапно озлился Яшин. - Тебе
все  нипочем.  Где бы ни оказался - всюду хорошо. Радость - будто только что
облегчился.  Принятие  мира,  как  он есть - и в пургу, и в дождь, и в град.
Окажется на зоне - так же будет сидеть, греть у костерка косточки".

Однако  злоба  злобой,  но,  когда  поезд приблизился, Яшин предупредительно
оттащил Парвуса от края платформы.

-  Сядем,  -  сказал  он  в  пространство, одобрительно взирая на полупустой
состав.  Тот,  устав  тормозить,  остановился.  Парвус шагнул в разверзшийся
проем.  Яшин чуть потянул время, ощущая неожиданный страх, но секунду спустя
совладал с собой и вошел следом.

В  аккурат  возле дверей, справа, где места как раз на пятерых, их встретили
легким  взлетом  бровей,  но  приветственных  слов не было. Правда, Всеволод
Рюгин  дернулся было навстречу, да тут же и передумал. Живыми карими глазами
навыкат  он  стрелял  направо  и налево, красный рот готов был растянуться в
улыбке.  Щеки  лоснились,  а  короткие  ножки  еще  немного,  и не смогли бы
достать  до  заплеванного  пола.  Еще  чуть-чуть  - и Рюгин начал бы болтать
этими  ножками. Одет он был нелепо: какой-то древний френч, на круглой башке
-  забавная  шерстяная  шапочка с помпоном. Ни в школьные, ни в студенческие
годы  он  не  расставался  с  этой  шапочкой.  Она  давным-давно  съежилась,
выцвела,  полиняла  -  возможно,  как  раз  по этой причине росла и росла ее
ценность.

В  углу,  близ  окна,  выступали  из  сумрака  колени и локти Конечного. Сам
Конечный  смахивал  на  пожилого судака, с которым вот-вот покончат. Длинным
ломаным   овалом   белело  его  несвежее  лицо,  водянистые  глаза  казались
разбавленными   сверх   всякой   меры   чем-то  прохладительным.  Тощие  усы
по-запорожски  свисали,  обрубая  с краев щель бледного рта. В самом же рту,
готовом  искривиться блатной кривизной, помещались редкие лошадиные зубы, но
сейчас их не было видно.

Третьим  сидел  Виктор  Бориков.  До  него  было боязно дотронуться - боязно
неловким  касанием  нарушить великолепие небрежных якобы складок спортивного
костюма,  поломать гармонию карманов, нашивок и эмблем. Он так и не научился
носить  вещи,  подумал Яшин. За версту несет неуверенностью, комплексухой...
конечно,  лучше  это  видно  тем,  кто с ним знаком, но и чужак не пропустит
этой неизжитой скованности в движениях и покое.

...  Их  было  пять  человек. Две каланчи - рябой приветливый урод и мрачный
рыбный  дылда  с  локтями  и  коленками  углом. Пара коротышек - миниатюрный
еврейчик  с  плавающим  взором  и  упругий  колобок  в  шапчонке. И с ними -
неловкое,   на  излете  застенчивости  живущее  совершенство  в  заграничном
тряпье.

Разъехались  двери,  и по проходу пошла старуха-нищенка. Она была закутана в
грязную  рвань,  потерявшую цвет; на сгорбленной спине покоился бесформенный
кулек  с  чем-то.  Старуха  продвигалась, держа перед собою ладонь лодочкой.
Тряслись  ее  щеки, кивала голова, но ладонь оставалась неколеблемой, и лишь
вагон, проказничая на стрелках, вызывал звон лежавших в ладони пятаков.

-  Родненьки! Спаси вас Господи! Долго болела... живу одна... Подайте Христа
ради! - завывала старуха, глядя в пол.

Все  пятеро  молчали.  Бориков  откинулся  назад  и  сидел,  крепко  стиснув
челюсти.  Сжатие  челюстей  ослабло  лишь  с  переходом  старухи в следующий
вагон.

Поезд  мчался  себе,  окна были покрыты испариной, чей ровный слой нарушался
водными   ручейками.  Бориков  продолжал  сидеть  откинувшись,  с  закрытыми
глазами.  Глаза  Яшина  были, напротив, широко раскрыты, а взгляд прикован к
тому  немногому,  мелькавшему  за окном, что позволял разглядеть дождь. Яшин
вытягивал  шею  на  остановках, пытаясь разобрать названия станций. Один раз
двери  тамбура  разошлись,  дохнул  ветер,  и на колени ему прилетел невесть
откуда  взявшийся  клочок бумаги. Потом вошли цыгане, и Яшин таращился на их
галдеж, покуда они куда-то не исчезли.

Парвус  вертел  башкой.  Как  заведенный,  бросал он взор то на Яшина, то на
Рюгина,  то  на  прочих.  При  встрече  с  глазами  спутников  странная  его
физиономия  немедленно  озарялась бодрой улыбкой, зовущей взяться за плечи и
ощутить  единство.  Она призывала к дальнейшей смычке, спайке, слиянию. Если
кто-то  глаза  отводил,  Парвус  не  обижался.  Он  послушно  начинал искать
единомышленника в ком-то другом.

Растопырив  локти,  выставив колени, сидел в углу угрюмый Конечный. Его поза
наводила  на мысли о страшном незримом грузе, возложенном на живот, - грузе,
который  вдавливает  его в деревянную скамью. Но невидимая тяжесть не мешала
ему  вскидывать  голову  и  настороженно  озираться  при каждом новом звуке,
толчке - особенно при появлении нового пассажира.

А  Всеволод  Рюгин...  что  ж, он один попытался нарушить гнетущее молчание.
Когда  поезд  проносился  мимо  каких-то  построек,  схоронившихся  в буйных
садах, он, Рюгин, толкнул Яшина в бок и радостно сообщил:

- Здесь была наша дача!

На  что Яшин, полуобернувшись, вежливо вскинул брови и снова расплющил нос о
прохладное  влажное  стекло.  Рюгин  был  полон  энергии,  спокойно  ему  не
сиделось,  но  в  конце  концов  и он притих и тоже сидел без слов. Его лицо
стало  серьезным.  Ему  навязали  правила  игры,  он  их принял и спорить не
хотел.

Им  полагались  песни  под  гитару. Им полагался подкидной дурак, полагалась
теплая водка в пластмассовых стаканчиках - по-походному.

Они молчали.

Тяжелое,  мутное  оцепенение  накрыло  отряд и отступило лишь с прибытием на
место.

К   тому   времени   давно   перестал  дождь,  и  небо  проглядывало  сквозь
побледневшие  тучи.  Островки  неба выглядели необычно: их края не были, как
полагается,  рваными,  но  виделись идеально округлыми, словно дырки в сыре.
Нечто  странное  чувствовалось  и в небе как таковом - вроде бы и голубое, и
чуть  подсвечено  солнцем,  но  ни  один  из  сошедших на той глухой станции
никогда  не  видел  прежде неба с таким оттенком. И никто из них не сумел бы
объяснить словами, что же такого непривычного было в той синеве.

Да, еще чем-то пахло. Вроде как больницей.



Г л а в а  2.  ГЛЫБА

Их  сразу как будто что-то отпустило, стоило поезду скрыться в далекой дали.
Исчезло  непонятное  напряжение,  слова  стали сами собой рваться на волю, и
вскоре  вся  компания балагурила как ни в чем не бывало. Погода улучшалась с
каждой  минутой. Солнце заявило о себе всерьез, и тем рельефнее обозначились
жалкое  здание  станции  и  ржавая  одноколейка, трусливо кравшаяся прочь от
главной магистрали.

Послышались  первые  шутки,  задымилось  курево.  Конечный,  правда, пусть и
смотрелся  не  столь  хмурым,  как  в  поезде,  держал  себя  настороженно и
безуспешно  пытался втянуть голову в плечи. Он стоял чуть поодаль и медленно
гонял во рту сигарету из угла в угол.

Потом добавил неловкости Рюгин.

- А куда мы, собственно, направляемся? - спросил он.

Все   смолкли,  будто  Рюгин  позволил  себе  нечто  непристойное.  Конечный
напрягся.   Яшин   ковырял  носком  гравий.  Парвус  растерянно,  с  улыбкой
оглядывался на товарищей, приглашая разрешить недоразумение.

-  Собственно  -  да?  - отозвался Бориков. Он стоял широко расставив ноги и
прищурясь. - Парвус, что ты зыркаешь по сторонам?

-  Я?  -  Парвус  смешался.  -  Я...  В самом деле - странно... Куда? - и он
беспомощно взглянул на Конечного. - Я забыл...

-  Хорошие  дела!  -  воскликнул  Бориков.  - Сам всех сгоношил, собрал... И
вдруг не знаешь, куда и зачем?

Теперь все выжидающе смотрели на Парвуса. У того дернулась щека.

-  Черт...  Вот  ведь  зараза...  Ну что вы на меня уставились? - он повысил
голос.  -  Я  сам  удивляюсь.  Вот  - прав был Яшин - что-то происходит. Я и
вправду  не  помню,  куда  собрался.  Странно:  меня это почему-то совсем не
тревожит.

Снова  возникла  пауза.  Молчание  нарушалось  лишь  сосредоточенным рокотом
далекого   трактора.  Конечный  двумя  пальцами  извлек  изо  рта  окурок  и
негромко, но твердо сказал:

- Как же, старик! Ты рассказывал про лагерь неформалов. Вспомнил?

Змеиные глаза пару раз мигнули, затем лицо Парвуса просветлело.

-  Ну  да!  Вот  ведь  дьявол  -  как  я  мог  забыть?  Лагерь! Надо идти по
одноколейке,  а  после  -  лесом.  В самую глушь. Все течения, на все вкусы.
Покурим, вздринчим, споем. Возьмемся за руки. Всеволод репортаж подготовит.

Рюгин хлопнул себя по лбу.

-  Точно!  Репортаж!  Да  ведь меня в редакции только ради него и отпустили!
Как же я позабыл? Ведь ты мне сам предложил, я еще шефа уговаривал...

Бориков тер переносицу.

- И я запамятовал, - признал он неохотно.

- И я, - сказал Яшин.

-  Что  за  наваждение!  -  развел  руками  Всеволод  Рюгин.  -  Что  с нами
произошло?  Давайте-ка восстановим события, пока совсем не впали в маразм. Я
уже  ни  в  чем  не  уверен.  Мне  позвонил  Парвус.  Сказал,  что  собирает
одноклассников  в поход - заценить стоянку неформалов. Хиппи, панки, торчки.
Купил меня репортажем.

- И мне он позвонил, - сказал Бориков.

- И мне, - кивнул Яшин.

Все  посмотрели на Конечного. Тот мялся. Он никогда не учился в одной с ними
школе.

-  Ну а мне позвонил Яшин, - сообщил Конечный. - Мы с ним кореша, вы знаете.
Да и люблю я это дело - приторчать, - добавил он севшим вдруг голосом.

-  Ну,  разъяснилось,  слава  Богу,  -  подытожил  Рюгин  облегченно  и стал
отдуваться,  малость  при  этом переигрывая. Он частенько грешил позерством,
но ему прощали. - Правда, остается непонятным общий провал в памяти...

- Не только провал, - буркнул Яшин, глядя исподлобья в небо.

- Не только? Что же еще?

- Так... - Яшин быстро стушевался. - Мы уж с Парвусом обсудили...

- Ладно тебе тянуть! Что - не так?

-  Да  ничего!  Если  всех  все  устраивает, то лучше замять. Нет, серьезно,
давайте  замнем.  Просто  морок.  Надо  трогаться,  чего  стоим,  -  и  Яшин
приосанился,   деловито   переступил.   _  В  какую  нам  сторону?  -  бодро
осведомился он у Парвуса.

-  Погодите  минутку,  -  сказал  Конечный.  Было  видно,  что  он плюнул на
неловкости,  сопряженные  с  ролью  чужака  в  компании  старых друзей. Пора
выпускать  когти  -  со  вздохами,  паузами,  нажимом  на  слова,  - словом,
изъясняться  в  манере умудренного опытом батьки. Он шагнул вперед. - Я знаю
немного  эти  места.  Приходилось  бывать. И о тусовках - мы ведь на тусовку
идем?  -  мне тоже кое-что известно. Нет, ваше дело, можете меня не слушать,
-  извинился  он  неожиданно, а затем продолжил менторским тоном: - только в
таких  походах  всегда  есть  определенный риск. Не мы одни такие умные. Где
надо...  -  и он вытаращил судачьи глаза, воздев палец к небу, -   т а м   о
тусовке  известно  не  хуже нашего... Этот сейшн в лесу вполне подпадает под
статью.  Я  в  этих делах понимаю. А говорю я вам все это к тому, что от нас
не  должно  быть  слышно  ни  шороха,  ни  писка! - договаривая на последнем
дыхании,  он  именно  пискнул  на  слове  "писк". Долго откашливался, матеря
прокуренные  легкие. Отдышавшись, пояснил: - Здесь может шастать кто угодно.
Если  не    о  т  т  у д а   - тогда лесники, егеря, хрен их знает, кто еще.
Контакты  надо  свести к минимуму. У ребят, к которым мы чешем, вполне может
цвести  под  боком  маленькая  маковая  плантация для народных нужд... могли
посеять  и  коноплю  -  да  черт  их  знает!  -  он возвысил голос. - Люди с
понятием  не упустят и лабораторию развернуть. Так зачем нам светиться? Сами
сгорим и других подведем. Не п