Сомерсет Моэм.
   Бремя страстей человеческих

   -----------------------------------------------------------------------
   W.Somerset Maugham. Of Human Bondage (1915).
   М., "Правда", 1991. Пер. - Е.Голышева, Б.Изаков.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 14 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


1

   День занялся тусклый, серый. Тучи повисли низко, воздух был студеный  -
вот-вот выпадет снег. В  комнату,  где  спал  ребенок,  вошла  служанка  и
раздвинула шторы. Она по привычке окинула взглядом фасад дома  напротив  -
оштукатуренный, с портиком - и подошла к детской кроватке.
   - Вставай, Филип, - сказала она.
   Откинув одеяло, она взяла его на руки и снесла вниз. Он еще  не  совсем
проснулся.
   - Тебя зовет мама.
   Отворив дверь в комнату  на  первом  этаже,  няня  поднесла  ребенка  к
постели, на которой лежала женщина. Это была его  мать.  Она  протянула  к
мальчику руки, и он свернулся калачиком рядом с ней, не спрашивая,  почему
его разбудили. Женщина  поцеловала  его  зажмуренные  глаза  и  худенькими
руками ощупала теплое тельце сквозь белую фланелевую ночную  рубашку.  Она
прижала ребенка к себе.
   - Тебе хочется спать, детка? - спросила она.
   Голос у нее был такой слабый, что,  казалось,  он  доносится  откуда-то
издалека. Мальчик не ответил и только сладко потянулся. Ему было хорошо  в
теплой, просторной постели, в нежных объятиях.  Он  попробовал  стать  еще
меньше, сжался в комочек и сквозь сон ее поцеловал. Глаза его закрылись, и
он крепко уснул. Доктор молча подошел к постели.
   - Дайте ему побыть со мной хоть немножко, - простонала она.
   Доктор не ответил и только строго на нее  поглядел.  Зная,  что  ей  не
позволят оставить ребенка, женщина поцеловала его еще раз,  провела  рукой
по его телу; взяв правую ножку, она перебрала все пять пальчиков, а  потом
нехотя притронулась к левой ноге. Она заплакала.
   - Что с вами? - спросил врач. - Вы устали.
   Она покачала головой,  и  слезы  покатились  у  нее  по  щекам.  Доктор
наклонился к ней.
   - Дайте его мне.
   Она была слишком слаба, чтобы запротестовать. Врач передал  ребенка  на
руки няньке.
   - Положите его обратно в постельку.
   - Сейчас.
   Спящего мальчика унесли. Мать рыдала, уже не сдерживаясь.
   - Бедняжка! Что с ним теперь будет!
   Сиделка пробовала ее успокоить; выбившись  из  сил,  женщина  перестала
плакать. Доктор  подошел  к  столу  в  другом  конце  комнаты,  где  лежал
прикрытый салфеткой труп новорожденного младенца. Приподняв салфетку, врач
поглядел на безжизненное тельце. И, хотя кровать была  отгорожена  ширмой,
женщина догадалась, что он делает.
   - Мальчик или девочка? - шепотом спросила она у сиделки.
   - Тоже мальчик.
   Женщина ничего не сказала. В комнату вернулась нянька.  Она  подошла  к
больной.
   - Филип так и не проснулся, - сказала она.
   Воцарилось молчание. Доктор снова пощупал у больной пульс.
   - Пожалуй, пока я здесь больше не нужен, - сказал  он.  -  Зайду  после
завтрака.
   - Я вас провожу, - предложила сиделка.
   Они молча спустились по лестнице в переднюю. Доктор остановился.
   - Вы послали за деверем миссис Кэри?
   - Да.
   - Как вы думаете, когда он приедет?
   - Не знаю, я жду телеграмму.
   - А что делать с мальчиком? Не лучше ли его куда-нибудь пока отослать?
   - Мисс Уоткин согласилась взять его к себе.
   - А кто она такая?
   - Его крестная. Как по-вашему, миссис Кэри поправится?
   Доктор покачал головой.



2

   Неделю спустя Филип  сидел  на  полу  гостиной  мисс  Уоткин  в  Онслоу
Гарденс. Он рос единственным  ребенком  в  семье  и  привык  играть  один.
Комната была заставлена громоздкой мебелью, и на каждой  оттоманке  лежало
по три больших пуфа. В креслах тоже лежали подушки. Филип стащил их на пол
и, сдвинув легкие золоченые парадные стулья, построил  затейливую  пещеру,
где мог прятаться от притаившихся за портьерами краснокожих. Приложив  ухо
к полу, он прислушивался к дальнему топоту  стада  бизонов,  несущихся  по
прерии. Дверь отворилась, и он затаил дыхание,  чтобы  его  не  нашли,  но
сердитые руки отодвинули стул, и подушки повалились на пол.
   - Ах ты, шалун! Мисс Уоткин рассердится.
   - Ку-ку, Эмма! - сказал он.
   Няня наклонилась, поцеловала его, а потом стала  отряхивать  и  убирать
подушки.
   - Мы домой поедем? - спросил он.
   - Да, я пришла за тобой.
   - У тебя новое платье.
   Шел 1885 год,  и  женщины  подкладывали  под  юбки  турнюры  [турнюр  -
подушечка, подкладываемая под женское платье сзади ниже талии для пышности
фигуры]. Платье было  сшито  из  черного  бархата,  с  узкими  рукавами  и
покатыми плечами; юбку украшали три широкие оборки. Капор тоже был  черный
и завязывался бархотками. Няня не знала, как ей быть. Вопрос, которого она
ждала, не был задан, и ей не  на  что  было  дать  заранее  приготовленный
ответ.
   - Почему же ты не спрашиваешь, как поживает твоя мама? -  не  выдержала
она наконец.
   - Я позабыл. А как поживает мама?
   Теперь уже она могла ответить:
   - Твоей маме хорошо. Она очень счастлива.
   - Да?
   - Мама уехала. Ты ее больше не увидишь.
   Филип ничего не понимал.
   - Почему?
   - Твоя мама на небе.
   Она заплакала, и Филип, хоть и не знал, в чем дело, заплакал тоже. Эмма
- высокая, костистая женщина со светлыми волосами  и  грубоватыми  чертами
лица - была родом  из  Девоншира  и,  несмотря  на  многолетнюю  службу  в
Лондоне, так и не отучилась от своего резкого говора. От слез  она  совсем
растрогалась и крепко прижала мальчика к груди. Она понимала,  какая  беда
постигла ребенка, лишенного той единственной любви, в которой  не  было  и
тени корысти. Ей казалось ужасным,  что  он  попадет  к  чужим  людям.  Но
немного погодя она взяла себя в руки.
   - Тебя дожидается дядя Уильям, - сказала она. - Сходи попрощайся с мисс
Уоткин, и мы поедем домой.
   - Я не хочу с ней прощаться, -  ответил  он,  почему-то  стыдясь  своих
слез.
   - Ну ладно, тогда сбегай наверх и надень шляпу.
   Он принес шляпу. Эмма ждала его в прихожей. Из кабинета позади гостиной
раздались голоса. Филип в нерешительности остановился. Он знал,  что  мисс
Уоткин и ее сестра разговаривают с приятельницами, и  подумал  -  мальчику
было всего девять лет, - что, если он к ним зайдет, они его пожалеют.
   - Я все-таки пойду попрощаюсь с мисс Уоткин.
   - Вот молодец, сходи, - похвалила его Эмма.
   - Ты сперва им скажи, что я сейчас приду.
   Ему хотелось получше обставить  прощание.  Эмма  постучала  в  дверь  и
вошла. Он услышал, как она говорит:
   - Филип хочет с вами проститься.
   Разговор сразу смолк, и Филип, прихрамывая, вошел в кабинет.  Генриетта
Уоткин была краснолицая, тучная  дама  с  крашеными  волосами.  В  те  дни
крашеные волосы были  редкостью  и  привлекали  всеобщее  внимание;  Филип
слышал немало пересудов на этот счет у себя  дома,  когда  крестная  вдруг
изменила свою  окраску.  Жила  она  вдвоем  со  старшей  сестрой,  которая
безропотно смирилась со своими преклонными годами. В гостях у них были две
незнакомые Филипу дамы; они с любопытством разглядывали мальчика.
   - Бедное мое дитя, - произнесла мисс Уоткин и  широко  раскрыла  Филипу
объятия.
   Она заплакала. Филип понял почему она не вышла к обеду и надела  черное
платье. Ей было трудно говорить.
   - Мне надо домой, - прервал наконец молчание мальчик.
   Он высвободился из  объятий  мисс  Уоткин,  и  она  поцеловала  его  на
прощание. Потом Филип подошел к ее сестре  и  простился  с  ней.  Одна  из
незнакомых дам спросила, можно ли ей тоже его поцеловать,  и  он  степенно
разрешил. У него хоть и текли  слезы,  но  ему  очень  нравилось,  что  он
причина такого переполоха; он с удовольствием  побыл  бы  еще,  чтобы  его
опять приласкали,  но  почувствовал,  что  мешает,  и  сказал,  что  Эмма,
наверно, его дожидается. Мальчик  вышел  из  комнаты.  Эмма  спустилась  в
помещение для прислуги поговорить со своей знакомой, и он остался ждать ее
на площадке. До него донесся голос Генриетты Уоткин:
   - Его мать была моей самой близкой подругой. Никак не могу  примириться
с мыслью, что она умерла.
   - Не надо было тебе ходить на похороны, Генриетта! - сказала сестра.  -
Я так и знала, что ты вконец расстроишься.
   В беседу вмешалась одна из незнакомых дам:
   - Бедный малыш! Остался круглым сиротой - вот ужас! Он, кажется, еще  и
хромой?
   - Да, от рождения. Бедная мать так всегда горевала!
   Пришла Эмма. Они сели на извозчика, и Эмма сказала кучеру, куда ехать.



3

   Когда они подъехали к дому, где  умерла  миссис  Кэри  -  он  стоял  на
унылой, чинной улице между Ноттинг-Хилл-гейт и Хай-стрит в Кенсингтоне,  -
Эмма повела Филипа прямо в гостиную. Дядя писал благодарственные письма за
присланные на похороны венки. Один из  них,  принесенный  слишком  поздно,
лежал в картонной коробке на столе в прихожей.
   - Вот и Филип, - сказала Эмма.
   Мистер Кэри неторопливо привстал и обменялся с мальчиком  рукопожатием.
Потом подумал, нагнулся  и  поцеловал  ребенка  в  лоб.  Это  был  человек
невысокого роста, склонный к полноте. Волосы он носил длинные и  зачесывал
набок, чтобы скрыть лысину, а лицо брил. Черты лица были правильные,  и  в
молодости мистер Кэри, наверно, считался красивым. На часовой  цепочке  он
носил золотой крестик.
   - Ну, Филип, ты теперь будешь жить со мной, - сказал мистер Кэри. -  Ты
рад?
   Два года назад,  когда  Филип  перенес  оспу,  его  послали  в  деревню
погостить к дяде-священнику, но в памяти у него сохранились только  чердак
и большой сад; дядю и тетю он не запомнил.
   - Да.
   - Мы теперь с тетей Луизой будем тебе вместо отца и матери.
   Губы у мальчика задрожали, он покраснел, но ничего не ответил.
   - Твоя дорогая мама оставила тебя на мое попечение.
   Мистеру Кэри нелегко было разговаривать с детьми. Когда  пришла  весть,
что жена его брата при смерти, он тут же отправился в Лондон, но по дороге
только и думал о том, какую возьмет на себя  обузу,  если  будет  вынужден
заботиться о племяннике. Ему было далеко за пятьдесят, с женой они прожили
тридцать лет, но детей у них не было; мысль о появлении в доме  мальчишки,
который мог оказаться сорванцом, его совсем не радовала. Да и  жена  брата
никогда ему особенно не нравилась.
   - Я отвезу тебя завтра же в Блэкстебл, - сказал он.
   - И Эмму тоже?
   Ребенок положил свою ручонку в руку няни, и Эмма ее сжала.
   - Боюсь, что Эмме придется с нами расстаться, - сказал мистер Кэри.
   - А я хочу, чтобы Эмма поехала со мной.
   Филип заплакал, и няня тоже не смогла удержаться от слез.  Мистер  Кэри
беспомощно глядел на них обоих.
   - Попрошу вас оставить нас с Филипом на минутку одних.
   - Пожалуйста, сэр.
   Филип цеплялся за нее, но она ласково  отвела  его  руки.  Мистер  Кэри
посадил мальчика на колени и обнял.
   - Не плачь, - сказал он. - Ты уже большой  -  стыдно,  чтобы  за  тобой
ходила няня. Скоро все равно придется отправить тебя в школу.
   - А я хочу, чтобы Эмма поехала со мной! - твердил ребенок.
   - Это стоит много денег. А твой отец оставил очень мало. Не знаю,  куда
все девалось. Тебе придется считать каждое пенни.
   Накануне мистер Кэри сходил к поверенному,  который  вел  все  дела  их
семьи. Отец Филипа был хирургом  с  хорошей  практикой,  и  его  работа  в
клинике, казалось, должна была дать ему обеспеченное положение.  Но  после
его скоропостижной смерти  от  заражения  крови,  к  всеобщему  удивлению,
выяснилось, что он не оставил вдове ничего, кроме страховой премии и  дома
на Брутен-стрит. Умер он полгода назад, и миссис Кэри, слабая здоровьем  и
беременная, совсем потеряв голову, сдала дом  за  первую  предложенную  ей
цену. Свою мебель она отправила на склад, а для того чтобы не  терпеть  во
время беременности неудобства, сняла на год целый меблированный дом, платя
за него, по мнению священника, бешеные  деньги.  Правда,  она  никогда  не
умела экономить и была неспособна  сократить  расходы  в  соответствии  со
своим новым положением. То немногое, что ей оставил муж, она растратила, и
теперь, когда все издержки будут покрыты, на содержание  мальчика  до  его
совершеннолетия останется не больше двух тысяч фунтов. Но все  это  трудно
было объяснить Филипу, который продолжал горько рыдать.
   - Пойди лучше к Эмме, - сказал мистер Кэри,  понимая,  что  няне  будет
легче утешить ребенка.
   Филип молча слез с дядиных коленей, но мистер Кэри его удержал.
   - Нам надо завтра ехать, в субботу я должен приготовиться к  воскресной
проповеди. Скажи Эмме, чтобы она сегодня  же  собрала  твои  вещи.  Можешь
взять все свои игрушки. И, если хочешь, выбери по какой-нибудь  вещице  на
память об отце и матери. Все остальное будет продано.
   Мальчик выскользнул из комнаты. Мистер Кэри  не  привык  трудиться;  он
вернулся к своим эпистолярным занятиям с явным неудовольствием.  Сбоку  на
столе лежала пачка счетов, которые очень его злили. Один  из  них  казался
ему особенно возмутительным.  Сразу  же  после  смерти  миссис  Кэри  Эмма
заказала в цветочном магазине  целый  лес  белых  цветов,  чтобы  украсить
комнату умершей.  Какая  пустая  трата  денег!  Эмма  слишком  много  себе
позволила. Даже если бы в этом не было необходимости, он все равно  бы  ее
уволил.
   А Филип подошел к ней, уткнулся головой  ей  в  грудь  и  зарыдал  так,
словно у него разрывалось сердце. Она же, чувствуя, что  любит  его  почти
как родного сына - Эмму наняли, когда ему не было еще и месяца, -  утешала
его ласковыми словами. Она  обещала  часто  его  навещать,  говорила,  что
никогда его не забудет; рассказывала ему о тех местах, куда он едет,  и  о
своем доме в Девоншире - отец ее  взимал  пошлину  за  проезд  по  дороге,
ведущей в Эксетер, у них были свои свиньи и корова, а  корова  только  что
отелилась... У  Филипа  высохли  слезы,  и  завтрашнее  путешествие  стало
казаться ему заманчивым. Эмма поставила мальчика на пол  -  дел  было  еще
много, - и Филип помог ей вынимать одежду и раскладывать на постели.  Эмма
послала его в детскую собирать игрушки; скоро он уже весело играл.
   Но потом ему надоело играть одному, и он прибежал в спальню,  где  Эмма
укладывала его вещи в большой сундук, обитый жестью. Филип  вспомнил,  что
дядя разрешил ему взять что-нибудь на память о папе и маме. Он  сказал  об
этом Эмме и спросил, что ему лучше взять.
   - Сходи в гостиную и погляди, что тебе больше нравится.
   - Там дядя Уильям.
   - Ну и что же? Вещи-то ведь твои.
   Филип нерешительно спустился по лестнице и увидел, что дверь в гостиную
отворена. Мистер Кэри куда-то вышел. Филип медленно  обошел  комнату.  Они
жили в этом доме так недолго, что в нем было  мало  вещей,  к  которым  он
успел привязаться. Комната казалась ему чужой, и Филипу ничего  в  ней  не
приглянулось. Он помнил, какие вещи остались от матери и что  принадлежало
хозяину дома. Наконец он выбрал небольшие часы - мать говорила, что они ей
нравятся. Взяв часы, Филип снова понуро  поднялся  наверх.  Он  подошел  к
двери материнской спальни  и  прислушался.  Никто  не  запрещал  ему  туда
входить, но он почему-то чувствовал,  что  это  нехорошо.  Мальчику  стало
жутко, и сердце у него испуганно забилось;  однако  он  все-таки  повернул
ручку. Он сделал это потихоньку, словно боясь, что его кто-то  услышит,  и
медленно отворил дверь. Прежде чем войти, он собрался с духом  и  немножко
постоял на пороге. Страх прошел, но ему по-прежнему было не по себе. Филип
тихонько прикрыл за собой дверь. Шторы были опущены, и  в  холодном  свете
январского полдня комната казалась очень мрачной. На туалете лежали  щетка
миссис Кэри и ручное зеркальце, а на  подносике  -  головные  шпильки.  На
каминной доске стояли фотографии отца Филипа и его самого.  Мальчик  часто
бывал в этой комнате, когда мамы  здесь  не  было,  но  сейчас  все  здесь
выглядело как-то по-другому. Даже  у  стульев  -  и  у  тех  был  какой-то
непривычный вид. Кровать была  постелена,  словно  кто-то  собирался  лечь
спать, а на подушке в конверте лежала ночная рубашка.
   Филип открыл большой гардероб, битком набитый платьями,  влез  в  него,
обхватил столько платьев, сколько смог, и уткнулся  в  них  лицом.  Платья
пахли духами матери. Потом Филип стал выдвигать ящики с ее  вещами;  белье
было переложено мешочками с сухой  лавандой,  запах  был  свежий  и  очень
приятный. Комната перестала быть  нежилой,  и  ему  показалось,  что  мать
просто ушла погулять. Она скоро придет и  поднимется  к  нему  в  детскую,
чтобы выпить с ним чаю. Ему  даже  почудилось,  что  она  только  что  его
поцеловала.
   Неправда, что он никогда больше ее  не  увидит.  Неправда,  потому  что
этого не может быть. Филип вскарабкался на постель  и  положил  голову  на
подушку. Он лежал не шевелясь и почти не дыша.



4

   Филип плакал, расставаясь с  Эммой,  но  путешествие  в  Блэкстебл  его
развлекло, и, когда они подъезжали, мальчик уже успокоился  и  был  весел.
Блэкстебл  находился  в  шестидесяти  милях  от   Лондона.   Отдав   багаж
носильщику, мистер Кэри и Филип отправились домой пешком; идти нужно  было
всего минут пять. Подойдя к воротам, Филип вдруг  вспомнил  их.  Они  были
красные, с пятью перекладинами и свободно ходили на петлях в обе  стороны;
на них удобно кататься, хотя ему это и было запрещено.  Миновав  сад,  они
подошли к парадной двери. Через эту дверь входили  гости;  обитатели  дома
пользовались ею только по воскресеньям и  в  особенных  случаях,  -  когда
священник ездил в Лондон или возвращался оттуда. Обычно же в  дом  входили
через боковую дверь. Был тут и черный ход - для садовника, нищих и бродяг.
Дом, довольно просторный,  из  желтого  кирпича,  с  красной  крышей,  был
построен лет двадцать пять  назад  в  церковном  стиле.  Парадное  крыльцо
напоминало паперть, а окна в гостиной были узкие, как в готическом храме.
   Миссис Кэри знала,  каким  поездом  они  приедут,  и  дожидалась  их  в
гостиной, прислушиваясь к стуку калитки. Когда звякнула щеколда, она вышла
на порог.
   - Вон тетя Луиза, - сказал мистер Кэри. - Беги поцелуй ее.
   Филип неуклюже побежал, волоча хромую ногу. Миссис Кэри была маленькая,
высохшая женщина одних лет со своим мужем; лицо ее покрывала  частая  сеть
морщин, голубые глаза выцвели. Седые волосы были завиты колечками по  моде
ее юности. На черном платье было  одно-единственное  украшение  -  золотая
цепочка с крестиком. Держалась она застенчиво, и голос у нее был слабый.
   - Ты шел пешком, Уильям? - спросила она с укором, поцеловав мужа.
   - Я не подумал, что для него это далеко, -  ответил  тот,  взглянув  на
племянника.
   - Тебе не трудно было идти, Филип? - спросила миссис Кэри мальчика.
   - Нет. Я люблю гулять.
   Разговор этот немножко его удивил. Тетя Луиза позвала его в дом, и  они
вошли в прихожую. Пол был выложен красными и желтыми плитками, на  которых
чередовались изображения греческого креста и агнца  божия.  Отсюда  наверх
вела парадная лестница из полированной сосны с каким-то особенным запахом;
дому священника повезло: когда в церкви делали новые скамьи, леса  хватило
и  на  эту  лестницу.  Резные  перила  были  украшены  эмблемами   четырех
евангелистов.
   - Я велела протопить печь, боялась,  что  вы  в  дороге  замерзнете,  -
сказала миссис Кэри.
   Большая черная печь в прихожей топилась только в  очень  дурную  погоду
или когда священник был простужен. Если простужена была миссис Кэри,  печь
не топили. Уголь стоил дорого, да и  прислуга,  Мэри-Энн,  ворчала,  когда
приходилось топить все печи. Ежели им приспичило повсюду разводить  огонь,
пусть наймут вторую прислугу. Зимой мистер и миссис Кэри больше  сидели  в
столовой и обходились одной печью; но и летом привычка брала свое: они все
время тоже проводили в столовой; гостиной пользовался один мистер Кэри, да
и то по воскресеньям, когда  ложился  соснуть  после  обеда.