Макс  Фриш

                           Санта Крус

                             ПРОЛОГ

       В трактире.

       По одну сторону  сидят  крестьяне  -  молчаливо  и
       скучно  играют  в  карты.  По  другую,   ближе   к
       переднему плану,- доктор и Пелегрин, который, сидя
       на столе, бренчит на гитаре и вполголоса напевает.

    Пелегрин. Явайская песня...  Ее  всегда  пели  матросы,  эти
загорелые дьяволы с глазами кошек, когда мы валялись на палубе и
не могли заснуть от жары! Семь недель  мы  плыли  вдоль  Африки,
бочки адски воняли, а над морем, словно  фонарь,  подвешенный  к
мачте, висел серебряный гонг - полумесяц... И вот в  такие  ночи
они ее пели, в те безветренные ночи... (снова поет)
    Доктор. Жозефина!

       Входит мужчина, отряхивая пальто от снега.

    Мужчина. Ну и снег идет!.. Доктор, а там на  кладбище  опять
кого-то хоронят. Пришли с пением, с ладаном, гроб  впереди,  все
как полагается, и - вот вам крест!  -  не  могут  найти  могилу,
такой снег идет. (Садится). Мне вишневую.
    Доктор. И нам, Жозефина, еще бутылочку!
    Пелегрин. Она любила меня...
    Доктор. Кто?
    Пелегрин.  Возможно,  я  повел  себя   как   подлец   тогда,
семнадцать лет назад, и все-таки, милый  доктор,  поверьте,  как
верят в чудо - безрассудно, вопреки всему: она любила меня!
    Доктор. Кто?
    Пелегрин. У меня не было другой  возможности  снова  увидеть
ее, нужна была посудина - любая, какая найдется, и мы  захватили
первую попавшуюся, где-то около Марокко.  Бедные  французы!  Они
были пьяны вдребезги, и мы побросали их за  борт,  всю  команду:
буль, буль, буль!  Мы  замазали  герб,  распустили  паруса...  и
тринадцать недель я мчался к ней.
    Доктор. К кому?
    Пелегрин. Меня смех разбирает, как  вспомню  ее  отца.  "Моя
дочь,- говорит,- сокровище, вы недостойны даже взглянуть на нее,
бродяги!" "А где она?" - спрашиваю. "Не твое дело, - рычит он, -
она помолвлена".
    Доктор. Помолвлена?
    Пелегрин. С одним аристократом, бароном!
    Доктор. Да-а?
    Пелегрин. Да-а... В ту же ночь на моем корабле, в моей каюте
она лежала в моих объятиях.
    Доктор. Кто?
    Пелегрин. Эльвира. Чудесная девушка.
    Доктор. Эльвира? Наша баронесса? Госпожа из замка?
    Пелегрин. Тсс, тихо!

       Хозяйка приносит еще одну бутылку.

    Хозяйка. Господа, эта бутылка у меня последняя.
    Доктор. Нашего друга замучила жажда.
    Хозяйка. Вижу.
    Доктор. Наш друг, должен вам сказать, объездил весь свет, он
видел больше, чем может присниться всем Жозефинам...
    Хозяйка. Откуда вам знать, что мне может присниться?
    Доктор. Он скитался по свету, пока не схватил лихорадку.
    Хозяйка. Лихорадку?
    Доктор. Вы только представьте: целый  год  ему  нельзя  было
пить. А сегодня мы празднуем его выздоровление.
    Хозяйка.  Поздравляю...  (Наполняет  стаканы).  Если  вы   и
вправду выздоровели.
    Пелегрин. Еще бы не вправду!
    Хозяйка. Будем надеяться, что так, господин. Обычно он такой
болтун, наш доктор, жалеет людей и поэтому лжет им.
    Пелегрин. Не сомневайтесь, мадам, на сей раз он ни  капельки
не солгал.
    Хозяйка. Почему вы так уверены?
    Пелегрин. Почему! Да потому, что это не его диагноз,  я  сам
ему сказал, что здоров.
    Хозяйка. Ну, тогда...
    Пелегрин. Здоровее, чем когда-либо.
    Хозяйка. Дай Бог. (Присаживается.) А то всяко бывало, знаете
ли.  Тут  вот  и  пьют   и   веселятся   иной   раз,   празднуют
выздоровление, а  потом,  глядишь,  везут  его  через  месяц  на
кладбище, выздоровевшего-то... Ну да что там,  я  ведь  это  так
просто, вы не подумайте... И все это из  одной  любви  к  людям,
понимаете; повозится он со своими больными,  а  там  и  пожалеет
добрая душа: отчего же, говорит, не повеселиться напоследок?
    Пелегрин. Не сомневайтесь, мадам...
    Хозяйка. Знаю уж, знаю!
    Пелегрин. Через месяц, говорите?
    Хозяйка. Ой, да вы не подумайте чего, Христа ради!
    Пелегрин (смеется). Через месяц, мадам, я буду уже далеко  в
море! (Пьет) В самом деле, доктор, на Кубе меня дожидается  одна
ферма, всеми  забытая,  опустевшая,  выгоревшая  ферма,  я  буду
выращивать  на  ней  фрукты:  ананасы,  персики,  сливы,  инжир,
виноград! Корабль отходит через месяц. А через год,  клянусь,  я
пришлю вам свой собственный кофе!
    Хозяйка. Кофе?
    Пелегрин. Все те недели, пока меня  трепала  лихорадка  и  я
валялся больной и жалкий, я чувствовал себя, как  в  пожизненном
заключении, и все добряки, приходившие меня  утешать,  понимали,
что лгут, говоря, что я еще встану на ноги  и  отправлюсь,  куда
захочу... Теперь уже все позади, а тогда,  в  те  дни,  я  думал
только об одном: выпить бы еще бутылку вина,  выбраться  бы  еще
раз к живым людям!..
    Доктор. Да, вы часто говорили об этом.
    Пелегрин. И вот...
    Доктор. Бутылка еще не пуста...
    Пелегрин. Вы только посмотрите на этих людей!
    Доктор. Я вижу их.
    Пелегрин. Почему они не живут?

       Шум среди крестьян.

    Первый. Поцелуй меня в задницу, понял?!
    Второй. Завтра я пригоню быков...
    Первый. Да не буду я их кормить, еще на ярмарке тебе  сказал
- не буду! Пригони их сам дьявол - не буду, и крышка!..
    Третий.  Весной,  как  начнем  пахать,  ты  и  сам   им   не
нарадуешься.
    Первый. Весной!
    Третий. Барон хотел сделать как лучше...
    Первый. Хотел! Каждый не дурак  покупать  быков,  коли  есть
деньги. А чтоб арендатор их  кормил!  Увижу  барона,  скажу  ему
прямо в лицо: хотеть и делать - не одно и то же, ваша милость!
    Третий. Ты нам все только испортишь...
    Первый. По козырю...

       Продолжают играть молча, но с силой ударяя картами
       по столу.

    Пелегрин. Что это за люди?
    Хозяйка. Арендаторы.
    Доктор. Связаны с замком.
    Пелегрин. С замком?
    Доктор. Как лошадь с повозкой.
    Хозяйка. Целый месяц уж спорят из-за быков, которых им купил
барон. Скоро до того дойдет, что самих быков  будут  спрашивать,
как с ними поступить...
    Пелегрин. Барон, вы говорите?
    Хозяйка. Наш барон! - как здесь все говорят.  Наш  замок!  А
никто из нас в замке еще и не был, ни разу за всю свою жизнь.
    Пелегрин. Почему же?
    Хозяйка.  Никого  не  пускают.  Разве  что  арендаторов   по
праздникам, когда те являются со своими подношениями.
    Пелегрин. Почему же туда никого не пускают?
    Хозяйка. Почему? А вот подите и спросите у них, коли  хотите
знать. Попробуйте, попробуйте, представляю себе, как  барон  вам
обрадуется!
    Пелегрин. А почему бы и нет?
    Хозяйка. Он  -  человек  порядка,  не  то  что  какой-нибудь
бродячий певец...
    Пелегрин. Как он, собственно, выглядит?
    Хозяйка. Барон?
    Пелегрин. Похож на орла с трубкой, а?
    Доктор. В точности!
    Хозяйка. Похож...
    Пелегрин. А дети у него есть?
    Доктор. Дочка.
    Пелегрин. Ах, дочка...
    Доктор. Вас это удивляет?
    Хозяйка.  Поговаривают,   если   угодно   знать,   что   эта
благородная детка на отца ни  капельки  не  похожа...  Я  говорю
только, что все кругом говорят, а по мне, баронесса тоже женщина
и когда-то ведь была молодой, как вы думаете?
    Пелегрин. А теперь она немолода?
    Хозяйка. И ведь как спрашивает, будто ему  обидно!  Она  же,
должна вам сказать, немало по свету поездила...
    Пелегрин. Если позволите, еще один вопрос.
    Хозяйка. Какой?
    Пелегрин. Как ее зовут?
    Хозяйка. Кого?
    Пелегрин.  Мать,  баронессу,  госпожу,  супругу,  живущую  в
замке.
    Хозяйка. А зачем вам это знать?
    Пелегрин. Эльвира?
    Хозяйка. О, да вы, как видно, в курсе дела!
    Пелегрин. Что вы, просто угадал. (Ударяет по струнам).
                Среди женских имен
                Лишь одним покорен...

       Слышны приближающиеся шаги.

    Хозяйка. Господи, кого же там еще несет? (Выходит).
    Доктор. Вас, кажется, что-то задело, мой друг?
    Пелегрин. Я пойду в замок.
    Доктор. Вы? Вы это серьезно?
    Пелегрин. Я пойду в замок.
    Доктор. И думаете, вас примут?
    Пелегрин. Еще раз выбраться к живым людям... А, вы имеете  в
виду это - ботинки, куртка? Она любила меня. Таким, как я  есть.
Почему бы нам не увидеться снова?.. Большего я не хочу... Только
один раз, совсем недолго, мы побудем  вдвоем,  Эльвира  и  я.  Я
зажгу свечи. Я не стану ее целовать. Прошлое неприкосновенно. Не
нужно ничего повторять. Я вижу - она жива. И мне довольно. А  на
следующий день я уеду.
    Доктор. Именно так все и будет, именно так!
    Пелегрин. Потом будь что будет, доктор, но  это  жизнь,  еще
раз жизнь...

       Входят могильщики, ставят к стене лопаты.

    Мужчина. Ну, господа могильщики, нашли вы ее наконец?
    Длинный. А что мы должны были найти?
    Мужчина. Могилу.
    Коротыш. Мда, черт бы ее побрал,  вырыли  на  целую  сажень,
могила получилась - прямо загляденье, лучше не бывает, уж мне-то
можете поверить - я, почитай, их штук семьдесят  накопал  с  тех
пор, как...
    Длинный. А как они ее нашли?
    Коротыш. Поп нашел.
    Мужчина. Как?
    Длинный. А очень просто, дорогой, очень просто...
    Коротыш. Идет, книжечку свою в руках держит, ступил ногой  в
снег - и кувырк! вместе со всеми своими причиндалами.
    Длинный. Эй, шнапсу, да покрепче...

       Крестьяне,  слышавшие  историю,  пересказывают  ее
       другим.

    Первый. Кто?
    Второй. Поп!

       Крестьяне смеются.

    Хозяйка. Эй, да куда же это он?  Эй,  с  гитарой,  куда  ты?
(бежит за уходящим Пелегрином).
    Длинный. Честно говоря, доктор, от вашего врачевания  работы
у нас не убавляется. Работа - доход, и доход честный.  Иной  раз
полдня торчишь на морозе. А людям ведь все равно умирать, вот  и
приходили бы сюда  за  этим  самым,  ведь  мы  тем  и  живем,  я
говорю...

       Возвращается хозяйка.

    Хозяйка. Ну каков подлец! Так вот и убежал - с моей гитарой!
Вам хорошо смеяться, гитара-то моя, не ваша!
    Доктор. Да я вовсе не смеюсь.
    Хозяйка. Так и убежал...
    Доктор. Не беспокойтесь, Жозефина! Вернут вам вашу гитару.
    Хозяйка. Да вы только так говорите.
    Доктор. Ручаюсь вам.
    Хозяйка. Но когда? Когда?
    Доктор. Очень скоро.
    Хозяйка. Каким же образом, хотела бы я знать?
    Доктор. Он ее далеко не  унесет,  вашу  гитару.  не  дальше,
чем...
    Хозяйка (замечает что-то на столе). А это что такое? А?
    Доктор. Его плата - коралл.
    Хозяйка. Коралл?
    Длинный. Настоящий коралл?
    Коротыш. Никогда еще не видел коралла.

       Могильщики подходят ближе.

    Ты когда-нибудь видел коралл?

       Рассматривают коралл.

    Доктор. Он хочет спеть серенаду в замке, понимаете?
    Хозяйка. И он думает, его туда пустят?
    Доктор. Да, он так думает.
    Хозяйка. С моей-то гитарой! Да если он доберется хотя бы  до
челяди и его пустят на кухню, то и это уж будет немало!

       Слышен мотив явайской песни.

    Доктор. Слышите? Вот так  у  него  на  душе,  в  книгах  это
называют эвфорией. Чудесное состояние, ему теперь  все  нипочем,
он полон музыки, жизни - в нем  ее  больше,  чем  во  всех  нас,
вместе взятых...
    Хозяйка. И этот тоже?
    Доктор. И этот.
    Хозяйка. Через месяц?
    Доктор. Через неделю.

       Хозяйка крестится.

    Длинный. Откуда они только не приходят, а мы тем и живем,  я
говорю...
    Хозяйка. Через неделю?
    Доктор. Я ему почти завидую.
    Хозяйка. Что он будет жить всего неделю?
    Доктор. Нет, что он неделю будет - жить.

                           АКТ ПЕРВЫЙ

       В замке.

       Барон стоя набивает трубку. На столе,  за  которым
       сидит писарь, горят свечи.  В  выжидательной  позе
       стоит конюх.

    Барон. Вот и все, Курт,  что  я  хотел  тебе  сказать.  Дело
совершенно ясное, не будем о нем больше говорить. Вон  там  твое
жалованье.
    Конюх. Ваша милость хотят-таки уволить меня?
    Барон. Порядок  прежде  всего.  (Зажигает  трубку).  Порядок
прежде всего. Восемь лет ты присматривал за моими лошадьми...
    Конюх. Восемь с половиной.
    Барон. И, как теперь выяснилось, каждый день, наполняя  этот
кисет, ты крал у меня горсть табаку  -  каждый  день  в  течение
восьми с половиной лет.
    Конюх. Я очень сожалею об этом, ваша милость.
    Барон. Я тоже, Курт.
    Конюх. Я знаю, что не должен был этого делать. Хотя то  была
не горсть, как говорит  ваша  милость,  а  щепотка,  всего  одна
щепотка - это ведь разница, ваша милость. Восемь с половиной лет
- это конечно, не пустяки, но...
    Барон. Ты мне нравился. Ты был веселым парнем. Восемь лет ты
распевал песни - в моем доме это удается не всякому.  Постепенно
здесь отвыкают петь. Все думают, раз я сам не пою, то  и  вообще
терпеть этого не могу... Лошади у тебя всегда  были  в  порядке,
лучшего слуги я и желать не мог.
    Конюх. Ваша милость часто так говорили.
    Барон. Мне жаль увольнять тебя.
    Конюх. А если я верну табак? Можно  бы  подсчитать,  сколько
это составит - восемь с половиной лет, каждый день по щепотке, я
бы вернул тем же самым сортом!
    Барон. Не в табаке дело, молодой человек.
    Конюх. Зачем же меня увольнять, ваша милость, если дело не в
табаке?
    Барон. Порядок прежде всего. (Тем же  тоном,  что  вначале).
Вон там твои деньги. Ночь можешь провести еще в доме, но завтра,
повторяю, я не хотел бы тебя здесь встретить.

       Конюх берет деньги и уходит.

    Жаль, конечно. Но прости я его, так он подумает,  делаю  это
лишь потому, что не хочу искать нового конюха, и разве он  будет
не прав? Для меня и в самом деле так было бы удобнее, но ему это
не пошло бы на пользу - он стал бы дерзок. Ему  нужен  господин,
которого он будет уважать, сам себе он не может быть господином.
(Писарю) На чем мы остановились?
    Писарь. "В-третьих,  что  касается  двух  быков,  которых  я
купил, чтобы вы могли пахать на них  весной  и  которых  теперь,
зимой, никто не хочет кормить..."
    Барон. Советую вам собрать всю  свою  волю  и  разум,  чтобы
употребить их с пользой для дела. Я со своей стороны  сделаю  то
же,  чтобы  не  ухудшать  наших  отношений.  Послезавтра   будет
праздник, мы поговорим обо всем этом, когда вы придете в замок.

       Писарь записывает.

    Вот и все как  будто.  Или  добавь  еще:  что  до  тревог  и
волнений по поводу ящура...
    Писарь. "По поводу ящура..."
    Барон. ...то если вы будете продолжать поить скотину шнапсом
и ждать от этого Бог весть какого чуда, знайте,  что  шнапс  ваш
потерян даром! Чистите животных щеткой, как  я  распорядился,  а
шнапс лучше лакайте сами,  только  сначала  чистите  их  щеткой.
(Собирается уходить.) На сегодня все.
    Писарь. А дневник?
    Барон. Нет уж, уволь!
    Писарь. За целую неделю ни одной записи, ваша милость.
    Барон (садясь). Что может произойти у  нас  за  неделю?  Дни
стали  короче,  забот  навалило,  как  снега,  ни  выехать,   ни
поохотиться на зайцев. В воскресенье был очередной день рождения
моей милой супруги. Ели утку, это было чудесно... Еще  -  уволил
конюха... Еще - порядок прежде всего.
    Писарь. "Порядок прежде всего".
    Барон. Э, да ты записываешь?!
    Писарь. "Что случилось с бароном за неделю".
    Барон. Замолчи!
    Писарь. Я думал, вы всерьез говорите.
    Барон. Впрочем, оставь.  Но  никому  не  читай  этого,  даже
мне... И поторопись, тебя  ждет  свободный  вечер...  Время  уже
позднее.

       Писарь собирает бумаги, кланяется и уходит.

    Мне видится Страшный суд: подле  Господа,  произнесшего  мое
имя,  стоит  этот  шалопай-писарь,  звучат  трубы,  он   читает:
"Порядок прежде всего, порядок прежде всего..." Его слушают  все
ангелы, и я  с  челом,  с  которого  еще  не  сошла  смертельная
бледность...

       Входит слуга.

    В чем дело?
    Слуга. Я помешал вашей милости?
    Барон. А, дрова принес, правильно сделал.
    Слуга. Я подумал, раз на улице идет снег...
    Барон. Да, он идет уже семь дней.
    Слуга. И семь ночей. (Стоит с дровами на руках.) Семь дней и
ночей все идет снег. А от снега растет тишина, все выше и  выше.
Снег падает на лес, на дороги, на каждый камень, и каждую ветку,
и каждый столб. Одна только тишина да снег, вот уже семь дней  и
ночей. Куда ни посмотришь - везде снег. Даже на сосульках. Он  и
ручей запорошил, и все смолкло...(Задумчиво смотрит перед собой)
Ваша милость...
    Барон. Да?
    Слуга. Нашего колодца во дворе уже не видно...
    Барон. Ты боишься?
    Слуга. Боюсь? (Наклоняется и разводит огонь  в  камине)  Там
внизу, на кухне, - мы все  там  сидим  на  кухне,  с  последнего
воскресенья никто не уходит в свою комнату - все говорят, что  в
комнатах холод и снег, он проникает сквозь кирпичи. Вот мы все и
ютимся на кухне; ребятишки спят в  корзинах  для  овощей,  а  мы
болтаем до глубокой ночи. Йозеф говорит, никогда  еще  не  было,
чтобы снег шел так долго. Семь дней и  ночей  беспрерывно,  ведь
это что-нибудь да значит. Все так говорят, только этот новенький
сидит на столе со своей гитарой и все посмеивается  над  нами...
(Поворачивается.) Странный он человек, ваша милость!
    Барон. Кто?
    Слуга. Да пришелец этот. Сидит на столе со своей  гитарой  и
расскзывает всякие истории  о  племенах,  которые  ходят  голые,
отродясь не видели снега и не знают  ни  страха,  ни  забот,  ни
долгов, ни зубной боли. Говорит, есть такие. И  еще  есть  горы,
которые плюют в небо серой и дымом и  раскаленными  камнями,  он
сам это видел. А ещ есть рыбы, которые могут летать по  воздуху,
коли у них есть охота; а еще, говорит, солнце, если смотреть  на
него со дна  моря  сквозь  воду,  кажется  блестящими  осколками
зеленого стекла... У него в кармане есть коралл,  ваша  милость,
мы сами видели.
    Барон. Что за пришелец? Откуда он взялся?
    Слуга. Отовсюду, так сказать. Сейчас рассказывал о  Марокко,
о Санта Крусе...
    Барон. О Санта Крусе? (Встает).
    Слуга. Да. Он пришел  в  замок  шесть  дней  назад.  Мы  его
приняли за пьяного, он даже не  мог  толком  сказать,  чего  ему
здесь нужно. Уложили его на  солому.  А  на  другой  день  пошел
снег... Как вы думаете, ваша милость, он когда-нибудь кончится?
    Барон  (подходит  к  глобусу).  Когда-нибудь  все  кончится,
Килиан.
    Слуга. Все?
    Барон. Даже заботы, долги, зубная боль, ящур,  быки  -  все.
Одевание, раздевание, еда, колодец во  дворе.  Когда-нибудь  все
это засыплет снегом. Акрополь, Библию...  Наступит  тишина,  как
будто ничего этого и не было.
    Слуга. Огонь разгорелся. Позвольте мне уйти на  кухню,  ваша
милость.

       Входит Эльвира.

    Эльвира.  Здесь  теплее...  Да,  чтобы  не  забыть,  Килиан,
ужинать мы будем здесь.
    Слуга. Как прикажете, ваша милость. (Уходит).

       Супруги остаются одни. Она, грея  руки,  сидит  на
       корточках  у  камина;  он  все  еще  стоит   около
       глобуса.

    Эльвира. Здесь теплее. А там вода замерзает в вазах.
    Барон. Санта Крус...
    Эльвира. О чем это ты?
    Барон. О Санта Крусе... Ты помнишь Санта Крус?
    Эльвира. Почему я должна о нем помнить?
    Барон. В этом слове - незнакомые  улицы  и  лазоревое  небо,
агавы и пальмы, мечети, мачты, море... Оно пахнет рыбой и тиной.
Как сейчас, вижу белый как мел порт, будто все это  было  только
вчера. И слышу голос того парня, как он сказал тогда  в  грязном
кабачке: "Мы идем  на  Гавайи.  Видите  тот  корабль  с  красным
вымпелом?  (Смеется)  Через  пятнадцать  минут  мы   уходим   на
Гавайские острова!"
    Эльвира. Ты все еще жалеешь,  что  не  поехал  с  ними?  Что
остался со мной?
    Барон. Я часто вспоминаю о том парне...
    Эльвира. Ты мне не ответил.
    Барон. Добрался ли он до Гавайи? Я часто кручу  этот  шарик.
Флорида, Куба, Ява... Может быть, теперь он на Яве.
    Эльвира. Или погиб.
    Барон. Нет, только не это.
    Эльвира. От какой-нибудь эпидемии.
    Барон. Нет-нет.
    Эльвира.  Или  на  войне.  Или  во  время  шторма  на  море,
милостиво