ж таки задевает автора, 
пробуждает в нем тщательно маскируемое призвание - быть учителем. И он 
принимается объяснять:Вот пример - из <Чапаева и Пустоты>.
     <Где бы ты ни оказался, живи по законам того мира, в который ты попал, и 
используй эти законы, чтобы освободиться от них. Выписывайся из больницы, 
Петька. -Мне кажется,  я понимаю метафору, - сказал я.>
        Мало того, что это - многократно и разнообразно разжевывается и 
повторяется, так еще - <для особо вдумчивых> - указано, чтО есть метафора. 
Впрочем, они умудрились и на этот раз не понять: Воистину, бисер надо 
беречь:На <феньки> пригодится - для ребенка.
         В каком-то смысле критики, видимо, заставили Пелевина снизить планку 
до уровня почти прямых объяснений, сделав  литературное произведение 
воистину учебным пособием. Надеется все-таки затворник на понимание: Ну и 
что? А ничего: Сам виноват - знал же - насчет бисера: Знал - иначе не 
написал бы именно об этом: о  попытках объяснять что-то  реалистам и о том, к 
чему такие попытки только и могут привести:

- Это как?
-  Не поймешь.
- А ты попробуй объясни, - сказал Мария. - Может, и пойму
::
- Понятно? - спросил он Марию.
- Понятно, - ответил Мария.
- Что тебе понятно?
- Понятно, что ты псих в натуре. Какие же в Древней Греции могли быть 
автомобили?
- Фу, - сказал Володин .- Как это мелко и безошибочно. Тебя так и правда 
скоро выпишут.
      
      Впрочем, это еще не самое горькое - о попытках разъяснять:

- Кстати, Петр, что эти господа думают о метафизике сна? - спросил 
наконец Котовский.
- Так, - ответил я, - пустое. Они неумны.

     И, наконец, можно ведь говорить и с посвященными - у тех , по крайней мре, 
есть чувство юмора :

- Золотая удача, - ответил я, - это когда особый взлет свободной мысли 
дает возможность увидеть красоту жизни. Я понятно выражаюсь?
- О да, сказал барон. - Если бы все выражались так понятно и по существу. 
Как это вы пришли к такой отточенности формулировок?

      Так что претензии к Пелевину предъявлены прямо противоположные тем, 
которые следовало бы. Не в непонятности и заумности следует винить автора, а 
в том, что он, поддавшись на провокации, принялся объяснять, чего художнику 
нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах делать не следует: реалисты  
все равно не поймут, а любители эзопова стиля, любители клубного духа, 
любители декодирования потеряют большУю  часть кайфа. 
    Очень  серьезный недостаток романа <Чапаев и Пустота> - именно эта вот 
неровность: то действительно интересные и часто вполне лаконичные места, то 
- подробные пояснения. И раздражает по-настоящему как  раз  то, что автор 
поясняет уже понятое чуть раньше . Как будто вы с ним вступили было в 
заговор посвященных, только начали  проникаться друг к другу той особой 
симпатией и тем особым доверием, какие порождает общая тайна (или - что 
здесь одно и то же - тайное общество), как вдруг выясняется, что все это он 
взял и изложил , скажем, по радио, в передаче для домохозяек - подробно и с 
упоминанием вашего имени в качестве <одного из нас>. Вполне по-
американски. Вариант - выпустил комикс по им же созданной герметичной 
книге, доступной немногим, и в том числе -  вам (да и то - после серьезной  
работы по осмыслению). Пример - анекдот про Чапаева и Петьку, которые 
пьют, чтоб <замаскироваться>. Только ленивый  или  румяный критик не 
поняли этой простейшей, поверхностной  реминисценции. И вдруг - он ее 
озвучивает! Просто становится как-то стыдно.   

        Александр Грибоедов    (<По поводу <Горя от ума>>)  Первое начертание 
этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и 
высшего значения, чем теперь, в суетном наряде, в который я принужден был 
облечь его. Ребяческое удовольствие слышать стихи мои в театре, желание 
им успеха заставили меня портить мое создание, сколько можно было

          Аркадий и Борис Стругацкие   Именно то, что наиболее естественно, 
менее всего подобает человеку.

        Великий Старец      Истинное достижение - это освободиться
     от того, что обычно свойственно человеку.

         Ведущий   Однако и понять писателя можно: он-то все стремится 
пробудить самоосозннание. А получается, что думаем и говорим мы вовсе не о 
себе - а как раз о нем: 

   < - Мне кажется, Петька, что в тебе слишком много места занимает 
литератор, - сказал он наконец. - Это обращение к читателю, которого на 
самом деле нет - довольно дешевый ход. Ведь если даже допустить, что 
кто0нибудь кроме меня прочтет эту невнятную историю, то я тебя уверяю, 
что подумает он вовсе не о самоочевидном факте своего существования. Он 
скорее представит тебя, пишущего эти строки. И я боюсь:
- А я ничего не боюсь:Мне давно наплевать.>

       Бродский     Ну и что же в связи с этим делать автору? Тем более что до 
сих пор неизвестно, кто он такой. Может ли бесплотный автор 
рассчитывать на реальную аудиторию? Я думаю, вряд ли, - и еще я думаю: 
наплевать!

      Ведущий   Здесь слышен спор писателя-человека (не способного прыгать, 
как принц), то есть того, кто, говоря словами героя <Желтой стрелы>, 
останавливает поезда только на пивных банках, и Затворника, каковой все же 
способен с поезда сойти. Вот ему действительно пофиг. Или, если 
позволительно так выразиться - напелевать. Этот спор Пелевина с Пелевиным, 
столь явно проступивший в  <Желтой стреле> - не нов:

     Стругацкие (<Сталкер>, сценарий)
       Профессор.   - И о чем же вы пишете?
      Писатель - Да как вам сказать: В основном о читателях. Ни о чем другом    
                           они читать не хотят.
      Профессор. - По-моему, они правы. Ни о чем другом и писать, наверное , не  
                              стоит:
       Писатель. - Писать вообще не стоит. Ни о чем:

       Ведущий     Здесь последняя реплика - это не просто слова  героя фильма, 
это реплика Виктора Пелевина, предугаданного мэтрами советской фантастики 
задолго до его рождения  как писателя.

                                                        *  *  *

        Ведущий  И - снова к вопросу об адекватной передаче:

       Пушкин     
                     :Я не могу понять. Но вот
                     Неполный, слабый перевод,
                     С живой картины список бледный:

               Ведущий   Давно ставший банальным школьный вопрос: каков же 
оригинал,. если это - письмо Татьяны к Онегину - бледная копия?! И ответ уже 
тоже  не нов - да не в словах  оригинал, не на бумаге. А коли так, то и сам 
Пушкин признает: не в человеческих это силах - передать сей оригинал полно и 
точно. Разве что - вырвав язык, а сердце заменив углем. Да и то ведь не 
получится - слушать-то будут вс„ теми же ушами и все те же люди, стало быть 
и услышат они - вс„ те же слова. (Смотри результат - у Лермонтова - в его 
<Пророке>) Легко  сделать  вывод: незачем и стараться. То есть, можно 
стремиться к наилучшему из возможных слабых переводов. Но - не более. А 
можно  наплевать, приняв за данность, что и самые совершенные из наших 
попыток почти столь же далеки от оригинала, живой картины, как жалкий лепет 
недоучки. Стоит ли в таком случае напрягать душевные силы и тратить время? 
Дело хозяйское... А только не след и забывать, что почти у каждого поэта 
найдете вы  в том или ином варианте пресловутое <Молчи, скрывайся и таи:> 
- ибо предугадать , как отзовется изреченная словами мысль - не дано никому. 
Однако писали же и великие, познавшие горечь невозможности донести. 
Несмотря на то, что все , кто нес - никто не донес  (по словам Кормильцева). 
Надежда же и их, и нынешних их преемников - в том, что души людские не 
столь различны по устройству своему, чтобы не суметь уловить отблеск живой 
картины, оригинала даже и в том самом бледном списке. Сапиенти сат, а 
родственной душе - ей и намека довольно. 

        Марина Цветаева 
            Не обольщусь и языком
           Родным, его призывом млечным.
           Мне безразлично - на каком
           Непонимаемой быть встречным

       Бродский   Подобное отношение к вещим неизбежно ведет к сужению 
круга, что далеко не всегда означает повышение качества читателя. 
Литератор, однако, - демократ по определению. И поэт всегда надеется а 
некоторую параллельность процессов, происходящих в его творчестве и в 
сознании читателя.

             Ведущий   В этой области, может быть, и ответ на вопрос, почему столь 
многие в истории самой что ни на есть чистопородной Литературы (да и других 
искусств тоже) позволяли себе порой - а кто и часто - подхалтурить, говоря 
нынешним языком. И первый среди подобных <двурушников> - конечно же сам 
Александр Сергеевич с его извечным соседством простонародного с идеальным, 
строк величайшего уровня  - с едва зарифмованными путевыми заметками: 
            При всем этом иного пути  пытаться <нести>, кроме как воспользоваться 
языком - у писателя нет. А язык- по афоризму Леонида Полевого  - лишь 
переходная стадия между мычанием и телепатией. Но - что делать - какой 
есть:          

      Некто неназвавшийся (говорит на древнекитайском)  Ловушкой 
пользуются при ловле зайцев. Поймав же зайца, забывают про ловушку. 
Словами пользуются для выражения мыли. Обретя же мысль , забывают про 
слова. Где бы мне отыскать забывшего про слова человека, чтобы с ним 
поговорить!

            Бродский    Кому охота, чтобы его прозрения были приписаны причудам 
языка, изобилующего флексиями? Никому. Кроме, разве, тех, кто постоянно 
спрашивает, на каком языке я думаю и вижу сны. Сны человеку снятся, отвечаю 
я, и мыслит он - мыслями. Язык становится реальностью, только когда решаешь 
этими вещами с кем-то поделиться.
       
           Язык - это способ оформления мысли, а сама мысль 
существует вне языка. Во всяком случае, у меня. Когда Штирлиц ловил себя на 
том, что он мыслит по-русски, а во все остальное время - по-немецки, это 
выдает полное незнание Юлиана Семенова предмета, о котором идет речь. 
    :Мне кажется, все зависит не от способа общения, а от того, кто 
общается. Из истории известно, что даже перестукивание в тюремных 
камерах может быть абсолютно полноценным способом общения. 
                                               
        Он же     
 <:   мысль неизреченная - тоже ложь, потому что в любой мысли уже 
присутствует изреченность.
    Это ты, Петька, хорошо изрек, - отозвался Чапаев>


      Ведущий    И все же , человек, сам вот это  вс„ написавший, не выдерживает 
и пытается донести  - очень уж ему нравится некая мысль. А ведь  говорил 
(списывая, как водится, на Будду): <Есть мысль - есть проблема, нет мысли - 
нет проблемы.>  Раздвоение:
          И вот уже мысль начинает содержать элемент изреченности. Потом и в 
самом деле становится изреченной. Однако ее, как водится, никто не понимает. 
Даже и в той форме, в какой хотел изрекший и в какой она  - вс„ равно уже 
ложь. А он, бедняга, единожды встав на этот не просто наклонный, но все более 
крутой, затягивающий путь, уж не в силах остановиться - и принимается 
пояснять. Он уже стремится!  (Хотя , как известно все из того же источника, 
стремление связывает человека гораздо больше, чем осуществление 
стремления.)
        Но,  если и  просто изреченная мысль есть ложь, что же  тогда сказать о 
ней, когда она переходит в разряд мыслей разъясняемых: О безысходность!..
          Так или иначе, а на этапе <Чапаева> Пелевин  решил  подразъяснить 
смысл своих учебных сказок. Подробно, доходчиво и на всех языках, точнее - 
диалектах - которые есть нынче в русской речи. Чтоб все поняли: каждый - в 
своей главе. Ну а чего? Обидно ж, что простых вещей почти никто не сечет, 
болтают только языками - как колокольчики:  дзен, дзен:А тут вам и про дзен, 
и про  прочие учения, и про Грофа, и про дона Хуана, и про трансакции эти 
берновские - не торопясь, на примерах, с иносказаниями, доступненько так: 
Что ж, охота человеку побыть  этаким учителем . Скрытым шейхом. Похвально.   
Грустно только, что для такого дела пришлось учителю совсем уж до банальных 
примеров дойти, до простой нашей  повседневки. Да еще и петушка с собой 
таскать сахарного -  привлекать внимание детишек  Вс„ это - шаг вниз, на 
землю - от <Затворника и Шестипалого>, где , хоть и есть конкретика (хотя бы 
для привязки и контраста), но все же основное - <на четыре дюйма над>. А тут 
- уж просто  - утром в газете, вечером в куплете.  Достали, ох достали, видать, 
наших писателей все эти доброхоты, объясняющие, как надо: как сделать идеи 
общедоступными, общеполезными и прочее:   А ведь, казалось бы - чего 
проще: взять и раз и навсегда установить им планку. Строго по классическому 
рецепту великого и всюду поспевшего Пушкина. Помните: <:не выше сапога!> 
(Ne, sutor, supra crepidam.) Стоит только вспомнить эту притчу о сапожниках-
художниках, как становится заметно легче и спокойнее на душе, перестаешь 
всерьез сердиться на  критиков и рваться куда-то размахивать руками. Люди 
делают свое дело, и делают его вполне профессионально - на уровне, в полном 
соответствии с заложенной программой. И выслушивать их мнение следует 
спокойно и внимательно,   замечания - учитывать, ошибки - исправлять. В 
обуви.  
     Все это, однако, сплошной негатив. А кто же из высококвалифицированных 
читателей может претендовать на роль Шестипалого? - хотя бы и повторяя все 
его глупости, всю суетливую болтливость и метания, но продвигаясь - с 
помощью Затворника - если не по самому Пути, то хотя бы в сторону его:
(< - Куда? - прокричал он.
- На юг, - коротко ответил Затворник.
- А что это? -  Спросил Шестипалый.
- Не знаю, - ответил Затворник, - но это вон там.>)
 Прекрасно сознавая осмысленность рецептов в подобных случаях, рискну все 
же предложить два  теста.    
       Тест первый, эстетический: <Затворник и Шестипалый>. Это - как пропуск 
в мир прозы Пелевина. Нельзя начинать с <Чапаева и Пустоты> - как это, судя 
по всему, сделали многие критики.. Тот, кто не получает удовольствия, читая 
<Затворника>, не должен ни читать Пелевина более, ни , тем паче, судить о его 
творчестве, ибо читает он не на своем родном языке. Часто - даже не на 
иностранном. Он видит и слышит  только какой-то воляпюк, а сознаться в этом 
- не желает, ибо боится , что дело все-таки обстоит несколько сложнее:
    Тест второй , архетипический : шутка в <Принце Госплана>.
     <:по болезненному скрипу, с которым она работала, и по большим щелям 
между гнутыми зубьями Саша догадался, что она не из его игры, а обычная 
советская разрезалка пополам, плохая и старая, то ли забытая кем-то на 
улице, то ли стоящая на положенном ей месте.>     
       Не обязательно считать это сверхостроумной шуткой (хотя лично я как раз  
считаю именно так и при первом и втором чтении смеялся долго и от души). 
Однако если дело обстоит таким образом, что  непонятно вообще, что тут 
смешного и что , собственно, сказано - тогда вам тоже не стоит  читать 
Пелевина - экономьте драгоценное время. И - главное - экономьте желчь. Для 
пищеварения она более пригодна. Ибо реакцию отторжения могу вам 
гарантировать со стопроцентной точностью. Так что не надо. Читайте, господа, 
оды. И учебники. А, да, вот еще хорошее чтение:  Владимир Владимирович 
Маяковский :<Что такое хорошо и что такое плохо>.  
        А Пелевина - не надо. Ну его, ей богу:



          Басинский    От одного поклонника прозы Пелевина... я услышал 
признание, что Пелевин "пишет плохо"   - ???   - Да! Но он пишет о том, что 
нас всех, новое поколение, волнует... И понеслось: Интернет, дзен-буддизм, 
наркотики, самоидентификация... И я подумал: если вычесть из Пелевина все 
это, что останется? Дурной, вызывающий несварение эстетического 
организма язык, над которым недавно посмеялся в "ЛГ" Алексей Слаповский? 
Смысловая невнятица, от которой болит голова, но болит не так, как от 
тяжело разрешимых вопросов?

           Ведущий    Что-то очень  уж детально уважаемый критик берется 
объяснять физиологию своей неприязни! Мало того, что у его эстетического 
организма несварение, так еще и головная боль. Какую именно головную боль 
вызывает  попытка решить смысловые проблемы в книгах Пелевина - вот, 
оказывается, корень зла. Я-то лично не настолько медик -   поставить точный 
диагноз не решусь, однако сдается мне, что головная боль, которая <не такая, 
как от тяжело разрешимых вопросов> в народе называется несколько короче. 
Ага, вот именно... А что делать мне, если смысл написанного Пелевиным 
кажется мне простым, ясным и однозначным? И, более того, если мне 
представляется самоочевидны (как, кстати, и Петру Вайлю), что вовсе не 
смысловые проблемы - суть пелевинской прозы. Ну непонятно критику, что 
хотел сказать автор. Бывает. Не его это. Откуда же столь мощная уверенность, 
что это - проблемы именно автора. А читать японские танка на языке оригинала 
критик не пробовал?..
       И еще. Конечно же, среди (по)читателей Пелевина полно дураков (вся Сеть 
ими кишит) из модной тусовки, которых и привлекает именно и только вот это 
самое, вычитаемое. Так и что? С Борхесом, например,  дело обстоит иначе?!  
Это ведь - только факты их, дураков, биографии. Не судить же по ним о 
качествах писателя! 

        Игорь Шнуренко  Роман <Чапаев и Пустота> подводит философию под 
поддельный преобразовательный пыл и всамделишный конформизм нашего 
поколения. Все пустота: серьезен лишь стеб; важен лишь я сам, все 
остальное не имееет значения.
     :Что до философии романа, она с успехом уместилась бы на двух-трех 
страницах - и назвать роман философским - значило бы оскорбить:

        Ведущий    Во-первых, хорошего  же мнения данный выступающий о 
<нашем поколении> - вся философия на двух-трех страницах: А во-вторых, 
откуда такая уверенность, что ничего сверх замеченного им в романе и нет?! 
Эдакие-то похвалы, конечно, не слишком помогают репутации писателя. 
Послушает такое критик Басинский и решит, что и вправду ничего у Пелевина 
за душой нет. 
      Вот вам и два полюса полного непонимания - от якобы сторонника до якобы 
оппонента. Языка-то не понимают оба:  
      Вспоминается по этому поводу Иван-дурак, великий хитрован русского 
фольклора - эх, не попал он под горячее перо интеллектуала и серьезного 
мужчины господина Басинского - уж тот бы ему задал  - обозвал бы его 
напыщенным глупцом - как Пелевина. А что, верно! Если ты - писатель, изволь 
всюду и везде говорить красиво, умно и на философские темы. А не то критику 
не о чем и поворчать будет, а это, между прочим, его хлеб:

                                                  *  *  *
                  При всем этом сам писатель Пелевин упорно не теряет надежду найти 
адекватные каждому читателю варианты <несения>.  И, для тех, кому 
высказанное в <Затворнике и Шестипалом> (и других - параллельных - вещах) 
о сути любви осталось непонятым, и до кого доходят не столько сентенции, 
сколько, так сказать, иллюстрации - на примерах из жизни (или, если хотите, 
реализм пресловутый) - есть иной вариант учебы.  Такая вот иллюстрация к 
словам Затворника о любви:  рассказ <Ника>.  
        В <Затворнике и Шестипалом> и в <Нике> и прием общий:  до 
определенного (автором ) места читатель не догадываться , что герои - не люди. 
Тем ярче абсолютная разность этих рассказов. <Затворник и Шестипалый> - 
притча, учебная сказка об учебных сказках. И , если на то пошло, чтО в этом так 
пугает и раздражает людей, выросших  в христианской традиции - неясно. 
Будто бы Раби не так излагал свои идеи! Чем это наши мудрецы хуже  
суфийских? Мы что,  притч не слыхали? Иносказания нам недоступны, а 
доступен один реализм - ну этот, как его , <соц>?..

       Юнг   С ходом тысячелетий христианство стало таким,  что немало 
удивило бы своего основателя, если бы он был жив.

        Ведущий   :Напротив, <Ника> - вовсе не притча и не поясняет ничьи - ни 
<восточные>, ни <западные> гото