стретилась с немым взглядом Эмми.
     - Эмми, что случилось? - опросила она.
     Но  Эмми  молча  вышла  из  укрытия  и,  взяв  поднос, положила на него
приготовленный десерт и отдала миссис Пауэрс.

     -  Эмми,  это  просто  глупо  -  так  себя  вести. Нужно дать ему время
привыкнуть к нам.
     Но   Эмми  только  взглянула  на  нее  из-за  неприступного  барьера  с
бессловесным отчаянием, и гостья понесла поднос в столовую.
     - Эмми не совсем здорова, - объяснила она.
     -  Боюсь,  что  Эмми  слишком много работает, - сказал ректор. - Но она
всегда работала сверх сил. Помнишь, Дональд?
     Мэгон поднял растерянный взгляд на отца. - Эмми? - повторил он.
     - Ты ведь помнишь Эмми?
     - Да, сэр, - беззвучно сказал он.



7


     Окна  прояснились, хотя дождь еще шел. Мужчины вышли из-за стола, а она
все  еще  сидела,  пока Эмми, заглянув в двери, не вошла наконец в столовую.
Миссис  Пауэрс  встала  и,  несмотря  на  слабые протесты Эмми, вместе с ней
убрала  посуду  и  вынесла остатки еды на кухню. Там она решительно засучила
рукава.
     - Нет, нет, я сама, - возражала Эмми. - Платье испортите.
     - Оно старое, не жалко.
     - Какое ж оно старое? Красивое, очень. А посуда - дело мое. Вы идите, я
сама справлюсь.
     -  Справишься, знаю. Но мне надо что-то делать, иначе с ума сойдешь. Не
беспокойся за мое платье, мне не жалко.
     - Нравится? - (Эмми не ответила.) - По-моему, такие платья больше всего
к лицу женщинам нашего с тобой типа, правда?
     - Не знаю. Никогда про это не думала. - Эмми наполнила водой раковину.
     -  Знаешь  что? - сказала миссис Пауэрс, глядя на крепкую, прямую спину
Эмми. - У меня в чемодане лежит совсем новое платье, но мне оно почему-то не
к  лицу.  Кончим  мыть  посуду  и  пойдем  ко  мне и примерим его на тебя. Я
немножко умею шить, мы все приладим. Хочешь?
     Эмми незаметно стала оттаивать:
     -  Только  зачем  оно мне? Я никуда не хожу, а для стирки, для уборки у
меня платьев хватает.
     -  Понимаю.  И  все-таки хорошо иметь платье понаряднее. Я тебе и чулки
дам, все что надо, даже шапочку подберем.
     Эмми  опустила  тарелки  в кипяток, пар заклубился над ее покрасневшими
руками:
     - А где ваш муж? - неожиданно спросила она.
     - Его убили на войне, Эмми.
     -  Ой!  -  сказала  Эмми.  И, помолчав, добавила: - Вы такая молодая! -
Быстрым,  сочувственным  взглядом  она окинула миссис Пауэрс: сестры в горе!
("И моего Дональда убили!")
     Миссис Пауэрс быстро встала.
     Эмми вынула руки из воды, вытерла о фартук.
     - Погодите, я вам тоже дам передник.
     С мокрых плетей вьюнка на нее глядел нахохлившийся воробей. Эмми надела
ей  фартук,  завязала  на  тине тесемки. Снова пар заклубился у локтей Эмми.
Миссис  Пауэрс  было  приятно касаться гладкой фарфоровой поверхности теплых
тарелок. Стекло засверкало под ее полотенцем, и столовое серебро выстроилось

шеренгой,  мягко  отражая  свет,  приглушая  его,  а  они, словно две жрицы,
повторяли Гимн Платьям.
     Проходя  мимо  кабинета, они увидели, что старик с сыном молча смотрели
на ветки дерева, испуганного дождем, а Джо Гиллиген, растянувшись на диване,
курил и читал.



8


     Эмми,  разнаряженная  с  головы  до  ног,  неловко  пыталась  высказать
благодарность.
     -  Как  славно  пахнет дождем! - перебила ее миссис Пауэрс. - Посиди со
мной, хорошо?
     Эмми  вся  ушла  в  созерцание  своего наряда, но тут очнулась ото сна,
словно Золушка:
     - Не могу. Мне штопать надо. Чуть не забыла.
     -   А  ты  принеси  работу  сюда,  посидим,  поговорим.  Целый  век  не
разговаривала с другой женщиной, право. Неси штопку сюда, я тебе помогу.
     Эмми была польщена.
     - Зачем же вы будете за меня работать?
     -  Я  же  тебе сказала - от безделья я сойду с ума через два дня. Прошу
тебя, Эмми, сделай одолжение. Придешь?
     - Ну, ладно. Пойду принесу.
     Она  взяла старое платье и, выйдя из комнаты, вскоре вернулась с полной
корзинкой шитья. Они сели, поставив корзинку между собой.
     -  Бедный,  какие у него носки огромные! - Миссис Пауэрс подняла руку с
надетым носком. - Как мебельные чехлы, правда?
     Эмми, вдевавшая нитку в иголку, засмеялась счастливым смехом, и под шум
дождя,  стихающий  над крышей, кучка аккуратно сложенных и заштопанных вещей
стала расти.
     - Эмми, каким был Дональд раньше? - спросила миссис Пауэрс, помолчав. -
Ты ведь давно его знаешь, да?
     Игла  в  руках  у  Эмми мелко поблескивала, и, подождав немного, миссис
Пауэрс  наклонилась и, взяв Эмми за подбородок, подняла ее опущенную голову.
Эмми  отвернула голову и снова склонилась над шитьем. Миссис Пауэрс встала и
задернула занавески, загородив комнату от дождливых сумерек. Эмми уставилась
невидящим взглядом на свою работу, пока миссис Пауэрс не отняла у нее шитье,
и  только  тогда,  подняв  голову,  она  посмотрела  на свою новую подругу с
животной, неуемной тоской.
     Миссис Пауэрс взяла ее за руку, подняла со стула.
     -  Пойди  ко  мне,  Эмми,  -  сказала  она,  чувствуя крепкую кость под
твердыми мускулами рук.
     Миссис  Пауэрс  знала,  что  если  хочешь  поговорить по душам и нельзя
прикорнуть  на  кровати,  надо  поуютнее расположиться как-нибудь иначе. Она
усадила  Эмми  рядом  с собой в широкое старинное кресло. И под непрестанный
дождь, наполнявший комнату глухим, монотонным шумом, Эмми рассказала ей свою
недолгую историю:
     -  Мы  вместе в школе учились - когда он туда ходил. Да он редко ходил.
Его  никак  было  не  заставить.  Уйдет  один в лес и дня два, а то и три не
приходит. И по ночам пропадал. И вот однажды ночью он... он...
     Она замолчала, и миссис Пауэрс сказала:
     - Что - он, Эмми? Ты не торопись, рассказывай по порядку.
     -  Иногда  мы вместе возвращались домой. На нем ни пиджака, ни шапки, а
лицо  такое... такое, что ему бы жить в лесу. Понимаете, будто ему и в школе
не  место  и  одеваться  по-настоящему  не  надо.  И никто не знал, когда он
появится. В школу приходил, как ему вздумается, а люди его и по ночам видели
далеко,  в  поле,  в лесу. Иногда переночует у кого в деревне. Бывало, негры
его  найдут:  спит  в  овражке,  в  песке.  Его  все знали. А потом, однажды
ночью...
     - Сколько же тебе было лет?
     - Мне - шестнадцать, ему - девятнадцать. И потом, однажды ночью...

     -  Да  ты не торопись. Расскажи про себя, про него, все, что было. Ты с
ним дружила?
     -  Да  я  ни с кем так не дружила! Мы еще когда Пыли маленькие, сделали
запруду  на  ручье  и  там каждый день купались. А потом завернемся в старое
одеяло  и  спим,  пока  не  пора  идти домой. Летом мы с ним почти все время
вместе  играли.  Только  он  вдруг  исчезнет  -  и  никто  не знает, куда он
запропастился.  А потом утром слышу: он около нашего дома, зовет меня. Плохо
только,  что  я  своему  папке вечно врала, куда я иду, а я вранье ненавижу.
Дональд, тот отцу всегда говорил правду, он вообще никогда про себя не врал.
Он-то был смелый, не то, что я.
     А  когда  мне  было  уже  лет  четырнадцать,  папка  мой узнал, как я к
Дональду  привыкла,  и  забрал  меня из школы, из дому не выпускал. Заставил
меня  пообещать,  что я больше с Дональдом никогда не буду видеться. Дональд
за мной приходил и раз, и два, а я ему говорю: "Мне нельзя". А раз он пришел
и застал папку дома.
     Папка выскочил на улицу, говорит: "Не смей больше приходить, нечего тут
дурака  валять".  А  Дональд  и  внимания  не  обращает.  Не то что нахально
как-нибудь, а просто, будто мой папка вроде мухи, что ли. А папка вернулся в
дом,  говорит:  "Не  потерплю,  чтоб с моей дочкой заводили шашни", - и меня
ударил,  а  потом  сам расстроился, заплакал (он выпивши был, понимаете?), а
потом  заставил  меня  побожиться,  что  больше я с Дональдом встречаться не
буду.  Пришлось  дать  ему  слово.  А  я как вспомню, до чего мне с ним было
весело, так сразу умереть хочется.
     Долго  я  Дональда  не  видала.  А  потом кругом стали говорить, что он
женится  на этой... этой... на ней. Я знала, что Дональду до меня дела мало,
ему ни до кого дела не было, но когда я услышала, что он женится на ней...
     Словам,  спать  я по ночам почти что перестала, встану с постели, выйду
на крыльцо, сижу, думаю про него, смотрю, как луна прибывает. А потом как-то
ночью,  когда  луна  стояла  почти  что полная и видно было, как днем, вдруг
слышу:  кто-то  подходит  к нашей калитке и останавливается. Я сразу узнала:
это Дональд, и он увидел, что я тут, и говорит: "Пойди сюда, Эмми!"
     И  я к нему вышла. И все было, как прежде, я даже забыла, что он на ней
женится,  раз он меня помнил, сам пришел за мной после стольких недель. Взял
меня  за  руку,  мы  пошли по дороге и ни о чем не говорили. Потом подошли к
тому  месту,  где  надо  свернуть  с  дороги,  к  нашей  запруде, и когда мы
пролезали  под  изгородью,  моя  ночная  рубашка зацепилась, а он и говорит:
"Сними ее!" Я и сняла. Мы ее запрятали в кусты и побежали дальше.
     Вода  была  такая спокойная, лунная, не скажешь, где вода, где луна. Мы
поплавали  немного,  потам  Дональд  свою одежду тоже запрятал в кусты, и мы
побежали  на  горку.  И  кругом  было  так  красиво,  трава под ногами такая
ласковая,  и  вдруг  Дональд  побежал  вперед, а я позади осталась. Я-то его
всегда  могу догнать, когда захочу, только в ту ночь мне бегать не хотелось,
и  я  села на землю. Вижу, он бежит на гору, весь блестит под луной, а потом
вниз побежал, к ручью.
     А я легла на землю. Лежу, ничего не вижу, только небо. Не знаю, сколько
я  так  пролежала, только вдруг надо мной, на небе, - его голова. Смотрю, он
опять  весь мокрый, и лунный свет бежит по его мокрым плечам, по рукам, а он
все  смотрит  на  меня.  Глаз я его не вижу, только чувствую, будто они меня
трогают.  Бывало,  он  на  тебя  посмотрит,  и ты словно птицей становишься:
вот-вот  взлетишь  высоко  над  землей.  Слышу,  как  он задыхается от бега,
чувствую:  у  меня  внутри тоже что-то задыхается. И боязно мне и не боязно.
Будто  все  на  свете  умерло,  только мы остались. И тут он говорит: "Эмми!
Эмми!" И голос у него какой-то такой... А потом... А потом...
     - А потом он тебя обнял...
     Эмми вдруг отвернулась, и гостья крепко прижала ее к себе.
     - А теперь он и не узнает меня, и не узнает! - простонала Эмми.
     Миссис  Пауэрс  обняла  ее  еще  крепче, и наконец Эмми подняла голову,
отвела волосы с лица.
     - А потом? - подсказала миссис Пауэрс.
     -  А  после  мы  лежали  рядом,  обнявшись,  и мне было так хорошо, так
спокойно, и подошли коровы, посмотрели на нас и отошли. И я чувствовала, как
его рука медленно так гладит меня по плечу, вниз, вниз, а потом опять вверх,
медленно-медленно. И мы ничего не говорили, только его рука все гладит меня,
гладит, так тихонько, спокойно. И тут я заснула.
     Просыпаюсь  -  уже рассвело. А я лежу скорчившись: холодно, сыро, а его
нет.  Но  я  знала:  он непременно вернется. И вернулся - принес черники. Мы
поели,  посмотрели,  как  на востоке светлеет. А когда мы съели все ягоды, я
опять  чувствую:  трава подо мной мокрая, холодная, а над его головой - небо
желтое, зябкое.
     Потом  мы  вернулись  к  запруде,  он  оделся,  вытащили  мы мою ночную
рубашку, я ее тоже надела. Уже совсем посветлело, и он хотел идти со мной до
самого  моего  дома,  но  я  не  позволила:  мне было все равно, что со мной
случится.  Вошла  я  в калитку - а отец стоит на крыльце... - Она замолчала.
Видно,  рассказ  пришел  к  концу. Она дышала ровно, как ребенок, прильнув к
плечу гостьи.
     - Что же дальше, Эмми? - спросила та.
     - Ну подошла я к крыльцу и остановилась, а он говорит: "Ты где была?" А
я  говорю:  "Не  твое  дело!". А он говорит: "Ах ты, шлюха, я тебя до смерти
изобью!"  А  я говорю: "Попробуй, тронь!" Но он меня не тронул. Дотронься он
только  до  меня,  я  бы,  наверно,  его  убила.  Он пошел в дом, и я пошла,
оделась, связала вещи в узелок и ушла. Так с тех пор и не возвращалась.
     - Что же ты делала?
     -  Нашла место у портнихи, у миссис Миллер. Она мне и спать позволила в
мастерской,  пока  денег  не заработаю. Но я там и трех дней не пробыла, как
вдруг пришел сам мистер Мэгон. Говорит: Дональд ему все про нас рассказал, и
Дональд  ушел  на  войну,  а  он  пришел за мной. С тех пор я у него и живу.
Дональда я больше так и не видела, а теперь он меня не узнает.
     -  Бедная  девочка! - сказала миссис Пауэрс. Она подняла голову Эмми: у
той  лицо  было  спокойное,  просветленное. Гостья уже не чувствовала своего
превосходства  над  девушкой.  Вдруг Эмми вскочила на ноги, схватила чиненую
одежду. - Погоди, Эмми! - сказала гостья, но Эмми уже убежала.
     Миссис  Пауэрс  закурила  сигарету  и  медленно затянулась, разглядывая
большую,  сумрачную  комнату  с разнокалиберной мебелью. Потом встала, чтобы
задернуть   занавески.   Дождь   перестал,  длинные  копья  солнца,  пронзая
безукоризненно промытый воздух, высекали искры из мокрых деревьев.
     Она   потушила   сигарету  и,  спускаясь  по  лестнице,  увидела  чужую
удалявшуюся  спину,  и  ректор,  обернувшись  от двери, сказал, глядя на нее
безнадежными глазами.
     - Он не очень надеется, что зрение вернется к Дональду.
     -  Но  ведь он только домашний врач. Мы выпишем специалиста-глазника из
Атланты. - Она ободряюще тронула его рукав.
     И  тут  появилась  мисс  Сесили  Сондерс, деликатно стуча каблучками по
быстро сохнущей дорожке, меж свежеобрызганной травы.



9


     Сесили сидела у себя в комнате, в светлых шелковых трусиках и тоненьком
оранжевом  свитере, и, положив стройные ноги на другое кресло, читала книгу.
Отец,  не  постучав, открыл двери и с немой укоризной посмотрел на дочь. Она
молча встретила его взгляд, потом спустила ноги.
     -  Разве порядочные девушки сидят в таком виде, полураздетые? - холодно
спросил он.
     Она положила книгу, встала.
     - А может быть, я вовсе не порядочная девушка, - небрежно бросила она.
     Он  смотрел,  как  она  заворачивает  свое  тоненькое  тело  в  легкий,
полупрозрачный халатик.
     - Наверно, тебе кажется, что так лучше?
     -  Знаешь,  папочка, тогда не входи ко мне, не постучавшись, - капризно

сказала она.
     -  И  не буду, если ты всегда сидишь в таком виде. - Он чувствовал, что
сам  создает  неблагоприятную  атмосферу, и ему трудно будет сказать то, что
нужно,  но  уже не мог остановиться. - Ты представляешь себе, что вдруг твоя
мама будет сидеть у себя в комнате полураздетая, как ты?
     - Не думала об этом. - Она облокотилась на каминную доску и вежливо, но
воинственно добавила: - Но если ей захочется - пускай сидит.
     Он опустился в кресло.
     -  Мне  надо  поговорить  с  тобой,  Си.  - Голос у него стал другим, и
девушка  уселась на кровать, поджав ноги, и неприязненно посмотрела на него.
"Какой  я  облом",  - подумал он, откашливаясь. - Я - про молодого Мэгона. -
(Она посмотрела на отца). - Я видел его сегодня утром.
     Она  не  поддержала  разговора.  "Вот  черт, удивительная способность у
детей затруднять родительские увещевания. Даже Боб научился этим штукам".
     Глаза  у Сесили стали зелеными, бездонными. Протянув руку, она взяла со
столика пилку для ногтей. Ливень прекратился, дождь только шепотком шуршал в
мокрых  листьях.  Сесили  наклонила голову над ритмичными ловкими движениями
тонких пальцев.
     -  Ты  слышишь:  я  видел  утром  молодого  Мэгона,  -  повторил отец с
нарастающим раздражением.
     - Видел? А как он выглядел, папочка?
     Голос  у  нее  был  такой  мягкий, такой невинный, что он с облегчением
вздохнул.  Он  пристально  посмотрел  на нее, но она мило и скромно опустила
головку,  и  он видел только ее волосы, пронизанные теплым рыжеватым светом,
ровную гладкость щеки и мягкий невыразительный подбородок.
     - Мальчик в очень плохом состоянии, Си.
     -  Бедный  его  отец, - сочувственно сказала она, быстро водя пилкой. -
Ему очень тяжело, правда?
     - Отец ничего не знает.
     Она  вздернула голову, глаза посерели, потемнели еще сильнее. Он понял,
что и она ничего не знает.
     -  Не  знает?  - повторила она. - Но он же видит этот шрам? - Она вдруг
побелела и подняла руку к груди. - А разве...
     -  Нет, нет, - заторопился он. - Просто его отец думает, что он... Отец
не...  то  есть  отец  забыл,  как  его утомило путешествие. Понимаешь? - Он
запнулся, потом быстро докончил: - Об этом я и хотел с тобой поговорить.
     - О нашем обручении? Но как же я могу? Этот шрам!.. Как я могу?
     -  Да нет же, какое тут обручение, раз ты не хочешь. Сейчас мы и думать
не станем про обручение. Ты только навещай его, пока он не поправится.
     - Нет, папочка, не могу. Просто не могу.
     - Почему же?
     -  Его лицо. Вынести невозможно. Не могу видеть. - Она содрогнулась при
одном  воспоминании.  -  Неужели  ты не понимаешь: я просто не могу! Разве я
отказалась бы, если б могла?
     -  Ничего, привыкнешь. Надеюсь, что хороший хирург сможет его починить,
закрыть  шрам.  Доктора  нынче  делают чудеса. Но сейчас, дочка, ты для него
важнее всякого доктора.
     Она  спрятала лицо в руки, скрещенные на спинке кровати, и отец подошел
к ней, погладил узкую нервную спину.

     -  Неужели  ты  даже  такую  малость  не  можешь  сделать,  Си? Изредка
заходить, навещать его?
     - Не могу, - простонала она. - Просто не могу!
     - Что ж, значит, тогда ты больше не будешь видеться и с тем мальчишкой,
с Фарром.
     Она сразу вскинула голову, вся напряглась под его рукой.
     - Кто это сказал?
     - Я тебе говорю, дочка, - ласково, но твердо ответил он.
     От гнева глаза у нее посинели до черноты.
     - Ты мне не можешь запретить! Знаешь, что не можешь!
     Она  оттолкнулась от его руки, пытаясь вырваться. Он удержал ее, но она
отвернулась, отодвинулась от него.
     -  Посмотри  на  меня,  -  тихо сказал он, кладя ладонь на ее щеку. Она
сопротивлялась,  он  чувствовал теплое дыхание на ладони и насильно повернул
ее  лицо к себе. Глаза ее сердито сверкали. - Если ты не можешь хоть изредка
навещать  своего  жениха,  да  еще к тому же больного, так я тебе не позволю
бегать с кем-то другим, черт возьми!
     На  щеке  у  нее выступили красные пятна от его пальцев, глаза медленно
наливались слезами.
     - Мне больно! - сказала она.
     И,  чувствуя мягкий, безвольный подбородок на ладони и ее хрупкую спину
под  рукой,  он вдруг испытал острую жалость. Подхватив ее на руки, он снова
сел в кресло, держа ее на коленях
     -  Ну, перестань, перестань, - зашептал он, укачивая ее, как маленькую,
прижав ее голову к плечу. - Я не хотел тебя обидеть.
     Она тихонько плакала, прильнув к нему, и дождь заполнял молчание, шурша
по  крыше,  по мокрой листве. После долгой паузы, когда слышны были капель с
крыши, веселый говор водостоков и тиканье маленьких часов из слоновой кости,
она  зашевелилась  и, все еще пряча лицо на плече отца, крепко обняла его за
шею.
     -  Не  будем  больше  думать об этом, - сказал он, целуя ее в щеку. Она
обняла  его  еще крепче, потом, соскользнув с его колен, подошла к зеркалу и
стала  пудриться.  Он  встал,  увидел  в зеркале ее заплаканное лицо, ловкие
нервные  руки.  - Больше мы об этом думать не будем, - повторил он, открывая
двери.
     Оранжевый  свитер  приглушенно  пламенел под условной защитой халатика,
обтягивая ее узкую спину, и мистер Сондерс закрыл за собой двери.
     Жена окликнула его, когда он проходил мимо ее спальни.
     - За что ты бранил Сесили, Роберт? - спросила она.
     Но  он  молча  протопал вниз по лестнице, не обращая на нее внимания, и
вскоре она услышала, как он честит Тоби с крыльца.
     Миссис  Сондерс  вошла  в  комнату  дочери и увидела, что она торопливо
одевается.  Солнце  внезапно прорвалось сквозь дождь, и длинные копья света,
пронзая безукоризненно промытый воздух, высекали искры из мокрых деревьев.
     - Ты к