Уильям Мейкпис Теккерей.
        Английские юмористы XVIII века


 Цикл лекций, прочитанных в Англии, Шотландии и Соединенных Штатах Америки

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод В. Хинкиса
     Собрание сочинений в двенадцати томах. Том 7.
     М., "Художественная литература", 1977
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

        "Лекция первая"
     Свифт

     В лекциях об английских юмористах минувшего  столетия  я  прошу  вашего
позволения говорить не столько об  их  книгах,  сколько  о  них  самих  и  о
прожитой ими жизни;  при  этом,  как  вы  понимаете,  мне  трудно  надеяться
развлечь вас смешными или забавными рассказами. Ведь у Арлекина  без  маски,
как известно, лицо совсем не веселое, и, говорят, однажды, когда его одолела
хандра, доктор посоветовал ему пойти поглядеть на Арлекина  {*  Эту  историю
нередко рассказывают о нашем актере  Риче.},  -  это  человек,  обремененный
заботами и тяготами, подобно всем нам, и очень серьезный в душе, в какой  бы
маске, обличье или наряде он ни появлялся перед публикой.  И  поскольку  все
собравшиеся здесь, без сомнения, серьезно  относятся  к  своему  прошлому  и
настоящему, вы воспримете мой рассказ о жизни и чувствах тех людей,  которых
я постараюсь вам описать, как серьезную и нередко очень  печальную  повесть.
Если  бы  Юмор  сводился  лишь  к  смеху,  вы  едва  ли  испытывали   бы   к
писателям-юмористам больше интереса, нежели к личной жизни того  же  бедняги
Арлекина, который похож на них тем, что  способен  вас  рассмешить.  Но  эти
люди, к чьей жизни и судьбе вы, как свидетельствует ваше присутствие  здесь,
испытываете интерес и сочувствие, не только смешат  нас,  но  затрагивают  в
нашей  душе  многие  другие  струны.  Писатель-юморист  стремится  будить  и
направлять в людях любовь, сострадание, доброту, презрение к лжи, лицемерию,
лукавству, сочувствие к слабым, бедным,  угнетенным  и  несчастным.  В  меру
своих сил и способностей он откликается едва ли не на все поступки и чувства
в человеческой жизни.  Он,  так  сказать,  берет  на  себя  роль  будничного
проповедника. И  коль  скоро  он  лучше  других  обнаруживает,  чувствует  и
высказывает правду, мы уважаем, ценим, порой  любим  его.  И  поскольку  его
задача - оценивать жизнь и особенные качества  других  людей,  мы  извлекаем
урок из собственной его  жизни,  когда  его  уже  нет,  -  жизнь  вчерашнего
проповедника становится темой для сегодняшней проповеди.
     Свифт родился в 1667 году в Дублине в семье  добропорядочных  англичан,
принадлежавших к потомственному духовенству  *,  через  семь  месяцев  после
смерти своего отца, который переехал в  Дублин  и  занялся  там  адвокатской
практикой. Мальчик поступил в школу в Килкенни, а потом в дублинский колледж
Троицы, который окончил не без труда; был он необуздан,  остроумен  и  очень
бедствовал. В 1688 году по просьбе матери Свифта его взял к себе в  дом  сэр
Уильям Темпл, который знал миссис  Свифт  в  Ирландии.  В  1693  году  Свифт
покинул своего покровителя, а еще через год принял в Дублине  духовный  сан.
Однако он вскоре отказался от этого невысокого сана, полученного в Ирландии,
и вернулся к Темплу, в чьем доме прожил  до  смерти  сэра  Уильяма,  который
скончался  в  1699  году.  Поскольку  надежды  выдвинуться   в   Англии   не
оправдались, Свифт  возвратился  в  Ирландию  и  поселился  в  Ларакоре.  Он
пригласил туда Эстер Джонсон  **,  побочную  дочь.  Темпла,  с  которой  его
связывала нежная дружба в те годы, когда они оба находились в зависимости от
Темпла. С тех пор Свифт девять лет прожил на родине, лишь  изредка  бывая  в
Англии.
     {* Он  был  отпрыском  младшей  ветви  йоркширских  Свифтов.  Его  дед,
достопочтенный  Томас  Свифт,  викарий  Гудрича,  в  графстве   Херифордшир,
пострадал во времена Карла I за свою преданность королю. Этот Свифт  женился
на Элизабет Драйден, родственнице поэта. Сэр Вальтер Скотт, со  свойственной
ему в подобных делах скрупулезностью, прослеживает родственные  связи  между
двумя знаменитостями. Свифт был "сыном троюродного брата Драйдена". И  кроме
того, Свифт был врагом Драйденовой славы. См. "Битву  книг":  "Больше  всего
раздоров было среди конницы, - пишет он о  новых  авторах,  -  так  как  там
каждый рядовой лез в командиры от Тассо и Мильтона до Драйдена и Уитерса".
     И в стихотворении "Рапсодия" он советует рифмоплету:

                     Все предисловья Драйдена прочти -
                     Они у нашей критики в чести,
                     Притом, что цель поэта всем ясна:
                     У книги повышается цена.

     "Племянник Свифт, ты никогда  не  станешь  поэтом",  -  сказал  Драйден
своему родственнику, и Свифт, который никогда не забывал таких вещей, крепко
запомнил это.
     ** В семье ее звали "мисс Хетти", и черты ее лица, манера  одеваться  и
отношение к ней сэра Уильяма - все  недвусмысленно  свидетельствовало  о  ее
происхождении. Сэр Уильям отказал ей в завещании тысячу фунтов.}

     В 1709 году он уехал в Англию и, если не считать недолгого пребывания в
Ирландии, во время которого он стал настоятелем собора св.  Патрика,  провел
здесь пять лет, играя весьма видную роль  в  политических  делах  при  жизни
королевы Анны. После ее смерти, когда  его  партия  попала  в  немилость,  а
честолюбивые  планы  рухнули,  Свифт  вернулся  в  Дублин,   где   оставался
двенадцать лет. В эти годы он написал свои знаменитые "Письма  суконщика"  и
"Путешествия Гулливера". Он женился на Эстер Джонсон,  Стелле,  и  похоронил
Эстер Веномри, Ванессу, которая последовала за ним в  Ирландию  из  Лондона,
где пылко влюбилась в него. 1726 и 1727  годы  Свифт  провел  в  Англии,  но
покинул ее, теперь уже навсегда, узнав  о  болезни  жены.  Стелла  умерла  в
январе 1728, а Свифт дожил до 1745 года, причем в  последние  пять  лет  его
семидесятивосьмилетней жизни  он  ослабел  рассудком  и  его  содержали  под
надзором *.
     {* Иногда, в периоды умопомрачения, он расхаживал по дому  много  часов
подряд; иногда вдруг застывал в оцепенении. Порой, казалось,  его  рассудок,
теплившийся под непроницаемым покровом мрака, мучительно стремился  выбиться
на поверхность и заявить о себе. Однажды упавшее трюмо  чуть  не  размозжило
ему голову. Он сказал: "Как жаль,  что  мимо!"  В  другой  раз  он  повторял
медленно и неоднократно: "Я есмь сущий". Последнее,  что  он  написал,  была
эпиграмма по случаю постройки склада для  оружия  и  припасов,  который  ему
показали, когда он вышел на улицу во время болезни:

                       Здесь мысль ирландская видна,
                            Ирландца я узнал:
                       Когда проиграна война,
                            Он строит арсенал.}
     Вы, без сомнения, знаете, что у Свифта было множество биографов; о  его
жизни писали самые благожелательные и добросердечные люди -  Скотт,  который
восхищается им, но не может заставить  себя  его  полюбить;  старый  толстяк
Джонсон*, который поневоле вынужден допустить его в  круг  поэтов,  приемлет
знаменитого ирландца, снимает перед ним шляпу, неохотно кланяется и,  смерив
его взглядом, переходит на другую сторону улицы. Доктор Уайлд** из  Дублина,
написавший очень интересную книгу о последних годах жизни  Свифта,  называет
Джонсона "самым злобным  из  его  биографов";  английскому  критику  нелегко
угодить ирландцам - нелегко даже попытаться им угодить.  И  все  же  Джонсон
искренне восхищается Свифтом: он не осуждает Свифта за перемену политических
позиций и не ставит под сомнение искренность его веры в бога; и в  связи  со
знаменитым соперничеством между Стеллой и Венессой доктор осуждает Свифта не
слишком строго. Но он не может протянуть Свифту свою  честную  руку;  старый
толстяк прижимает ее к груди и уходит прочь ***.
     {* Кроме этих  знаменитых  книг  Скотта  и  Джонсона  есть  еще  пухлая
"Биография", написанная Томасом  Шериданом  (которого  д-р  Джонсон  называл
"Шерри"), отцом Ричарда Бринсли и сыном добрейшего, умнейшего ирландца, д-ра
Шеридана, близкого друга Свифта, который потерял место священника при дворе,
так как опрометчиво выбрал в день тезоименитства короля текст для проповеди:
"Довлеет дневи злоба его"! Не говоря о мелких книжках, есть еще  "Заметки  о
жизни и сочинениях Джонатана Свифта", принадлежащие перу человека из высшего
общества, достойнейшего  графа  Оррери.  Говорят,  его  светлость  мечтал  о
литературной славе главным образом потому, что желал  вознаградить  себя  за
пренебрежение,  с  которым  отнесся  к  нему  отец,  не  завещав  ему   свою
библиотеку. Боюсь, что  чернила,  которыми  он  пытался  смыть  этот  позор,
сделали пятно лишь еще более заметным. Тем не менее он был знаком со Свифтом
и переписывался с людьми, его знавшими. Его книга  (изданная  в  1751  году)
вызвала множество споров и  послужила  поводом  к  написанию,  среди  прочих
брошюр, "Замечаний по поводу "Заметок лорда Оррери и т. д." д-ра Делани.
     ** Книга д-ра Уайлда была написана после эксгумации останков  Свифта  и
Стеллы в 1835 году, когда в Дублине, в соборе св. Патрика,  велись  какие-то
работы и представилась возможность исследовать  эти  останки.  С  удивлением
узнаешь, что их черепа "передавались из дома в  дом"  и  вызвали  интерес  у
людей, не имеющих никакого отношения к делу.  Поверите  ли,  гортань  Свифта
кто-то попросту украл! Френологи, после своих исследований, были  невысокого
мнения об его умственных способностях.
     Д-р  Уайлд  проследил  симптомы  болезни  Свифта,  время   от   времени
проявлявшиеся  в  его  сочинениях.  Кроме  того,  он  отметил,   что   череп
обнаруживает следы "болезненной работы" мозга в течение жизни - такие  следы
могла оставить возрастающая тенденция к "умственному застою".
     *** "Он (д-р Джонсон), казалось, питал безотчетную неприязнь к  Свифту;
однажды я решился спросить, не оскорбил ли чем-нибудь  Свифт  его  лично,  и
получил отрицательный ответ". - Восуэлл, "Путешествие на Гибриды", I}
     Хотелось бы нам встретиться с ним в жизни или нет? Такой вопрос  должен
задать себе всякий, кто изучает биографии этих людей, читает их произведения
и размышляет об их жизни и складе характеров. Хотели бы  вы,  чтобы  великий
настоятель был вашим другом? Я  был  бы  счастлив  чистить  обувь  Шекспира,
только бы жить в его доме, иметь возможность преклоняться перед ним, быть  у
него на побегушках и видеть  его  чудесное,  неомраченное  лицо.  Я  был  бы
счастлив в  молодости  жить  в  Темпле  рядом  с  Фильдингом,  помогать  ему
подниматься в спальню и открывать дверь его ключом,  а  утром  пожимать  ему
руку и слышать, как он болтает, отпускает шутки за завтраком  и  за  кружкой
легкого пива.  Любой  из  нас  отдал  бы  многое,  чтобы  провести  вечер  в
знаменитом клубе вместе  с  Джонсоном,  Гольдсмитом  и  Джеймсом  Босуэллом,
эсквайром из Окинлека. Сохранилась добрая память об  очаровании  Аддисона  и
приятности его беседы... Но Свифт? Если бы вы уступали ему в таланте (а это,
при всем моем уважении к присутствующим, более чем вероятно), занимая равное
с ним положение в обществе, он преследовал бы,  презирал  и  оскорблял  вас;
если, не убоявшись его славы, вы дали бы ему достойный отпор, он спасовал бы
перед вами *, не нашел бы в себе смелости достойно  ответить  и  убрался  бы
восвояси, а много лет спустя написал бы на вас злобную эпиграмму - подстерег
бы вас, засев  в  сточной  канаве,  а  потом  выскочил,  чтобы  нанести  вам
предательский удар грязной дубинкой.  А  будь  вы  лордом,  носящим  голубую
ленту, чье знакомство  льстило  бы  его  тщеславию  или  способствовало  его
честолюбивым замыслам, он был бы  самым  милым  собеседником  на  свете.  Он
выказал  бы  себя  таким  смелым,  язвительным,   умным,   эксцентричным   и
оригинальным,  что  вы  подумали  бы,  что  у  него  нет  иной  цели,  кроме
потребности излить свое остроумие, и  что  он  самый  смелый  и  прямодушный
человек на свете. Как он разнес бы перед вами всех ваших врагов. Как высмеял
бы  оппозицию!  Его  раболепие  было  до  того   неистовым,   что   казалось
независимостью взглядов; ** он состоял бы у вас  на  посылках,  но  с  таким
видом, словно покровительствует вам, рвался бы за вас в бой, надев маску, на
улице или в печати, а потом не снял бы шляпу  в  присутствии  вашей  жены  и
дочерей в гостиной,  удовлетворившись  такой  мздой  за  неоценимую  услугу,
которую оказал в качестве наемного убийцы ***.
     {* Конечно, немногие отваживались на такой эксперимент, но их успех мог
обнадежить других. Один человек решился спросить великого настоятеля, не его
ли дядя Годвин дал ему образование. Свифт, который терпеть не мог разговоров
на эту тему и  вообще  мало  интересовался  своими  родственниками,  ответил
сурово: "Да, он дрессировал меня, как  собаку".  "В  таком  случае,  сэр,  -
воскликнул его собеседник, стукнув кулаком по столу, - собака  не  в  пример
благодарнее вас!"
     Бывали и другие случаи, когда смелый выпад заставлял  Свифта  прикусить
язык, хотя ему уже стали поклоняться в Ирландии чуть ли не  как  королю.  Но
однажды он оказался в более серьезной опасности; эту забавную историю  стоит
сейчас рассказать. Он подверг  нещадному  бичеванию  известного  дублинского
стряпчего мистера Беттсуорта, написав на него эпиграмму.
     Говорят, адвокат этот поклялся его убить. Он явился к настоятелю собора
на дом. Тот осведомился, кто он такой. "Сэр, я стряпчий Беттсуорт!"
     - Простите, какие же блюда вы стряпаете?
     На сей раз настоятеля спасли добровольные защитники.
     ** "Но, милый мой Гамильтон, не стану скрывать от  тебя  свои  чувства.
Мне очень хочется верить, что  характер  моего  друга  Свифта  заставит  его
английских друзей с соблюдением всех приличий спровадить его  подальше.  Его
дух, если называть вещи своими именами, всегда был  попросту  нестерпим.  От
этого гения порой не знаешь, чего ждать. Он чаще принимал  тон  покровителя,
нежели друга. Он предпочитал приказывать, а не советовать". - Оррери.
     *** "...хотя это известно только со слов миссис  Пилкингтон,  но  люди,
заслуживающие  доверия,  подтверждают,  что  во  время   своего   последнего
пребывания в Лондоне он поехал  обедать  к  графу  Берлингтонскому,  который
незадолго перед тем женился. Граф, желая, как полагают, немного  развлечься,
не представил его своей супруге и даже не  назвал  его  имени.  После  обеда
настоятель сказал: "Леди Берлингтон, говорят, вы превосходно  поете;  спойте
мне что-нибудь". Графине эта просьба сделать ему удовольствие, выраженная  в
столь бесцеремонной форме, была  неприятна,  и  она  решительно  отказалась.
Тогда Свифт заявил, что  все  равно  заставит  ее  петь.  "Право,  сударыня,
кажется,  вы  принимаете  меня  за  одного  из   ваших   бедных   английских
священников, которые проповедуют оборванцам.  Извольте  петь,  когда  я  вас
прошу". Поскольку граф при  этом  только  рассмеялся,  его  жена  от  досады
разразилась слезами и ушла. А когда Свифт снова встретился с ней, то  первым
делом любезно осведомился: "Скажите, сударыня, вы  все  такая  же  гордая  и
злая, как в то время, когда мы  в  последний  раз  виделись?"  Она  ответила
добродушно: "Нет, достопочтенный настоятель, если хотите, я вам спою".  И  с
тех пор он питал к ней глубочайшее почтение". - Скотт, "Биография".
     "...в его манере разговаривать не было и тени тщеславия. Возможно,  он,
по его собственному выражению, был слишком  горд  для  тщеславия.  Когда  он
бывал вежлив, вежливость эта оказывалась неподдельной. В  дружбе  он  всегда
сохранял постоянство и искренность. Точно также он относился и к врагам".  -
Оррери.}
     Он сам подтверждает это в одном из своих писем  Болинброку:  "Все  свои
попытки выдвинуться я предпринимал только потому, что у меня  нет  титула  и
состояния, дабы люди, восхищаясь моими способностями, обращались со мной как
с лордом, справедливо  или  нет  -  не  важно.  Итак,  репутация  необычайно
остроумного и ученого человека заменяет голубую ленту или карету  шестерней"
*.
     {* "Я достойно выгляжу лишь при дворе,  где  нарочно  отворачиваюсь  от
лорда и заговариваю с самым ничтожным из  моих  знакомых".  -  "Дневник  для
Стеллы".
     "Нет отбою  от  бездарных  писак,  сочиняющих  стихи  и  прозу,  -  они
присылают мне свои книги и вирши - такой пакости я  еще  не  видывал;  но  я
перечислил их имена привратнику и велел никогда их ко  мне  не  пускать".  -
"Дневник для Стеллы".
     Следующий любопытный абзац дает представление о его жизни при дворе:
     "Я еще не писал тебе, что лорд-казначей туг на левое ухо, как и я?..  Я
не смею сказать ему это о себе; _боюсь, он подумает,  будто  я  притворяюсь,
чтобы к нему подольститься!"_ - "Дневник для Стеллы".}
     Можно ли выразиться откровеннее? Только преступник способен сказать: "Я
умен: благодаря своему уму я получу титулы и поспорю с судьбой. Мой ум - это
разящие пули - я превращу их в золото";  и,  заслышав  стук  копыт  шестерки
лошадей, запряженных в великолепную карету, он выходит  на  большую  дорогу,
как Макхит, и требует у общества "кошелек или жизнь". Все падают  перед  ним
на колени. Летят в грязь  облачение  милорда  епископа,  голубая  лента  его
светлости и кружевная нижняя юбка миледи. Он отбирает у одного бенефицию,  у
другого - выгодную должность, у третьего - теплое  местечко  в  суде  и  все
отдает своим приверженцам. Но главная добыча еще не захвачена. Карета,  а  в
ней митра и епископский жезл, которые он намерен заполучить  на  свою  долю,
задержалась в пути из Сент-Джеймса, и он ждет, томясь, до темноты,  а  потом
прибывают его гонцы и докладывают, что карета поехала  по  другой  дороге  и
ускользнула из его рук. Тогда он с проклятием разряжает пистолеты в воздух и
скачет восвояси *.
     {* Обе стороны вели ожесточенную войну, сочиняя пасквили друг на друга;
нападки вигов сильно навредили кабинету министров,  которому  служил  Свифт.
Болинброк привлек к ответу нескольких пасквилянтов из оппозиции и сетует  на
их "фракционность" в следующем письме:

     "От Болинброка графу Стрэдфордскому.

                                                 Уайтхолл, 23 июля 1712 года

     Печально сознавать, что законы нашей страны бессильны примерно наказать
фракционных писак, которые осмеливаются чернить  самых  выдающихся  людей  и
осыпать бранью даже тех, которые удостоены высшей чести. Это,  милорд,  один
из многочисленных признаков  упадка  нашего  правительства  и  свидетельство
того,  что  мы  роковым  образом   принимаем   распущенность   за   свободу.
Единственное, что я мог сделать, это арестовать типографа Харта и  отправить
его в Ньюгетскую тюрьму, а потом взять с него залог, дабы он не  скрылся  от
следствия; это я и сделал, а если мне удастся  доказать  законным,  порядком
вину сочинителя Ридпата, его ждет та же участь".
     Свифт не отставал от своего знаменитого друга в праведном  негодовании.
В истории последних четырех лет  царствования  королевы  настоятель,  весьма
поучительно  распространяется  о  распущенности  прессы   и   оскорбительных
выражениях, употребляемых его противниками:
     "Необходимо признать, что вредная деятельность  печатников  заслуживает
всеобщего и самого сурового порицания...  Партия  наших  противников,  пылая
бешенством и имея  довольно  досуга  после  своего  поражения,  сплотившись,
собирает по подписке деньги и нанимает банду  писак,  весьма  искушенных  во
всех  видах  клеветы  и  владеющих  слогом  и  талантом,  достойными  уровня
большинства  своих  читателей...  Однако   безобразия   в   печати   слишком
многочисленны, чтобы их можно было излечить таким средством,  как  налог  на
мелкие газеты, и в палату общин был  внесен  билль,  предусматривающий  меры
куда более действенные, но сессия уже кончалась и его не  успели,  про