Евгений Петрович Федоровский.
   Посылка от Марта


     OCR: Андрей из Архангельска


ОБ АВТОРЕ

       Федоровский  Евгений  Петрович родился В 1933 году в Алтайском, крае.
Работал Специальным Корреспондентом Журнала "вокруг Света",  Публиковался  В
"искателе", Журналах "сельская Молодежь", "молодая Гвардия".
     Перу  Федоровского  принадлежит  документальная повесть "Секреты рыбьих
стай"  --  о  путешествии  на  научно  исследовательской   подводной   лодке
"Северянка".  В  соавторстве  с  А.  Ефремовым  написаны  книги "Беспокойная
прямая" (1962) -- о путешествии по 60-му меридиану от Ледовитого  океана  до
иранской границы, "Сто друзей, сто дорог" (1964) -- книга о Дальнем Востоке.
     Роман  Е.  Федоровского  "Посылка  от  Марта" написан на документальной
основе.  Публикуется впервые.

     (Источник: "Библиотека  приключений"  том 3  --  приложение  к  журналу
"Сельская молодежь" ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ "МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ"1968 год)



"ШТУРМФОГЕЛЬ" БЕЗ СВАСТИКИ

     На  рассвеге  14  мая 1944 года американская  "летающая крепость"  была
внезапно  атакована  таинственным истребителем.  Единственный  оставшийся  в
живых хвостовой стрелок Свен Мета показал: "Из полумрака вынырнул самолет со
скошенными назад  крыльями. Он  стремительно  сблизился с  нашей  машиной  и
короткой очередью поджег ее. Когда самолет проскочил вверх, я заметил, что у
моторов   нет   обычных   винтов,  откуда-то   из-под   крыльев   вырывалось
красно-голубое пламя. В  какое-то  мгновение  повышался  резкий свист, и все
смолкло. Уже раскрыв парашют, я заметил, что наша "крепость"  разваливалась,
пожираемая огнем".
     Так  впервые гитлеровцы  применили  в бою  свой  реактивный истребитель
"Ме-262" "ШТУРМФОГЕЛЬ" ("Альбатрос").
     Этот самолет мог  бы появиться на  фронте гораздо  раньше, если  бы  не
целый  ряд самых  разных и,  разумеется, неслучайных  обстоятельств. О них и
рассказывается здесь.
     Действие  романа  относится  к  тому  времени, когда  новая авиация  на
реактивной тяге упрямо заявляла о себе, так как  поршневые самолеты начинали
исчерпывать  свои  возможности.  Работы над  созданием реактивных  самолетов
велись  во  всех  развитых  странах,  в  том  числе  и  в  Советском  Союзе.
Легендарный  БИ-1,  прообраз  современных  истребителей,  на  котором  летал
капитан Г. Я. Бахчиванджи, до сих пор поражает историков реактивной авиации.
     В  то  же  время  в  фашистской  Германии  конструкторы различных  фирм
лихорадочно стремились опередить  друг друга, построить свой  истребитель  и
применить его  в  войне. Основная борьба велась между Вилли Мессершмиттом  и
Эрнстом  Хейнкелем. Наша  разведка  бдительно  следила за ходом  работ  этих
конструкторов и по возможности тормозила их.
     "Посылка от  Марта"  основана на  действительных  фактах, но  фамилии и
клички некоторых действующих лиц по вполне понятным причинам изменены.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

                             Накануне эры

     Когда Эрнст  Хейнкель,  владелец  и главный  конструктор  фирмы  "Эрнст
Хейнкель  АГ",  галантно  простился  с  Эрнстом  Удетом,  генерал-директором
люфтваффе,   оба  находились   в  состоянии  крайнего  и  плохо  скрываемого
раздражения.
     Удет,  сопровождаемый адъютантом,  поднялся  по  трапу  на  борт своего
"зибеля" и, не взглянув, как обычно, в пилотскую, проследовал в задний отсек
самолета, отделанный под походный бар. Уже не считая нужным сдерживаться, но
и не  находя  причин для выплеска  злобы,  он  яростными глазами  следил  за
осторожными движениями адъютанта, аккуратно откупоривающего бутылку бренди.
     В  то  же  время  Хейнкель  резко  повернулся  на  коротких  ножках  и,
подталкиваемый  сухим  горячим   ветром  заработавших  винтов,  засеменил  к
стоящему  поодаль  Варзицу,  а  подойдя, бросил  ему фразу,  которую  Варзиц
расценил как невольно вырвавшееся извинение:
     -- Эти люди не заметят и божественного перста истории...
     И хотя Хейнкель ни при каких обстоятельствах не мог бы извиняться перед
своим  собственным  служащим,  он  действительно  оправдывался  перед  своим
главным  испытателем  за то,  что он, его хозяин, кровно  связанный  с ЭТИМИ
людьми, не сумел отстоять свое детище.
     -- Все  же  сегодня великий день, господин доктор,  --  сказал  Варзиц,
обрадованный доверием хозяина.
     Он  был  взволнован той близостью,  которая неизбежно связывала  людей,
единственно понимающих всю важность происшедшего.  Эта близость  значила для
него больше, чем само участие в  решающем  испытании. Она заслонила  собой и
напряжение страшного пятидесятисекундного "прыжка" в  небо, и фантастичность
перспектив, открывшихся ему там, наверху.
     Но Хейнкель  уже  понял, что в  раздражении сказал  ненужную, очевидно,
опасную фразу. Он не имел права так рисковать. Заметная дурашливость Варзица
могла быть напускной.
     -- Я уверен, Варзиц, ОН нас поймет, -- проговорил Хейнкель
     В  этот день  Эрнст Хейнкель  показывал старому другу генерал директору
люфтваффе Удету свой феномен -- реактивный истребитель Хе-176
     Самолетик с короткими, будто срезанными,  крыльями, на маленьких, как у
детской коляски, шасси  испытывал главный пилот  Хейнкеля  Варзиц. Баки были
залиты  по самое  горлышко метанолом и перекисью  водорода  --  горючим  для
вальтеровского  жидкостно-реактивного мотора. Запустившись  от  аэродромного
стартера, двигатель  взвыл так оглушительно, что  некоторые механики  зажали
уши, испугавшись за свои перепонки. Огнедышащей  ракетой  Хе-176 пронесся по
аэродрому и взмыл  вверх. Он держался в  воздухе всего  пятьдесят секунд. Но
это не  смутило главного конструктора. Хейнкеля потрясло  то обстоятельство,
что его реактивное детище -- первое в Германии -- увидело, наконец, небо.
     Он  не почувствовал раздражения  Удета, но когда заметил, что  полет не
произвел на генерала впечатления, то обиделся, как капризный ребенок.
     -- ОН поймет нас, -- повторил Хейнкель, глядя на удаляющийся в утренней
дымке самолет Удета.
     В баре же взлетевшего "зибеля" Удет  опрокинул первый стакан. Оглядывая
любовным взглядом  пятиярусную батарею бутылок, самую полную, как утверждали
знатоки, коллекцию бренди в  мире, он  в который  уже раз думал с  тоскливой
горечью:  никогда,  нет,  никогда ему  не  вкусить  сполна всего блаженства,
заключенного в этих бутылках. С  тех пор как он  перестал летать,  опьянение
приходило к нему тусклым, земным. "Старая, дряхлая перечница, лысый попугай,
Карлик-Нос, -- честил он про себя Хейнкеля. -- "Не могу нарушить полученного
мной строжайшего  запрещения". Плевал я на это запрещение! И на него плевал.
Попугай, выживший из ума попугай!"
     Он  взглянул  на адъютанта. Тот сосредоточенно готовил новый состав  из
бренди и лимонного сока.
     -- А что ты скажешь, Пауль?
     -- Что вас интересует, герр генерал?
     --  Брось ты этот  официальный тон,  чинуша несчастный. "Герр  генерал,
герр генерал!" А что у герра генерала  на душе, ты-то знаешь, герр адъютант?
Молчишь? А  ведь  ты меня  помнишь  другим,  Пауль.  Ты  слышал,  как  ревел
Иоганнесбург? Ты видел, как обнимал меня Линдберг? Ты видел, как плакал этот
старый попугай Хейнкель,  когда  я  сел  в Италии, установив  новый  мировой
рекорд на  его  дурацкой машине? Ведь  это  было в  прошлом  году,  Пауль, в
прошлом году!
     Для   многих   коллег   Удета   его  неожиданное  возвышение   казалось
труднообъяснимым капризом  Геринга. Не поддался же и в  самом деле "железный
Герман"  сентиментальной  привязанности  к старому однокашнику по эскадрилье
Рихтгофена?  Нет, в  такие сентиментальности  не  верит и сам  Удет. Деловые
качества?  Но Удет  совсем непохож на дирижера величайшего авиапромышленного
бума, призванного оснастить Германию  самым могущественным  военно-воздушным
флотом.  Нет,  не   Удет  нужен  Герингу.  Только  его  имя,  имя   всемирно
прославленного воздушного аса. Удет -- хорошая реклама для немецкой авиации.
Удет -- удобный, проверенный посредник между новым руководством люфтваффе  и
авиапромышленниками. Удет, наконец, -- послушный исполнитель воли и замыслов
Геринга.  "Железный  Герман"  не   гнушается  использовать  его,  чтобы  при
необходимости   приструнить   хитрого,   пронырливого,    иногда   чрезмерно
энергичного Мильха -- генерал-инспектора люфтваффе.  Удет,  разумеется,  уже
осознал это и покорно принял уготованную ему роль. Но, по наблюдениям Пихта,
его начальник не  очень  страдал от иллюзорности  нынешней своей власти. Его
больше  бесило расставание  со  своей  прежней,  артистической  властью  над
толпой. "Акробат  воздуха" не привык, чтобы  боялись  его, он привык,  чтобы
боялись за  него.  Он  властвовал  над людьми,  рождая  у них страх за себя,
рисуясь  бесстрашием,  снисходя  к  филистерскому  обожанию.  Категорический
приказ Геринга, запрещавший ему самому испытывать новые модели и участвовать
в спортивных полетах, застал Удета  врасплох. Он почти физически ощутил, как
ему опалили крылья.
     Удет  припомнил  добродушное  сияние  на  широком  лице  Геринга.  Руки
толстяка были сцеплены на животе, а большие пальцы, как пулеметы, выставлены
вперед. Удет пришел отказаться от предложенного ему высокого поста.
     -- Я  ничего  не понимаю в производстве  больших самолетов,  Герман, --
сказал он. -- Это дело не по мне. Лучше отказаться сейчас...
     Большие пальцы выстрелили. Геринг встал. Укоризна раздула его щеки:
     --  Не  беда,  Эрнст. Все зависит от  идей,  которые ты рождаешь.  А  в
остальном полагайся на людей. Их-то  у тебя будет сколько  хочешь. Нам нужно
твое имя, Эрнст. Это -- главное!
     -- Люди, идеи...  -- проворчал Удет,  вспоминая этот эпизод, и в  упор,
как будто  впервые, посмотрел  на своего  адъютанта. --  О чем  ты  думаешь,
Пауль?
     -- Я вспоминал Стокгольм, герр генерал, ваши гастроли.
     Стокгольм в конце двадцатых годов был европейской ярмаркой, европейским
перекрестком.  Сюда  съезжались из голодной  Европы  злые,  предприимчивые и
азартные  юнцы. Юный  Пауль Пихт стоял в толпе, высоко задрав голову. В небе
носился, кружился,  переворачивался белый самолетик.  Вот он мчался к земле.
Толпа испуганно ухала,  инстинктивно подаваясь назад. Самолет разворачивался
так  низко, что, думалось,  он крылом  задевал  землю. Но  оно лишь касалось
травы.  Крючок на конце крыла цеплял красный шелк и уносил его  ввысь. И вот
уже, подхваченный  ветром, он тихо спускался  к толпе из  поднебесья. Тысячи
рук тянулись к платку. Тысячи глоток вопили: "Удет, Удет!"
     -- В Стокгольме я понял, что должен летать, -- сказал Пихт.
     -- Да, Стокгольм, -- довольно улыбнулся Удет. -- Оглушительный успех. Я
был хорошим летчиком, Пауль?
     -- Германия вами гордится.
     -- Германия не дает мне летать!
     --  Вы  должны  ценить  заботу  рейхсмаршала,  --  в  голосе  адъютанта
послышалась новая интонация пьяной доверительной фамильярности.
     -- Да, Пауль, я был сердечно тронут. Герман  проявил истинно  отцовские
чувства. Родной отец не смог бы...
     -- Вы нужны рейху, генерал. Ваш опыт...
     -- Мой опыт! -- снова взорвался Удет. -- Что толку в моем опыте, если я
не  могу  взять  в руки  штурвал! Ты видел этого  мальчишку Варзица,  Пауль?
Зеленый  трусливый сопляк! Он вылез из кабины белый, как мельничная мышь. Но
как  он смотрел  на меня! Как на инвалида, Пауль, как  на последнего жалкого
инвалида! Налей мне двойную!
     Разливая  бренди,  Пауль невольно представил  себе  элегантного  Удета,
вылезающего из неуклюжего, не обретшего  еще законченности форм Хе-176.  Да,
будь он сегодня на месте  Варзица,  обстановка на аэродроме могла быть иной.
"Король   скорости"  не  смог   бы   не  оценить  удивительных  возможностей
реактивного  мотора.  Теперь  же  Удет увидел  в затее Хейнкеля  лишь грубое
посягательство на те устои воздухоплавания, которые были освящены им самим.
     --  А  как  тебе  понравилась эта  прыгающая  лягушка,  эта скорлупа  с
крылышками, а, Пауль? Профессор носится с ней, как будто и в самом деле снес
золотое яйцо.
     -- Вы хотите услышать мое неофициальное мнение, герр генерал?
     -- Я хочу  услышать твое мнение, Пауль,  и катись ты еще раз к черту со
своей официальностью!
     Пихт склонился над генералом:
     -- Я очень уважаю заслуги профессора Хейнкеля перед  немецкой авиацией,
герр  генерал,  но   считаю,  что  в  данном  случае  ему  изменило  чувство
ответственности   перед   немецким   народом.   "Хейнкель-176"   --   машина
несерьезная.  Мне бы  не хотелось так  думать, герр  генерал,  но, видно,  у
профессора рыльце в  пушку, если  он взялся за разные фокусы.  Его  дело  --
бомбардировщики.
     -- Да, ты прав, Пауль.  Геринг не устает мне твердить: бомбардировщики,
бомбардировщики. Но я говорил Герману: я мало что понимаю в тяжелых машинах.
Я люблю истребители, Пауль. Скорость, скорость, скорость. А  ведь у Хейнкеля
были весьма приличные истребители.  Хе-56! У  него всегда не ладилось дело с
шасси, но зато какая  у него рама! И в этой новой машине что-то есть, Пауль,
что-то в ней есть.
     -- Новый мотор, герр генерал. Реактивная тяга. Но  это пока лишь  идея,
лишенная  всякого практического  применения. Реактивный самолет будет создан
лет  через  восемь-десять.  Мы  не  можем  ждать  так  долго.  У   нас  есть
первоклассный  истребитель  "мессершмитт-109".  Нация   не  имеет  права  на
преступное расточительство.
     -- Спасибо, Пауль, я выпью еще. Ты прав. Я безусловно согласен с тобой.
Завтра же я позвоню Хейнкелю и наложу запрет на дальнейшие  работы  над этим
выродком.
     --  Не  торопитесь,   мой  генерал.  Реактивный  мотор  --  безусловное
новшество  в  авиации.  Пусть  бесполезное.  Вам  не  стоит  брать  на  себя
незавидную роль врага технического прогресса. При вашей должности это вам не
к лицу. Что, если  показать машину фюреру? Она  развлечет его. Фюрер обожает
всякие технические курьезы. Ну, а если господин профессор докажет полезность
своего детища в будущей войне...
     -- Ты  молодчина, Пауль! Завтра же сообщи  Хейнкелю,  чтобы он притащил
свою  колымагу в Рехлин. А теперь помоги мне подняться, Пауль. Скоро Берлин.
Я хочу сам посадить "зибель".

x x x

     Серое   здание   на  Кайзервильгельмштрассе  --  министерство  авиации.
Табличка "Форшунгсамт" у пятого  подъезда -- служба разведки и контрразведки
люфтваффе.
     Майор  Эвальд  фон Регенбах,  известный среди  друзей  под  именем Эви,
повернулся к капитану Зигфриду Коссовски.
     -- Скажите, капитан, что вы думаете об Удете и его окружении?
     --   При   всей   глупости   даже   пьяный   Удет  не   скажет   ничего
компрометирующего. Он абсолютно лоялен.
     --  Может  быть,  может быть, Коссовски. Но  меня интересует  не глупый
генерал, а  его  умный  адъютант.  Вы,  кажется,  лично  знакомы  с  Пихтом?
Расскажите мне о нем. Лень  рыться  в  картотеке. И потом ваш проницательный
ум, Зигфрид, откроет мне больше любых характеристик. Вы друзья?
     Коссовски  задумчиво потрогал  розовый шрам  на виске, потеребил  седые
кончики усов. Старый  и  осторожный  контрразведчик не  любил  давать прямые
ответы.  Но сейчас Регенбах, этот преуспевающий баловень  судьбы,  очевидно,
хотел услышать как раз прямой ответ, и поэтому Коссовски проговорил:
     --  Мы были  дружны  в  Швеции. Пихт  сумел оказать там партии,  вернее
гестапо, ценную услугу. Я участвовал в  этой операции,  и мы сблизились.  Он
исключительно  приятный  в  общении  человек. С теми,  кто  ему  полезен.  С
посторонними  и  подчиненными  он   резок,  пожалуй,  даже   нагл.  Наглость
импонирует некоторым политикам. Как развязность дамам.
     -- Он награжден за  Швецию? -- покачиваясь  с  пяток на  носки, спросил
Регенбах.
     -- Нет. После  Швеции он был принят Гиммлером.  Вознаграждение, видимо,
приобрело  неофициальный  характер.  Затем  он воевал  в Испании  в  легионе
"Кондор". Там и удостоен Железного креста.
     -- Храбро воевал?
     -- Не видел. Я ведь в боях не участвовал. По их словам, все они орлы.
     -- Женат?
     -- Холост.
     -- Родители живы?
     -- Воспитанник сиротского дома в Бремене.
     -- С Удетом он познакомился в Испании?
     --  Нет.  В Стокгольме. Они  вместе  выступали.  Удет  ввел  его в клуб
Лилиенталя.
     -- Он хороший летчик?
     -- Его хвалил Вайдеман.
     Эви засмеялся.
     -- Лоялен?
     -- Он, безусловно,  предан  партии. Обязан ей  всей  своей карьерой.  И
характер у него истинного наци. Ницшеанский тип, если хотите. Обожает фюрера
и поклоняется ему. На мой взгляд, искренне. А почему бы нет?
     Эви не ответил.  Раскрыв  синий коленкоровый  блокнот,  он  проглядывал
сделанные записи.
     -- Вы заметили, Зигфрид, как ловко он топит Хейнкеля? Хейнкеля не любит
Гиммлер.
     -- Вы считаете...
     -- Я спрашиваю вас.
     -- Ну  что ж, коль скоро он не работает на нас, должен же он на кого-то
работать? Ведь кто-то приставил его к Удету. Возможно, гестапо.
     -- Вы мудры, Зигфрид.  Но ведь  он  мог бы работать и на нас? Не правда
ли? Как часто вы с ним встречаетесь?
     -- У нас мало общих знакомых.
     --  Напрасно,  Коссовски. Таких  людей  не  следует  выпускать из  поля
зрения.

x x x

     Рано  утром  на  имперский испытательный аэродром  в  Рехлине  приехали
Гитлер,  Геринг, генерал  Удет.  Гитлер  был  в  легком кремовом мундире без
галстука и нацистской нарукавной повязки. В этот день состоялся полет одного
из  первых  в  мире реактивных  истребителей --  "хейнкеля-176". Истребитель
поразил Гитлера своим  видом. Он был  очень мал. Гитлер с сомнением потрогал
крылья.
     -- Какой размах?
     -- Пять метров, -- ответил Хейнкель.
     -- Фюзеляж?
     -- Всего восемьдесят сантиметров.
     -- Как же уместится летчик?
     --  Ему в кабине  вполне удобно. -- Хейнкель  кивнул  пилоту-испытателю
Варзицу, и тот, откинув фонарь, сел в кабину.
     У этого самолета-малютки не было винта.
     --  Вы надеетесь,  эта  штука  полетит?  --  спросил  Гитлер, отходя от
самолета.
     Свист  и  грохот  запущенного  двигателя  заглушили  ответ.  Из  хвоста
вырвалось длинное белое пламя. Самолет помчался по бетонке...
     Через минуту запас  топлива  и окислителя кончился. Самолет остановился
посреди аэродрома, его отбуксировали в ангар.
     -- Этот самолет станет королем истребителей! -- воскликнул Геринг. -- В
воздушной войне ему не будет равных!
     -- Брось,  Герман,  --  поморщился Гитлер и  повернулся  к  удрученному
Хейнкелю. -- Благодарю вас, доктор. Ваш самолет мы поставим в музей...

x x x

     -- Господин директор, вас вызывает Берлин.
     Мессершмитт поднял тяжелую черную трубку, поворочал  языком во рту. Так
спринтер,  разминаясь  перед трудным  стартом,  имитирует  бег на  месте.  А
разговор с Берлином -- трудный разговор. Короткий, но трудный...
     -- Мессершмитт слушает. Хайль Гитлер! Кто? Пихт? Слушаю, Пауль! Да?  Не
знал... Вот оно что! Старый стервец!.. Понимаю... Жду... Ценю...  Вас понял.
До свидания.
     Некоторое  время   Мессершмитт  прислушивался   к   приятному  баритону
адъютанта генерала Удета, который не преминул сразу же сообщить об испытании
Хейнкелем  новой машины из Берлина в далекий баварский город Аугсбург, где у
Мессершмитта  были   основные  заводы.  Потом   он  положил   трубку,  легко
(окрыленно, записал бы его секретарь) поднялся с кресла, подошел к огромной,
во всю  стену витрине.  За прозрачными  до  невидимости, без единой  пылинки
стеклами  выровнялись,  как  на  параде, призы  --  массивные  литые кубки с
немецких  ярмарок,  элегантные  статуэтки  с позолотой,  вазы  итальянских и
швейцарских мэрий, кожаные тисненые бювары -- свидетельства о рекордах. "Вся
жизнь  на  ладони",  -- с удовольствием подумал Мессершмитт, вышагивая вдоль
витрины.
     Он взял в руки последний, самый  ценный, отобранный у Хейнкеля кубок за
мировой рекорд скорости -- 755  километров в  час.  Рекорд, устано