орчившись, закрыв голову красными
руками,  Эмми  рыдала  у  кухонного стола. "Ужасно неудобная поза. Разве так
плачут?" - подумала миссис Пауэрс, обнимая Эмми. Та вскочила, выпрямилась, с
испугом глядя на гостью. Лицо ее распухло от слез, исказилось.
     - Он со мной не говорит! - всхлипнула она.
     - Он родного отца не узнает, Эмми. Не глупи!
     Она  держала  Эмми за локти, от которых пахло хозяйственным мылом. Эмми
прижалась к ней.
     - Но это же я, я! Он даже не посмотрел на меня! - повторяла Эмми.
     "Почему  именно  -  на  тебя?"  - чуть не сказала гостья, но Эмми глухо
плакала, неловко притулившись к ее плечу... А слезы так роднят, общие слезы;
прижаться к кому-то, найти опору, когда так долго была опорой другим,-
     За  окном  во  вьюнках  возился  воробей. Прижавшись к Эмми, обняв ее в
приливе общего горя, миссис Пауэрс почувствовала теплую соль в горле.
     -  Господи,  Господи Боже мой, - сказала она, сквозь жгучие непривычные
слезы.



4



     У почты, окруженный кольцом любопытных, стоял ректор - там его и увидал
мистер  Сондерс.  Тут  были представители всей интеллигенции города, и к ним
прибавились  неизбежные  случайные зрители, без галстуков, в комбинезонах, в
разношерстной   одежде,   которые,   не   зная   удержу,  глазеют  на  любое
происшествие:  пойманные  самогонщики,  негр  в  эпилептическом припадке или
просто игра на губной гармошке притягивают их, как опилки к магниту, в любом
южном городишке, да, пожалуй, и в любом северном или западном тоже.
     -  Да,  да,  совершенная  неожиданность,  - говорил ректор. - Я даже не
подозревал этого, но его знакомая, с которой он приехал, - он видите ли, еще
не совсем здоров, - заранее меня предупредила.
     - Он из этих, что на еропланах летают.
     - А я всегда говорил: ежели бы Господь Бог хотел, чтоб человеки летали,
он бы им присобачил крылья.
     -  Да,  уж  этот  был ближе к Господу, чем кто другой. Круг посторонних
зевак расступился, пропуская мистера Сондерса.
     - И не говори - ближе не подступишься, это верно.
     Смешки: это сказал явный баптист. Мистер Сондерс протянул руку.
     - Ну, доктор, мы страшно рады - превосходные новости!
     - А, с добрым утром, с добрым утром! - Протянутая рука утонула в мощной
длани  ректора.  -  Да,  такая неожиданность! А я надеялся вас повидать. Как
Сесили  сегодня?  -  спросил  он,  понижая  голос.  Но  в  этом  уже не было
надобности - они остались одни. Все остальные хлынули на почту.
     Привезли письма и газеты, окошечко отворилось, и даже те, кто ничего не
ждал,  кто  месяцами  ничего  не  получал,  все же поддались одному из самых
сильных  импульсов,  какие владеют американским народом. Новости, сообщенные
ректором,  сразу  устарели,  впереди  ждала  возможность  получить личное, с
маркой и штемпелем, послание, все равно о чем и откуда.
     Чарльстаун,  как  и  бесчисленные другие городишки на Юге, был когда-то
построен  вокруг  столба,  к  которому  привязывали  лошадей и мулов. Сейчас

посреди площади стояло здание суда - простое, строгое строение из кирпича, с
шестнадцатью   прекрасными   ионическими   колоннами,  запятнанными  многими
поколениями жевателей табака. Дом был окружен старыми вязами, и под ними, на
исцарапанных,  изрезанных  деревянных  скамьях  и  креслах,  отцы  города  -
создатели солидных законов и солидные граждане, верившие в Тома Уотсона и не
боявшиеся  никого, кроме Господа Бога и засухи, в черных галстуках шнурочком
или  в  выцветших,  вычищенных  серых  куртках, при бронзовых медалях, давно
утерявших  всякое  значение, - дремали или строгали палочки, не притворяясь,
что  их  ждет работа, а более молодые их сограждане, еще не столь почтенные,
чтобы   откровенно  дремать  на  людях,  играли  в  карты,  жевали  табак  и
беседовали.  Нотариус, приказчик из аптеки и еще двое мужчин неопределенного
вида,  бросали  металлические  диски  от  лунки  к лунке. И над всеми стояло
задумчивое апрельское утро, таившее в себе полдневный жар.
     У  каждого  нашлось  приветливое слово для старина-священника, когда он
проходил  с  мистером Сондерсом. Даже те, что клевали носом, стряхнув легкую
старческую дремоту, спрашивали о Дональде. Старик проходил, окруженный почти
что торжественным вниманием.
     Мистер  Сондерс  шел  за  ним, отвечая на поклоны, глубоко озабоченный.
"Черт   подери  это  бабье",  -  сердился  он.  Они  прошли  мимо  каменного
постамента,  на  котором  солдат  конфедерации, затенив рукой глаза, стоял в
вечной напряженной бдительности, и ректор снова повторил вопрос.
     -  Ей  гораздо  лучше  сегодня.  Очень неприятно, что она вчера упала в
обморок, но она такая слабенькая, сами понимаете.
     -  О,  этого  можно  было  ожидать.  Всех  нас потрясло его неожиданное
возвращение. Я уверен, что Дональд так это и понял. И потом их привязанность
друг к другу, сами знаете...
     Ветви  деревьев,  смыкаясь над улицей, образовали зеленый навес тишины,
тени  клетками  легли  на  дорожку  Мистеру Сондерсу захотелось вытереть шею
платном.  Он  вынул  из  кармана  две сигары, но ректор отвел его руку. Черт
подери этих женщин! Пусть бы Минни сама все распутывала.
     Священник снова заговорил:
     -  Мы  живем  в  чудесном  городке,  мистер Сондерс. Какие улицы, какие
деревья... А эта тишина - как раз то, что нужно Дональду.
     - Да, да, как раз то, что ему нужно, доктор.
     -  Вы  с миссис Сондерс непременно должны навестить его сегодня. Я ждал
вас вчера вечером, но вспомнил, что Сесили так расстроилась... Впрочем, даже
лучше, что вы не пришли. Дональд очень утомился, и миссис Па... Я решил, что
лучше  посоветоваться  с  врачом,  просто  из предосторожности, а врач велел
Дональду лечь пораньше.
     -  Да,  да. Мы собирались прийти, но, как вы сами сказали, он нездоров,
притом первая ночь дома, да и Сесили в таком состоянии, что...
     Мистер Сондерс почувствовал, что его внутренняя решимость испаряется. А
вчера  вечером  решение  казалось  таким  логичным, особенно после того, как
жена,  в виде последнего аргумента, привела его в комнату дочери, рыдавшей в
постели.  "Черт их подери, этих баб", - подумал он в третий раз. Затянувшись
напоследок, он бросил сигару и мысленно подбодрил себя.
     - Вот насчет их обручения, доктор...
     -  А,  да,  да.  Я  сам  об  этом  думал.  И скажу вам, Сесили - лучшее
лекарство  для  него,  не правда ли? Погодите, - остановил он собеседника, -
разумеется,  она  не  сразу  привыкнет  к его... к нему... - Он доверительно
наклонился  к  мистеру  Сондерсу.  -  Видите  ли,  у него шрам на лице. Но я
уверен, что шрам можно залечить, хотя бы Сесили и привыкла к нему. По правде
говоря, на нее все надежды, она скоро сделает его новым человеком.
     Мистер  Сондерс  капитулировал.  "Лучше  завтра,  - пообещал он себе. -
Завтра все скажу".
     - Он, естественно, несколько ошеломлен сейчас, - продолжал священник, -
но  наша  забота,  наше  внимание  и,  главным  образом,  Сесили вылечат его
непременно.  А вы знаете, - и он снова посмотрел на мистера Сондерса добрыми
глазами,  -  знаете, ведь он даже меня не сразу узнал, когда я утром зашел к
нему!  Но  уверяю  вас,  это  временное  состояние. Этого надо было ждать, -
добавил он торопливо. - Как вы думаете, надо было этого ждать?
     -  Думаю,  что  да, надо было. Но что с ним случилось? Как это он вдруг
вернулся?
     -  Он  об  этом  ничего  не  говорит.  Его друг, который с ним приехал,
уверяет  меня,  что  Дональд сам ничего не знает, ничего не помнит. Но такие
вещи  часто  случаются, так, по крайней мере, говорит этот молодой человек -
он  сам  солдат,  -  а  потом вдруг к нему вернется память. Кажется, Дональд
потерял  все  бумаги,  кроме  свидетельства,  что  он выписан из английского
госпиталя.  Но  прошу  прощения:  как  будто вы начали что-то говорить об их
обручении?
     - Нет, нет. Ничего.
     Солнце  поднялось  выше:  близился  полдень. На горизонте лежали пухлые
облака,  пышные,  как  взбитые  сливки.  К  вечеру будет дождь. Вдруг мистер
Сондерс сказал:
     - Кстати, доктор, можно мне зайти повидать Дональда?
     -  О,  конечно.  Непременно.  Он  будет рад повидать старого знакомого.
Конечно, заходите сейчас же.
     Облака  подымались  все  выше.  Мужчины  прошли  мимо церкви, пересекли
лужайку.  Подымаясь  по  ступенькам  к  дому ректора, они увидели на террасе
миссис  Пауэрс  с  книжкой. Она подняла глаза, сразу увидала сходство. Слова
ректора  "Мистер Сондерс - старый друг Дональда" были излишними. Она встала,
заложив книгу пальцем.
     - Дональд прилег. По-моему, мистер Гиллиген у него. Я им сейчас скажу.
     -  Нет, нет, - заторопился мистер Сондерс, - не беспокойте его. Я зайду
попозже.
     -  Зачем  же?  Ведь вы специально зашли повидать его! Он будет огорчен,
если  вы  к  нему не подымитесь. Вы ведь старый друг, не так ли? Кажется, вы
сказали, что мистер Сондерс старый друг Дональда, доктор?
     - Да, да, конечно. Это отец Сесили.
     -  Ну,  тогда  вы непременно должны его повидать. - Она взяла гостя под
руку.
     - Нет, нет, мэм. Доктор, вам не кажется, что лучше его не беспокоить? -
взмолился он.
     - Да, пожалуй, лучше. Значит, вы с миссис Сондерс придете сегодня после
обеда?
     Но она заупрямилась:
     - Нет, доктор. Дональд будет очень рад увидеть отца мисс Сондерс. - Она
решительно  направила  его к дверям, и он вместе со стариком поднялся за ней
по лестнице.
     На ее стук ответил голос Гиллигена, и она открыла двери.
     -   Джо,   отец   Сесили   хочет   видеть   Дональда,  -  сказала  она,
посторонившись.
     Двери распахнулись, свет хлынул в узкий коридор, потом закрылись, стало
темнее,  и  в полумраке, стеной вставшем перед ней, она снова медленно сошла
вниз.  Косилка  давно  смолкла,  под  деревом  виднелся  садовник: он лежал,
выставив  одно  колено,  погруженный  в  сон.  По  улицам медленно проходила
обычная  вереница негритянских ребятишек: не связанные почасовым расписанием
и, как видно, не очень обремененные наукой, они бегали в школу в любое время
дня,  пока было светло с ведерками из консервных банок, где когда-то держали
сало  и  патоку,  а теперь носили школьные завтраки. У некоторых были книги.
Завтрак  обычно съедался по дороге в школу, где учительствовал полный негр в
полотняном  галстуке  и  люстриновом  пиджаке, который, взяв любую строку из
любой  книги, до телефонного справочника включительно, заставлял всех, кто в
это время был в классе, хором тянуть за ним слоги и потом отпускал домой.
     Облака   громоздились  все  выше,  все  плотнее,  приобретая  лиловатый
оттенок,  отчего  озерца неба между ними казались еще голубее. Стало душнее,
жарче,  церковный  шпиль  потерял  объемность  и  сейчас  казался двухмерным
сооружением из металла и картона.
     Листья повисли грустно и безжизненно, словно жизнь у них отняли, не дав
им  развернуться  как  следует,  и  остался  только  призрак молодой листвы.
Задержавшись у выхода, гостья слышала, как Эмми гремит посудой в столовой, и
наконец услыхала то, чего ждала:
     -  ...ждать  вас и миссис Сондерс к вечеру! - говорил ректор, когда они
выходили.
     -  Да,  да,  -  рассеянно  отвечал  посетитель. Он встретился глазами с
миссис Пауэрс.
     "До  чего  похож на свою дочку! - подумала она, и сердце у нее упало. -
Неужели  я  опять  сделала  промах?"  Она  бегло  взглянула  ему  в лицо и с
облегчением вздохнула.
     - Как он выглядит, по-вашему, мистер Сондерс? - спросила она.
     - Отлично, особенно после такого долгого пути, просто отлично.
     Ректор сразу оживился:
     - Я это и сам заметил, еще с утра. Правда, миссис Пауэрс? Правда? - Его
глаза  умоляли  ее,  и она ответила: "Да, правда". - Вы бы видели его вчера,
тогда вам заметнее была бы эта разительная перемена. А, миссис Пауэрс?
     -  О  да,  сэр,  конечно. Мы все так говорили утром. Мистер Сондерс, не
надевая смятую панаму, стал опускаться в сад.
     -  Что ж, доктор, это большое счастье, что мальчик уже дома. Мы все так
рады,  и  за  вас, и за себя. Может, мы чем-нибудь можем быть вам полезны? -
добавил он с добрососедской искренностью.
     -  Очень  вам  благодарен,  очень.  Непременно воспользуюсь. Но Дональд
теперь сам справится, особенно если будет почаще принимать нужное лекарство.
А  в  этом мы зависим от вас, сами понимаете, - ответил старик с добродушным
намеком.
     Мистер Сондерс дополнил намек смехом, который от него ждали.
     -  О,  как  только  она  придет  в  себя,  мы с матерью, наверно, будем
зависеть  от  вас - тогда нам придется просить вас иногда отпускать Сесили к
нам.
     - Ну, тут нетрудно будет сговориться, особенно - друзьям.
     Старик, рассмеялся, и миссис Пауэрс, слыша это, обрадовалась. Но тут же
почувствовала сомнение. Они так похожи! Неужели обе эти женщины заставят его
передумать? Она сказала:
     - Можно я провожу мистера Сондерса до калитки? Вы не возражаете?
     -  Что  вы, мэм! Я буду счастлив! - Ректор стоял в дверях, сияя улыбкой
им  вослед,  когда  они спускались вниз. - Жаль, что вы не можете остаться к
завтраку.
     - В другой раз, доктор, в другой раз. Сегодня меня ждет моя хозяюшка.
     - Значит, в другой раз, - согласился ректор.
     Мистер Сондерс пристально посмотрел на нее.
     -  Не  нравится мне все это, - отрезал он. - Почему никто не скажет ему
правду про сына?
     -  И  мне  не  нравится,  - сказала она. - Но если бы ему даже сказать,
разве он поверит? Вам-то не пришлось ничего объяснять?
     -  О  господи,  конечно,  нет! Стоит только взглянуть на него. Мне даже
смотреть  было  страшно.  Но я-то вообще трус, - добавил он невесело, словно
оправдываясь. - А что о нем говорит врач?
     -   Ничего  определенного.  Очевидно,  он  позабыл  все,  что  было  до
ранения...  Тот,  кто  был ранен, исчез, сейчас это другой человек, взрослый
ребенок.  Самое  ужасное  -  это  его апатия, отрешенность от жизни. Ему все

равно,  где  он,  что он делает. Должно быть, его просто передавали из рук в
руки, как ребенка.
     - Нет, я хотел сказать: поправится он или нет?
     - Кто знает? - Она пожала плечами. - Физически в нем нет ничего такого,
что можно было бы исправить хирургическим путем, если только вы об этом.
     Он молча шагал по дорожке.
     - Все-таки отцу надо было бы сказать, - проговорил он наконец.
     -  Знаю,  но кто возьмет это на себя? А, кроме того, он все равно скоро
сам  поймет.  Зачем  же  заранее  отнимать у него надежду? Удар все равно не
смягчить,  ни  сейчас,  ни  потом.  Ведь  он  такой  старый, а сейчас он так
счастлив. А может быть, Дональд и выздоровеет... Все бывает, - солгала она.
     - Да, конечно. Значит, вы считаете, что он может выздороветь?
     - Почему бы и нет? Остаться навсегда таким, как сейчас, он не может.
     Они  дошли  до  калитки.  Чугун  решетки  был  шершав на ощупь и нагрет
солнцем, но в небе уже не осталось просветов.
     Мистер Сондерс мял шляпу в руках;
     - А вдруг... вдруг он не выздоровеет? Она взглянула прямо ему в глаза.
     - Вы хотите сказать: умрет? - резко спросила она.
     - Ну да. Если хотите.
     - Об этом-то я и хочу с вами поговорить. Вопрос в том, как укрепить его
дух,  дать  ему что-то, ради чего, ну, ради чего жить. Кому же лучше сделать
это, как не мисс Сондерс?
     -  Ну,  знаете  ли,  мэм,  не слишком ли многого вы требуете? Могу ли я
рисковать счастьем своей дочери ради такой смутной надежды?
     -  Вы  меня  не  поняли.  Я не прошу вас настаивать на их обручении. Но
почему  бы  Сесили - мисс Сондерс - не видеться с ним как можно чаще, быть с
ним  поласковей,  если  надо,  пока он не станет узнавать ее, не сделает над
собой  усилие?  Подумайте,  мистер Сондерс. А если бы речь шла о вашем сыне?
Разве это была бы слишком большая просьба к вашему другу?
     Он снова посмотрел на нее, пристально, с одобрением.
     -  У  вас  хорошая  голова  на  плечах, мой юный друг. Значит, мне надо
только уговорить ее приходить к нему, видеться с ним. Так, что ли?
     -  Нет,  вам  надо  сделать больше: вы должны настоять, чтобы она с ним
виделась,  обращалась  с  ним,  как раньше. - Она схватила его за руку. - Не
позволяйте  вашей жене отговаривать ее. Ни за что не позволяйте! Помните: он
мог бы быть вашим сыном.
     -  А  почему  вы думаете, что жена будет возражать? - удивленно спросил
он.
     Она усмехнулась.
     - Не забывайте, что я тоже как-никак женщина, - сказала она. Лицо у нее
стало  серьезным, непоколебимым. - Вы не должны допустить до этого, слышите?
- Ее глаза настаивали. - Обещаете?
     -  Да,  - согласился он. Он взял протянутую руку, почувствовал простое,
крепкое рукопожатие.
     - Помните: вы обещали! - сказала она.
     Крупные  теплые  капли  дождя  уже тяжело срывались с пухлого, скучного
неба.  Она  быстро  простилась  и  побежала  по  лужайке к дому, спасаясь от
нападения серых эскадронов дождя. Длинные ноги несли ее вверх по ступенькам,
на  веранду,  и  дождь,  как  обманутый  преследователь, понесся по лужайке,
словно отряд кавалерии с серебряными пиками.



5


     Мистер Сондерс с беспокойством посмотрел на разверзшееся небо, вышел из
калитки и столкнулся с сынишкой, бежавшим из школы.
     - Ты видел его шрам, папка? Видел шрам?! - сразу закричал мальчик.
     Он  посмотрел  на это неугомонное существо - свою миниатюрную копию - и
вдруг, опустившись на колени, обнял сына, крепко прижав его к себе.
     -  Значит,  видел  шрам,  -  укоризненно сказал Роберт Сондерс-младший,
пытаясь  высвободиться из рук отца, а струи дождя плясали по ним, прорываясь
сквозь ветви деревьев.



6


     Глаза  у  Эмми были плоские и черные, как у игрушечного зверька, волосы
неопределенного  цвета,  выгоревшие  на солнце, стояли копной. И в лице Эмми
было  что-то  дикое:  сразу было видно, что она перегоняла своих братьев и в
беге, и в драке, и в лазанье по деревьям, и легко было себе представить, что
она выросла на мусорной куче, как маленькое, но крепкое растение. Не цветок,
но и не простой сорняк.
     Ее   отец,  маляр,  имел  неизбежную  для  всех  маляров  склонность  к
алкогольным  напиткам  и  часто  бил  свою  жену. К счастью, она не пережила
рождения  четвертого  брата  Эмми,  после  чего отец воздержался от пьянства
ровно  настолько,  чтобы  покорить  и  взять  за себя худую, сварливую бабу,
которая,  став  орудием возмездия, сама крепко колотила его поленом в минуты
просветления.
     -  Не женись на бабе, Эмми, - советовал ей отец, пьяненький и ласковый.
     -  Ни  за что, ни за кого не выйду! - клялась себе Эмми, особенно после
того,  как  Дональд  ушел  на  войну,  и  все ее письма, такие старательные,
оставались без ответа.
     "А теперь он меня даже не узнает", - думала она тупо.
     - Ни за что, ни за кого не пойду, - повторяла она про себя, накрывая на
стол.  -  Лучше  умереть,  -  сказала она, держа последнюю тарелку в руках и
глядя  в  залитое  дождем окно, следя, как дождь, словно серый с проблесками
серебра  корабль,  летит  перед  ее  глазами.  Потом  вышла  из  оцепенения,
поставила тарелку на стол и, подойдя к кабинету, остановилась в дверях.
     Все  они сидели там, смотрели в залитые стекла окон, слушали, как серый
дождь миллионами маленьких ног топал по крыше и по деревьям.
     - Готово, дядя Джо, - оказала она и убежала на кухню.
     Они кончали завтракать, когда ливень стал стихать, корабли дождя уплыли
вдаль,  гонимые  ветром, и остался только шелест в зеленых волнах листьев да
случайные  всплески, пробегающие по траве длинными, белесыми волнами, словно
вереницы эльфов, держащихся за руки. Но Эмми все не приносила десерт.
     - Эмми! - снова позвал ее ректор. Миссис Пауэрс встала.
     - Пойду посмотрю, - сказала она. В кухне было пусто.
     -  Эмми! - тихо позвала она. Ответа не было, и она уже хотела уйти, как
что-то заставило ее заглянуть за распахнутую дверь. Она отвела створки двери
от стены и в