Захария Станку
   Босой

--------------------
Захария Станку
Босой
---------------------------------------------------------------------
ZAHARIA STANCU. DESCULT. Bucuresti, 1973.
Библиотека литературы Социалистической Республики Румынии
З.Станку. Босой. - Москва, "Прогресс", 1977.
Перевод с румынского Ю.Мартемьянова
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 февраля 2004 года
---------------------------------------------------------------------
--------------------


                                   Роман


     -----------------------------------------------------------------------
     ZAHARIA STANCU. DESCULT. Bucuresti, 1973.
     Библиотека литературы Социалистической Республики Румынии
     З.Станку. Босой. - Москва, "Прогресс", 1977.
     Перевод с румынского Ю.Мартемьянова
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 февраля 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------

     В произведении  воссоздается  драматический  период  в  жизни  Румынии,
начиная с крестьянских восстаний 1907 года, жестоко подавляемых властями,  и
до вступления Румынии в первую мировую  войну  (1916)  на  стороне  Антанты.
Нищета, голод, болезни, невежество и жестокость царят  в  деревне.  На  фоне
этой картины, выписанной Станку с суровым реализмом, рассказывается о судьбе
главного героя романа Дарие, мальчика из бедной крестьянской семьи.


ОГЛАВЛЕНИЕ

                    I. Родственники
                    II. В зимнюю пору
                    III. Мелочи жизни
                    IV. Спасательные лодки
                    V. Борозда узкая и глубокая
                    VI. Трава
                    VII. Медведи
                    VIII. Глиняные горшки
                    IX. Господи, помилуй
                    X. Вихор
                    XI. Осенняя шелковица
                    XII. Кот
                    XIII. Ослепленные святые
                    XIV. Крошка хлеба
                    XV. Снадобья
                    XVI. Полынь
                    XVII. Ярмарка
                    XVIII. В путь
                    XIX. Цветы земли
                    Захария Станку (биографическая справка)


I

РОДСТВЕННИКИ

     - Тудо-о-о-ор... отворяй ворота!..
     Тудор - это мой отец. Но он редко бывает дома. На крик к воротам обычно
выбегаю я. Из лошадиных ноздрей клубами валит пар, дымятся влажно  блестящие
бока. К шее  животных  подвязан  колокольчик,  тщательно  расчесанные  гривы
заплетены в косицы и украшены желтыми, красными  и  синими  лентами.  Телега
въезжает во двор. На козлах, держа в одной руке плеть,  а  в  другой  вожжи,
горделиво восседает закутанная по самый кончик носа в  цветастый  муслиновый
платок тетушка Уцупэр, наша родственница из Секары. За ее спиной,  утопая  в
сене, сидит ее дочь Дица, моя двоюродная сестра.
     Мать рада приезду родственников: теперь будет с кем посудачить.
     Моя мать взята из другой деревни. И тут на всей улице у нее не завелось
ни одной подружки. Мой отец - ее второй муж. Первый посватался к ней,  когда
она была совсем девчонкой - ей тогда и пятнадцати не исполнилось. Он увез ее
вниз по Кэлмэцую за три деревни, в сербское село  Стэникуц.  Вспоминая  свое
первое замужество, мать хмурилась, мрачнела  и,  если  отца  не  было  дома,
принималась жаловаться и причитать, словно над  покойником.  В  такое  время
уходили из дома и мы, дети, чтоб  не  мешать  ей  плакать.  Раду  Окьян  был
мужчина высокого роста и крепкого сложения, но безвольный  и  ленивый.  Сила
его пропадала зазря. Родилось у них двое детей - Евангелина, моя  сестра,  и
Ион, мой брат. Но вдруг, в одночасье, Окьян помер,  и  мать  семнадцати  лет
осталась вдовой с двумя детьми на руках. Односельчане помогли ей  похоронить
мужа, справили поминки. Заколотив дом и забрав младенцев, возвратилась она к
бабке.
     - Стало быть, овдовела ты, Мария...
     - Овдовела, мама...
     - И прямиком с детишками ко мне?
     - Да куда ж мне было податься?
     - Сидела бы у себя дома...
     - Дома? Да нет у меня никакого дома, мама. Мужик все пропил. Только два
бычка и осталось. Отвела их к дядюшке Тоне - обещал продать, а деньги  после
вернет.
     У бабки было трое сыновей и одна дочь, моя мать. Двое сыновей - Тоне  и
Лисандру - старше матери; они смолоду ушли из дому в услуженье  к  господам;
тяжким трудом сколотив малую толику денег, вернулись в Омиду - село  убогое,
но густо населенное, где  есть  станция,  почта  и  куда  наезжали  греки  -
скупщики зерна. Приобретя участки возле самого шоссе, братья поставили  дома
и открыли мелочные лавки. Оба женились на городских. Обзавелись детьми. Дочь
свою бабка тоже поспешила сбыть с рук: она  не  терпела  в  доме  тесноты  и
пожелала остаться лишь с самым младшим сыном -  Думитраке,  единственным  из
своих отпрысков, к которому питала особую слабость. Скорее всего,  Думитраке
пришелся  ей  по  сердцу  оттого,  что  был  хил  и  придурковат.  Бабке  он
представлялся чем-то вроде собачонки; дурачок вечно  цеплялся  за  подол  ее
юбки и никогда ей ни в чем не прекословил.
     - Думитраке, подмети дом!
     Думитраке схватит веник и подметет лучше, чем девчонка.
     - Думитраке, нарви крапивы,  наруби,  свари,  подмешай  отрубей  и  дай
уткам.
     Думитраке плетется к канаве,  что  в  глубине  двора,  набивает  решето
крапивой, исполняет все, что велено, и досыта кормит уток.
     - Думитраке, посиди нынче вечером дома.
     - Посижу, мама.
     - Думитраке, сегодня пойдешь плясать в хору.
     - Пойду, мама.
     - Пора бы тебе в хору ходить.
     - Пора, мама.
     - Плясать будешь лучше всех, Думитраке!  Чтобы  все  смотрели  да  диву
давались.
     - Лучше всех, мама.
     - А как хора разойдется, пойдешь с девками гулять на гору...
     - Со мной никто не пойдет.
     - Почему это не пойдет?
     - Не нравлюсь я девушкам, мама.
     - Небось понравишься... Ты с ними пообходительней, Думитраке.
     - Попробую, мама.
     - Вот и попробуй, почему не попробовать. Ты ведь у меня, слава богу, не
кривой, не хромой и не горбатый.
     - Не горбатый, мама.
     Кроткий  и  добродушный,  дядя  Думитраке  -  вылитый  дедушка.  Другие
братья - грубые, злые, жестокие - пошли в бабку.
     Лицо у бабки острое, костистое, голос грубый и  отрывистый.  Говорит  -
будто приказы отдает.
     В каком-то далеком колене род ее шел от турка, из-за любви  отрекшегося
от своей веры. Чуть раскосые глаза ее напоминали миндалины. А уши -  тряпки,
изрезанные ножницами.
     - Мама, а кто это порезал бабушке уши?
     - Никто не резал. Это от икушар*.
     ______________
     * Икушары - старинные турецкие  монеты.  -  Здесь  и  далее  примечания
переводчика.

     В первый раз,  когда  я  услышал  это  слово,  мне  представилось,  что
икушары - вроде стада людей; бродят эти люди по свету с ножницами в руках, а
как встретят женщину, так хватают ее за косы, валят на землю и надрезают  ей
уши.
     По воскресеньям, собираясь на танцы, на свадьбу или на крестины,  бабка
облачалась в свои праздничные одежды, а на  голову  надевала  кончу*.  Конча
была увешана золотыми дукатами. В вихре  хоры,  когда  танцующие  скакали  и
подпрыгивали, монеты начинали звенеть.
     ______________
     * Конча - обруч для прически.

     Икушары, тяжелые, из чистого золота, нанизанные  на  шелковые  нитки  и
подвешенные по шесть на каждое ухо, били  по  плечам.  Прокол  в  мочке  уха
делали вязальной спицей, которую трижды раскаляли на огне. От тяжести  монет
дырка растягивалась и рвалась. Тогда чуть  выше  разрыва  бабка  прокалывала
новые дырки, а те опять растягивались и рвались. Потом  бабка  вышла  замуж.
Рожала и растила детей... Поначалу она еще носила кончу, но вскоре  сняла  и
спрятала. Икушары она тоже не надевала больше. Одни за  другими  обменяла  у
торговца на рынке. Пришлось отпороть с кончи и дукаты - вместо  них  в  доме
появлялись серебряные монетки и медяки. Два последних  дуката  она  подарила
маме - вместо приданого. Мать завязала их в узелок, положила в  шкатулку,  а
шкатулку спрятала в сундук. Хотела было  раздать  их  своим  дочерям,  пусть
носят, но как на всех разделить? Дукатов два, дочерей пять, а ушей десять...
Попробуй-ка разделить по справедливости!.. Уши  мама  дочкам  проколола,  но
дырочки остались ровненькими, не то что рваная  бахрома,  как  у  бабки.  Не
довелось моим сестрам  носить  тяжелые  нити  блестящих,  звонких,  гремящих
золотых икушар, довольствуются сережками из пестрых цветных стекляшек.
     На маме серьги маленькие и кругленькие, как денежки.
     - Мама, твои серьги из золота?
     - Из золота, сынок. Только из медного...
     Разве легкие стекляшки и медные монетки могут разорвать уши?


     Случай с Даудом приключился незадолго до мятежа,  того  самого  мятежа,
когда греки, поддержанные жителями Руши, восстали против турок, а из-за Олта
выступил Тудор Владимиреску и, подняв смельчаков  из  окрестных  сел,  начал
вооруженную борьбу против бояр, против тех бессовестных грабителей,  которые
заодно с боярами и их прихвостнями драли с мужиков  по  семь  шкур.  Старики
говорят, будто в те поры всколыхнулась  вся  бедняцкая  деревня.  Под  лихие
разбойные песни стародавних времен садились крестьяне на  коней,  собирались
под мятежные знамена. Страх обуял мироедов. Как осиновый лист  дрожали  все,
кто жил в хоромах с богатыми пристройками, имел поместья, наживался на труде
батраков да безлошадных мужиков. Из  наших  краев  многие  тоже  подались  к
мятежникам. Кое у кого так и остались с тех самых пор  бунтарские  прозвища,
перешедшие затем к внукам  и  правнукам,  -  Илие  Завера*,  Стойка  Завора,
Костаке Завера.  И  много-много  других!  Бояре  призвали  турецкие  войска,
стоявшие за Дунаем. Турки пришли  -  и  начались  грабежи  и  резня.  Тудора
Владимиреску турки изрубили - изрубили на куски. Погиб Тудор. После разгрома
повстанцы возвратились в свои лачуги... Еще  безжалостней  стали  притеснять
народ бояре. Турки, бояре ли - все одно, ворон ворону глаз не  выклюет...  А
память о  восстании  живет,  передается  из  уст  в  уста,  от  поколения  к
поколению. Живет в песнях, которые тайком поются в народе.
     ______________
     * Завера - бунт (рум.).

     Тетушка Уцупэр запевает тихо-тихо, почти не разжимая губ, словно боясь,
как бы слова песни не вырвались за окно, на улицу:

                        Ходят плуги по полям,
                        Только мой плужок застрял.
                        Вот и нас сподобил бог.
                        - Разгуляйся, мой плужок!
                        Бороздой черти дорогу
                        До заклятого порога.
                        Пусть сам черт укажет путь
                        Грудь боярину проткнуть!
                        Освятит бороздку бог,
                        Чтоб боярин спать не мог...
                        Я рубаху продаю -
                        Сабля мне нужней в бою...
                        Плуг как пушку разверну,
                        Лихо взроем целину,
                        То-то весело пахать,
                        Путы рабства разрывать.
                        Убежим от барских слуг,
                        То-то жизнь наступит, друг...

     Голос тетушки Уцупэр дрожит, а я не могу понять, отчего это - очень  уж
много лет прошло с тех пор, как случились события, о которых поется в песне.
Песня кончилась, а может, тетушка оборвала ее, забыв, что дальше.  Помолчала
немного. Прерывисто вздохнула. Потом заговорила:
     - "То-то жизнь наступит, друг!" Ждем да ждем,  когда  она  наступит,  а
ничего не получается. Хорошо живется одним  боярам  да  чиновникам.  А  люди
молчат, терпят их измывательства. И все ж надеются,  что  родится  еще  один
Тудор - может, под другим именем, а может, и не один, - и вновь  взбунтуются
в деревнях мужики, невмоготу уж больше им терпеть. Снова  подымется  деревня
на своих притеснителей и сбросит лютую власть паразитов с их  пособниками  -
пойдут в дело сабли да топоры, начнут жечь да палить...  По-другому,  видно,
нельзя. Все позабирали себе бояре, ничего  добром  не  отдадут.  Как  зубами
вцепились. Придется зубы-то им повышибить...
     - Одни зубы?
     - Да это только присказка такая. Нужно будет - и хребет перешибем.
     - Лишь бы деревня вся разом встала...
     - Придет время, придет еще...
     Глаза у тетушки Уцупэр и у мамы полыхают огнем,  да  таким  ярким,  что
кажется, будто в комнате становится светлее.
     - Ишь как легко меня разговорить - верный знак, что старею...
     - А тебе неохота быть старой? - спрашивает мать.
     - А кому охота! Да ничего не  поделаешь.  Хочешь  не  хочешь,  старость
подбирается. А уж как придет...
     - Далеко еще тебе до старости.
     Оборванная было нить разговора снова завязывается.
     - Из тех земель, что были под турками, из-за крепости  Турну,  повалили
турецкие полчища, да все верхом. Чуяли легкую поживу. Особо зверствовали  по
утрам в воскресные дни.  Ведь  христиане  в  это  время  в  церковь  идут!..
Налетят, бывало, как стая воронов, и порубят саблями,  если  те  вовремя  не
укроются. Девок да баб швыряли на коней  и  угоняли  за  Дунай,  отдавали  в
рабство. Верховодил у головорезов турок Дауд.
     Один такой набег он задумал на пасху. На лугу  возле  колодца  молодежь
плясала в хоре. Кто попроворней - парни, ребятишки, - те убежали, скрылись в
рощице. А девушки запутались в юбках, спрятаться не  успели  и  попрыгали  в
колодец. Так и потонули. Только одна, самая гордая, Заринка, осталась  возле
сруба. Усатые, бородатые турки в чалмах и фесках окружили ее. Сами верхом на
конях, сабли наголо в лучах весеннего солнца сверкают. Заринка  смотрела  на
извергов без всякого страха. Сорвала  веточку  цветущей  вербы  и  держит  в
зубах. Отделился от банды турок средних лет  -  усы  длиннющие,  борода  что
вороново крыло - и подошел к ней.
     "Отчего это девушки в колодец бросились?"
     "Вас, османов, испугались, не захотели, чтобы их  в  рабство  увели  да
опозорили..."
     В те поры турки хватали девушек и  женщин,  бесчестили,  потом  увозили
далеко, к самому Красному  морю,  и  там  продавали,  как  скот,  темнокожим
богачам-иноземцам.
     "А чего ж ты не бросилась?"
     "Я вас не боюсь..."
     Подивились турки, залопотали на поганом своем наречии. Потом длинноусый
спросил:
     "А знаешь ли ты, что я Дауд?"
     "Дауд-разбойник? Нет, не знаю. Теперь буду знать..."
     И закружилась, покусывая зажатую в зубах веточку.
     "Тебе и теперь не страшно?"
     "И теперь..."
     Ростом она высокая была, тонкая,  будто  тростинка,  а  глаза  зеленые,
словно трава полевая. Посадил ее Дауд в  седло,  пришпорили  турки  коней  и
помчались к своим землям на Дунай.
     Оплакали в селе утонувших девушек. Засыпали мужчины колодец и поставили
дубовый крест над их могилой. Крест этот до сих пор стоит.
     Чем околдовала пленница Дауда, так никто  и  не  узнал.  Осенью,  перед
самым снегом, остановились в Секаре три повозки, груженные добром; тащили их
шесть волов. То был Дауд.  Сменил  он  шаровары  и  феску  на  обычную  нашу
крестьянскую  одежду  и  отрекся  от  своей  веры.  Купил  землю,  обзавелся
хозяйством, выстроил дом с пристройками - ни дать ни  взять  хоромы,  как  у
настоящих бояр. Денег у него  полным-полно.  Вначале  крестьяне  сторонились
Дауда, потом привыкли и приняли как своего.
     У Заринки пошли дети. И теперь четыре или пять  сел  -  сплошь  Даудово
потомство. Куда ни глянь, куда ни поворотись - непременно  на  какого-нибудь
Даудеску   наткнешься   -   землепашца,   пастуха,   торговца,   священника,
мастерового, нотариуса, а то и на епископа.
     Чтобы не было путаницы, кое-кто из них переменил имя...
     Течет рассказ тетушки  Уцупэр...  Мы  слушаем  как  зачарованные.  Мать
отходит к печи - приготовить для гостей еду.
     Мимо проезжает телега. На ней парень из Стэникуц, наш родственник Банку
Вене.
     - Рыба, свежая рыба!..
     Мать покупает рыбу, чистит, кладет в горшок и ставит на огонь.  Бросает
туда перец. Рыбья  чешуя  поблескивает,  словно  серебряные  монетки.  Кошка
урчит, уткнувшись мордой в кучу потрохов. На дворе  за  амбаром  мать  ловит
петуха. Брат Ион взялся его зарезать. Значит, на обед будет  еще  и  жареная
курятина...
     - А мне можно сесть рядом с тетушкой Уцупэр?
     - Отчего же нельзя, садись, если хочешь.
     Все уже жуют. У тетушки Уцупэр зубы огромные, прямо как у лошади, возле
корней позеленевшие, пожелтевшие и почерневшие.  Она  хлебает  уху...  Берет
рыбу  и  разбирает  ее  пальцами.  Мякоть  проглатывает  не  жуя,  а   кости
выкладывает перед собой на стол. У Дицы зубки мелкие, как у мышки, а  нижняя
губа раздвоена - чисто заячья. Такой уж родила ее тетушка Уцупэр - с заячьей
губой.
     Сестра Евангелина - она почти ровесница Дицы - открыла мне секрет:
     - Дица родилась не только с заячьей губой, но и в сорочке...
     - В сорочке? А что такое сорочка?
     - Сорочка  -  это  такая  рубашка,  в  которой  иногда  родятся   дети.
Бабка-повитуха стянула с нее сорочку и забросила на  горящие  угли.  Сорочка
зашипела и заметалась, как живой человек.  Взметнулась  вверх  и  заплакала,
будто ребенок. Уголья прокалили и  сожгли  сорочку.  И  превратилась  она  в
пепел. Говорят, кто родится в  сорочке,  тот  после  смерти  превращается  в
упыря. Вот и Дица тоже превратится в упыря. И по ночам будет  являться  нам,
родственникам, и пить нашу кровь...
     - Сестрица, пусть лучше Дица не умирает.
     - А разве я сказала, что ей лучше умереть?.. Но  когда-нибудь  она  все
равно умрет. Мы ведь все когда-нибудь умрем.
     - Пусть лучше она умрет после нас.
     - А может статься, что и раньше. Да мы  проткнем  ей  сердце  вязальной
спицей, и тогда уж никогда ей не превратиться в упыря.
     - Тогда возьмем и проткнем прямо сейчас.
     Сестра Евангелина смеется:
     - Да нет, сейчас нельзя, вот когда умрет.
     Мне неприятно смотреть, как ест тетушка Уцупэр. От вида разложенных  по
столу рыбьих костей меня тошнит. Я выхожу в сени и ем прямо возле печки.  Не
нравится мне и Дица. Уха сочится  у  нее  меж  нижних  зубов  и  стекает  по
подбородку.
     После обеда мы играем с Дицей в лошадки.
     У нее широкие бедра, ноги будто колоды или пни; груди полные и твердые,
как камни. Она треплет мне волосы, я держу ее за шею и, сидя верхом,  молочу
пятками по бедрам. Потом хватаю за соски, она вскрикивает и поворачивает  ко
мне свое широкое скуластое лицо с разорванной заячьей губой. Я соскакиваю  с
ее спины и закрываю ладошками глаза, чтобы больше ее не видеть. И прячусь за
дверь.
     - Раз, два, три...
     Пыль взвивается столбом... Мать прогоняет нас.
     - Ступайте во двор, в ушах звенит от вашего крика, чертенята!
     Чертенята убегают во двор. Я бы тоже побежал, да  не  во  что  обуться.
Поэтому я забираюсь играть на постель, возле сундука.
     Тетушка Уцупэр шушукается с мамой.  Оказывается,  она  живет  со  своим
соседом Лауренцем Пьеле. От него и родила Дицу. Грех выплыл наружу -  заячью
губу не спрячешь... По ночам Пьеле перебрасывает тетушке через забор мешки с
кукурузной и пшеничной мукой. Покупает ей косынки, платки,  домашние  туфли.
Привозит из города подарки. Собирается выдать Дицу замуж за какого-то  парня
из Оложи, из родни Дурие. Парень, правда, немой, а в  остальном  -  как  все
люди. Пьеле дает за Дицей стадо овец. Зять будет либо в поле работать,  либо
скот пасти. А там, глядишь, и детей бог пошлет. Одни небось  родятся  немые,
другие - с заячьей губой, да будут ведь и здоровые. Каких  только  людей  на
свете нет. Не все  красавцы  писаные.  И  среди  деревьев  не  все  высокие,
стройные, ветвистые, густые да  ровные,  встречаются  и  чахлые,  и  убогие,
корявые да узловатые. Лес, он лес и есть. Люди,  они  и  есть  люди.  Солнце
всход