Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Улицкая Людмила. Веселые похороны -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  -
ЛЮДМИЛА УЛИЦКАЯ * Веселые похороны (Москва - Калуга - Лос-Анжелос) Роман 1 Жара стояла страшная, влажность стопроцентная. Казалось, весь громадный город, с его нечеловеческими домами, чудесными парками, раз- ноцветными людьми и собаками, подошел к границе фазового перехода и вот-вот полужидкие люди поплывут в бульонном воздухе. Душ был все время занят: ходили туда по очереди. Одежду давно уже не надевали, только Валентина не снимала лифчика, потому что если отпустить ее огромную грудь болтаться на свободе, то от жары под ней образовыва- лись опрелости. В обычную погоду она лифчиков никогда не носила. Все бы- ли мокрыми, вода с тел не испарялась, полотенца не сохли, а волосы можно было высушить только феном. Жалюзи были полуоткрыты, свет падал полосатыми прядями. Кондиционер не работал уже несколько лет. Баб в комнате было пять. Валентина в красном бюстгальтере. Нинка в длинных волосах и золотом кресте, исхудавшая так, что Алик ей сказал: - Нинка, ты стала как корзинка. Для змей. Корзинка эта стояла тут же, в углу. Алик когда-то по молодости лет ездил в Индию за древней мудростью, но ничего не привез, кроме этой кор- зинки. Еще была соседка Джойка, прибившаяся к дому дурная итальянка, нашед- шая себе столь странное место для изучения русского языка. Она все время на кого-нибудь обижалась, но, поскольку ее замысловатых обид никто не замечал, ей приходилось всех великодушно прощать. Ирина Пирсон, в прошлом цирковая акробатка, а ныне дорогостоящий ад- вокат, сверкала художественно подбритым лобком и совершенно новой грудью, сделанной не знающими колебаний американскими хирургами ничуть не хуже старой, и ее дочка Майка, по прозвищу Тишорт, пятнадцатилетняя, неопределенно-толстенькая, в очках и единственная из всех прикрытая одеждой, сидела на корточках в углу. На ней были толстые бермуды и, со- ответственно, майка. На майке была нарисована электрическая лампочка и люминесцентная надпись на неизвестно каком языке: "ПIZДЕЦ!" Это Алик сделал ей ко дню рождения в прошлом году, когда его руки еще кое-как двигались... Сам Алик лежал на широкой тахте, такой маленький и такой молодой, как будто сын самого себя. Но детей как раз у них с Нинкой не было. И ясно, что уже не будет. Потому что Алик умирал. Какой-то медленный паралич до- едал последние остатки его мускулатуры. Руки и ноги его лежали смиренно и неодушевленно и даже на ощупь были не живыми и не мертвыми, а подозри- тельно промежуточными, как застывающий гипс. Самым живым в нем были во- лосы, рыжие, праздничные, густой щеткой вперед, да раскидистые усы, ко- торые стали великоваты его исхудавшему лицу. Вот уже две недели, как он был дома. Сказал врачам, что не хочет уми- рать в больнице. Были и еще причины, о которых они не знали и знать не должны были. Хотя даже врачи в этой скоростной, как забегаловка, больнице, которые в лицо больным заглянуть не успевали, а смотрели только в рот, в задницу или у кого там что болит, его полюбили. А дома у них был проходной двор. Толпились с утра до ночи, и на ночь непременно кто-то оставался. Помещение здесь было для приемов отличное, а для нормальной жизни - невозможное: лофт, переоборудованный склад с отсеченным торцом, в который была загнана крошечная кухня, сортир с ду- шем и узкая спальня с куском окна. И огромная, в два света, мастерская. В углу, на ковре, ночевали поздние гости и случайные люди. Иногда че- ловек пять. Собственно двери в квартиру не было, вход был прямо из гру- зового лифта, поднимавшего сюда, до въезда Алика, кипы табака, призрачно присутствовавшего здесь и по сей день. Въехал Алик давно, чуть ли не двадцать лет тому назад, подписал не глядя какой-то контракт, как потом оказалось, страшно выгодный. И по сей день Алик платил за квартиру сущую ерунду. Впрочем, платил не он. Денег у него давно никаких не было - и ерунды даже. Щелкнул лифт. Вошел Фима Грубер, стаскивая с себя на ходу простецкую голубую рубашку. Внимания на него голые женщины не обратили, да и он глазом не повел. При нем был докторский саквояж, старинный, дедовский, привезенный из Харькова. Фима был врач в третьем колене, широко образо- ванный и оригинальный, но дела его складывались не блестящим образом, здешних экзаменов он еще не сдал и работал временно, уже пятый год, чем-то вроде квалифицированного лаборанта в дорогой клинике. Он заезжал каждый день, как будто надеясь, что ему повезет и он окажется Алику чем-нибудь полезным. Он склонился над Аликом: - Как дела, старик? - А-а, ты... Расписание привез? - Какое расписание? - удивился Фима. - На паром... - слабенько улыбнулся Алик. "Дело к концу, - подумал Фима. - Сознание начинает мешаться". И он вышел в кухню, загромыхал в холодильнике примерзшими кассетами со льдом. "Идиоты, какие же все идиоты. Ненавижу", - подумала девочка. Она недавно проходила греческую мифологию и единственная из всех до- гадалась, что Алик имеет в виду не South Ferry. Со злым и высокомерным лицом она подошла к окну, отогнула край жалюзи и стала смотреть вниз. Там всегда что-нибудь происходило. Алик оказался первым взрослым, кого она удостоила общением. Как и многих американских детей, ее с малолетства таскали по психологам, и не без оснований. Она разговаривала только с детьми, с большой неохотой де- лала исключение для матери, остальные взрослые для нее просто не сущест- вовали. Учителя принимали ее работы в письменном виде, выполнены они были точно и лаконично. Ей ставили высшие баллы и пожимали плечами. Психологи и психоаналитики строили сложные и весьма фантастические гипотезы о при- роде ее странного поведения. Нестандартных детей они любили, это был их хлеб. Познакомилась она с Аликом на вернисаже, куда мать притащила свою не- уклюжую девочку. Они тогда только-только переехали из Калифорнии в Нью-Йорк, и потерявшая сразу всех друзей Тишорт согласилась пойти с ма- терью. С Аликом ее мать была знакома со времен ее цирковой юности, еще по Москве, но в Америке они много лет не виделись. Так долго, что Ирина совершенно перестала думать, что именно она ему скажет, когда они встре- тятся. В тот день, когда они встретились на вернисаже, он левой рукой взял ее за пиджачную пуговицу с толстым, как курица, орлом, резким пово- ротом оторвал ее, подбросил и поймал. Потом раскрыл ладонь и мельком взглянул на сияющего орла: - Придется сказать тебе одну вещь. Правая рука его висела вдоль тела как неживая. Левой он прижал Ирини- ну густо-русую голову, волосок к волоску причесанную, с черным шелковым бантом в натуральных жемчужинах по краю, и шепнул ей в ухо: - Ирка, я скоро помру. Казалось бы, ну и помри. Ты для меня уже давно умер... Но она ощутила прикосновение узкого и тонкого металлического лезвия под ложечкой, и медленное его движение внутрь, и острую боль по всему разрезу до позво- ночника. Рядом стояла дочка и смотрела во все глаза. - Зайдем ко мне, - предложил Алик. - Я с дочкой. Не знаю, захочет ли она. - Ирина посмотрела на Тишорт. Девочка давно уже с ней никуда не ходила. Ирина еле уговорила ее пой- ти на эту выставку. Она спросила у дочери, совершенно уверенная, что та откажется: - Хочешь, зайдем в ателье к моему знакомому художнику? - К этому рыжему? Хочу. И они зашли. Картины, хотя были явно недавние, очень напоминали преж- ние. А через несколько дней зашли еще раз, почти случайно - мимо прохо- дили. Тогда Ирину вызвали на какое-то важное деловое свидание, и она ос- тавила Тишорт в мастерской часа на три, а вернувшись, застала невероят- ную картину: они орали друг на друга, как две разгневанные птицы. Алик размахивал левой рукой, правая уже съежилась и почти не действовала, он приседал и немного подпрыгивал: - Да неужели тебе в голову не приходило, что все дело в асимметрии? Все дело в этом! Симметрия - смерть! Полная остановка! Короткое замыка- ние!.. - Да не ори ты! - кричала покрасневшая всеми веснушками Тишорт, и ак- цент ее был сильнее обычного. - А если мне нравится? Просто нравится! Почему вы всегда-всегда правы? Алик опустил руку: - Ну, знаешь... Ирка едва в обморок не упала у лифта. Алик, сам того не зная, в два счета разрушил ту странную форму аутизма, которым страдала ее девочка лет с пяти. Старое злое пламя вспыхнуло в ней, но сразу же и погасло: чем таскать дочку по психиатрам, не лучше ли предоставить ей возможность человечес- кого общения, которого ей так не хватало... 2 Снова щелкнул лифт. В дверном проеме Нинка увидела новую посети- тельницу и вылетела навстречу, натягивая черное кимоно. Маленькая, редкой толщины тетка, заботливо поставив между колен раз- дутую хозяйственную сумку, с пыхтеньем усаживалась в низкое кресло. Была она вся малиновая, дымящаяся, и казалось, щеки ее отливали самоварным сиянием. - Марья Игнатьевна! Я вас третий день жду! Тетка села на самый край сиденья, растопырив розовые ноги в подслед- никах, которые на этом континенте не водились. - А я, Ниночка, вас не забываю. Все время с Аликом работаю. Вчера с шести вечера его держала... - Она поднесла к Нинкиному лицу треугольные пальчики с дистрофичными зеленоватыми ногтями. - Веришь ли, такое напря- жение, у самой-то давление стало, еле хожу... Жара эта проклятая еще... Вот, принесла последнее... Она вынула из матерчатой сумки три темные бутыли с густой жижей. - Вот. Натирку новую сделала и дыхалку. А эта - на ноги. Тряпочку на- мочишь и к стопочкам приложишь, а сверху мешочек цельнофановый, и завя- жи. Часа на два. А что кожица сойдет, это ничего. Как снимешь, так и об- мой сразу... Нинка молитвенно смотрела на это чучело и на ее снадобье. Взяла бу- тылки. Одну, что поменьше, прижала к щеке - прохладная. Понесла в спальню. Опустила жалюзи и поставила бутылки на узкий подоконник. Там уже была целая батарея. А Марья Игнатьевна взялась за чайник. Она была единственным челове- ком, который мог пить чай в такую жару, и не американский, ледяной, а русский, горячий, с сахаром и вареньем. Пока Нинка, тряся своими длинными волосами, с которых вроде бы сошла позолота и обнажилось глубокое серебро, наматывала Алику на ноги комп- рессы, укрывала легкой простыней в псевдошотландскую, никакому клану не принадлежащую клетку, Мария Игнатьевна беседовала с Фимой. Он интересо- вался ее результатами. Она смотрела на него с великодушным презрением: - Ефим Исакыч! Фимочка! Какие результаты! Землей же пахнет... Однако вс„ в Божьих руках, вот что я скажу. Уж я такого навидалась. Вот уходит, совсем уж уходит, ан нет, не отпускает его. В траве-то какая сила! Ка- мень пробивает. Верхушечка-то... Вот я ее, верхушечку, и беру, и от корешка беру вер- хушечку... Другой раз, бывает, уж совсем к земле пригнулся, а смотришь - встает. В Бога надо веровать, Фима. Без Бога и трава не растет! - Это точно, - легко согласился Фима и потер левую щеку, покрытую во- ронкообразными следами юношеских гормональных боев. Про положительный фототаксис растений, о котором смутно и таинственно вещала толстуха с мягким, как будто тряпочным лицом, он знал из курса ботаники за пятый класс, но поскольку он был все-таки специалистом, то знал также, что чертова Аликова болезнь никуда не денется: последняя ра- ботающая мышца, диафрагмальная, уже отказывает и в ближайшие дни насту- пит смерть от удушья. Местная проблема, которая вставала в таких случаях, - когда отключить аппарат, - была решена Аликом заблаговременно: он ушел из больницы под самый конец и отказался, таким образом, от жалкого довеска искусственной жизни. Фиму теперь удручала мысль, что, вероятно, именно ему придется в ка- кой-то момент ввести Алику снотворное, которое снимет страдания удушья и своим побочным действием - угнетением дыхательного центра - убьет... Но делать было нечего - положить Алика в госпиталь по "Скорой помощи", как делали уже дважды, теперь вряд ли было возможно. А снова искать фальши- вый документ хлопотно и опасно... - Удачи вам, - мягко сказал Фима и, прихватив известный саквояж, ушел не прощаясь. Обиделся он, что ли? - подумала Марья Игнатьевна. Она в здешней жизни мало понимала. Приехала год назад из Белоруссии, по вызову больной родственницы, но пока оформляла документы, пока сюда добиралась, лечить уж было некого. Так и перемахнула она через океан со своей чудодейственной силой и контрабандной травкой понапрасну. То есть не совсем понапрасну, потому что и здесь нашлись любители ее искусства, и она занялась противозаконной нелицензированной деятельностью, не боясь никаких неприятностей. Только все удивлялась: что это у вас за порядки тут, я лечу, можно сказать, с того света вынимаю, чего мне бояться... Объяснить ей ни про лицензии, ни про налоги никто не мог. Нинка подцепи- ла ее в маленькой православной церкви на Манхэттене и сразу же решила, что ей знахарку Бог послал для Алика. В последние годы, еще до Аликовой болезни, Нинка обратилась в православие, чем нанесла большой удар по мракобесию: любимое свое развлечение, карты Таро, сочла за грех и пода- рила Джойке. Марья Игнатьевна поманила Нинку пальцем. Нинка метнулась на кухню, налила в стакан апельсинового сока, потом водки, бросила горсть круглых ледышек. Питье ее было давно на местный манер: слабое, сладковатое и беспре- рывное. Она поболтала палочкой, глотнула. Марья Игнатьевна тоже поболтала - ложечкой в чашке с чаем - и положила ложечку на стол. - Вот слушай-ка, чего тебе скажу, - строго сказала она. - Крестить его надо. Вс„. Иначе - ничего не поможет. - Да не хочет он, не хочет, сколько раз я тебе говорила, Марья Иг- натьевна! - взвилась Нинка. - А ты не ори, - нахмурилась Марья Игнатьевна безбровым лицом, - уез- жаю я. Бумага эта самая у меня уж давно кончилась. - Она имела в виду давно просроченную визу, но ни одного иностранного слова запомнить не умела. - Кончилась бумага-то. Уезжаю. Мне уж и билет прокомпостировали. Если ты его не крестишь, я его брошу. А крестишь, Нин, я с ним работать буду, хоть оттуда, хоть как... А так не смогу... - И она театрально развела ручками. - Ничего я не могу сделать. Не хочет он. Смеется. Пусть, говорит, твой Бог меня беспартийного примет, - опустила Нина свою слабую ма- ленькую головку. Марья Игнатьевна выпучилась: - Нин, ты что? Вы здесь как в лесу живете. Да на что же Господу Богу партийные? Нинка махнула рукой и допила свое пойло. Марья Игнатьевна налила еще чайку. - Я о тебе жалею, деточка. У Бога обителей много. Я хороших людей разных видела, и евреев, и всяких. На всех наготовлено. Вот мой Констан- тин убиенный - крещеный и ждет меня, где всем положено. Я, конечно, не святая, да и пожить-то мы с ним пожили всего два года, я вдовой в двадцать один год осталась. Было кой-чего, не скажу, грешна. Но другого мужа у меня не бы- ло. И он ждет меня там. Поняла, о чем я забочусь? А то порознь будете, там-то. Ты крести его хоть так, хоть втемную... - увещевала Марья Иг- натьевна. - Как - втемную? - переспросила Нина. - Идем-ка отсюдова, от народу, - зашипела со значением Марья Иг- натьевна, и, хотя народ весь толпился возле Алика, а в кухоньке никого не было, она затолкала Нинку в уборную, села на унитаз, накрытый розовой крышкой, а Нинку усадила на пластиковый короб для грязного белья. Здесь, в самом неподходящем месте, Нинка и получила все необходимые наставле- ния... Вскоре пришла Фаина, крепкая, как щелкунчик, с деревянным лицом и проволочной белесой соломой на голове. Она была из свеженьких, но быстро прижилась. - Фотоаппарат купила, - с порога заявила она, входя к Алику и разма- хивая над его неподвижной головой новенькой коробочкой. - "Полароид"! С обратимой пленкой! Ну давайте же фотографироваться! Для нее в этой стране было много такого, чего она еще не попробовала, и она торопилась поскорее всего накупить, надкусить, оценить и иметь по любому поводу мнение. Валентина помахала над Аликом простыней. Но ему, единственному из всех, не было жарко. Валентина сбросила простыню и, залезши за спину Алика, села, опершись об изголовье. Подтянула его повыше, прижала его темно-рыжую голову к самому солнечному сплетению, туда, где, по словам покойной бабушки, жительствовала "душка". И вдруг слезы брызнули от жа- лости к Алику, к его бедной голове, так беспомощно ткнувшейся ей под грудь. Как ребенок, который еще не держит головки. Никогда за время их долгого романа не испытывала она такого острого и живого чувства: дер- жать его в руках, на руках, а еще лучше - спрятать его в самую глубину своего тела, укрыть от проклятой смер- ти, которая уже так явно коснулась его рук и ног. - Девки, в кучу собирайтесь, петушок пропел давно! - крикнула она улыбчивыми губами, стерев ладонью пот со лба и слезы со щеки. На плечи Алику она вывесила свои знаменитые груди в красной упаковке, сбоку на кровать села Джойка, согнув Аликову ногу в колене и придерживая ее пле- чом. С другой стороны, для фотографической симметрии, присела Тишорт. Файка долго крутила фотоаппарат, не могла найти видоискатель, а когда заглянула в него, то фыркнула: - Ой, Алик, муде на первом плане. Прикройте. На самом деле на первом плане были трубочки мочеприемника. - Ну вот еще, такую красоту прикрывать, - возразила Валентина, и Алик двинул уголком рта. - Мало проку от этой красоты, - заметил он. - Файка, погоди, - попросила Валентина и, подсунув под Аликову спину две большие русские подушки из Нинкиного генеральского приданого, прошла прямо по кровати к изножью и отклеила от нежного места розовый пластырь, на котором крепилась вся амуниция. - Пусть отдохнет немножко, на воле побегает... Алик любил всякие шутки и второсортным тоже улыбался. Делала все Ва- лентина быстро, опытной рукой. Бывают такие женщины, у которых руки все наперед знают, их и учить ничему не надо, медсестры от рождения. Тишорт не выдержала и вышла из комнаты. Хотя она еще в прошлом году все испробовала сначала с Джефри Лешинским, а потом с Томом Кейном и пришла к выводу, что никакой секс ей даром не нужен, почему-то от мани- пуляции с катетером ее дернуло. Как она его рукой взяла... Чего они все к нему так липнут... Душ был как раз свободен. Она стянула шорты. Через ткань ощутила пря- моугольную коробочку. Свернула все аккуратно, чтобы не выпало. Инструк- цию она помнила наизусть. Сегодняшнюю ночь она провела возле Алика. Не всю, несколько часов. Нинка вырубилась и спала в мастерской, а Алик не спал. Он попросил ее, и она все сделала, как он хотел, и теперь эта ко- робочка была доказательством того, что именно она и есть его самый близ- кий человек. Вода была не холодная, трубы сильно прогревались в такую жару. Все полотенца мокрые. Она обтерлась кое-как, нацепила на влажное тело одежду и выскользнула из квартиры: ей не хотелось с ними фотографироваться, вот что она поняла. Она вышла к Гудзону, потом свернула в сторону парома и все думала о единственном нормальном взрослом человеке, который как будто назло ей собирается умирать, чтобы опять оставить ее одну со всеми этими много- численными идиотами - русскими, еврейскими, американскими, - окружающими ее с самого рождения... 3 Со зрением у Алика что-то происходило: оно и угасало и обострялось одновременно. Все слегка укрупнилось и изменило плотность. Лица подруг вдруг стали жидковаты и предметы слегка текучи, но струение это было скорее приятным, к тому же оно по-новому выявило связи между предметами. Угол комнаты был взрезан одинокой старой лыжей, грязные белые стены бод- ро разбе

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору