Александр Хургин.
    Ночной ковбой


 coy Coyright А. Хургин, автор, 2001
 Home age htt://www.khurgi.liter.et
 Email: khu@liter.et
 coy "Вагриус", Москва, 2001,I 5-264-00714-4
 Date: 03 Mar 2002



 Содержание

 СТРАНА АВСТРАЛИЯ
 Повести

 Страна Австралия
 Возвращение желаний
 Сквер
 В песках у Яши


НОЧНОЙ КОВБОЙ
 Рассказы

 Батальная пастораль
 Какая-то ерунда
 Равнобедренный треугольник
 Номер
 Тяжелым тупым предметом
 В ожидании Зины
 Из жизни велосипедиста
 Ночной ковбой
 Не спас
 Виолончель Погорелого
 В сторону юга
 Арктика



 СТРАНА АВСТРАЛИЯ
 повести


 СТРАНА АВСТРАЛИЯ
 Повесть из провинциальной, а также и иной жизни


 Демонстрантка

 Лене Ярченко, по профессии  расчетчице, было около тридцати лет. И  уже
три года из этих неполных тридцати лет, являлась она молодой вдовой, а также
матерью  двоих детей  младшего  возраста. И старший ее  сын, Костя,  ходил в
первый класс  средней общеобразовательной  школы o 33, а младшему было пока
всего три года.  А  муж ее,  Жора,  трагически погиб  при несчастном случае,
происшедшем на производстве. Пошел утром  на работу и  не  вернулся.  Погиб.
Трубой его ударило какой-то по  голове  сзади  и  убило. И  к  ней, к  Лене,
приехали главный механик Компаниец  и  мастер и представитель рабочих масс и
слоев Михайлов. Приехали, стали в дверях и говорят:
 - Такая,  значит,  Елена  Петровна, нелепость.  Погиб  он  на  трудовом
фронте. Пал.
 А у  Лены сын второй только  что родился, младший. Еще и не назвали его
никак.  Не придумали  имени подходящего и благозвучного, не  успели.  И Лена
звала его пока пиратом и хулиганом. А после этого, конечно, Георгием она его
назвала, Жорой.  Она  и  родила  его с единственной целью -  Жору  при  себе
сохранить, мужа  то есть. А ничего, значит, не получилось у нее.  По женской
глупости, в общем, она его родила, сдуру. Показалось ей, Лене, и почудилось,
что  Жора  смыться от  нее замыслил. И она, не  долго  думая, решила второго
ребенка  ему  вовремя организовать.  Чтоб не  рыпался  он особенно в  разные
стороны.  Потому  что он и  так одни  алименты, первой своей жене, платил на
дочку, а на троих детей платить  он бы никак не  смог и не потянул при  всем
своем желании.  И  вот она взяла и забеременела от  него  втихомолку, а  его
поставила в известность и перед свершившимся фактом пять уже месяцев спустя.
И он, Жора, ее этому сообщению обрадовался бурно и неподдельно, как ребенок.
И Лене  стало ясно, что никуда он  смываться от нее  не собирался и в мыслях
ничего похожего не держал.  А просто отвязался временно и, конечно, перегнул
палку. С  ним такое бывало. Он  вообще,  Жора, женщин любил  больше всего на
свете и  пользовался у них  взаимным расположением  и симпатией,  как  никто
другой.
 Лена говорила ему:
 - Бабник ты бесстыжий и больше никто.
 А Жора ей отвечал:
 - Я не бабник. Я жизнелюб.
 Лена возмущалась и негодовала, говоря, что ты ж, черт безрогий, гуляешь
при живой жене, будто с цепи сорвался.
 А он говорил:
 - Ленок, ну что тебе, жалко? - и целоваться лез.
 А  во всем остальном хороший он был,  Жора. И муж хороший,  и супруг, и
все другое, вплоть до того, что не курил и не пил. Если б  еще не  гулял, не
муж был бы,  а  воплощение  мечты всего  человечества. А может, он и  гулял,
потому  что предчувствовал подсознательно и  подспудно. Ну, то, что мало ему
отпущено этой жизни.  Вот он  и хотел,  наверно,  побольше от  нее  взять  и
получить удовольствий. Но это Лена потом так думать стала,  после. Как убило
его. А тогда не  могла она никак с этим его порочным изъяном смириться. Ведь
у него, у Жоры, и на похоронах  женщин было раз в пять больше, чем мужчин, и
все цветов  понатащили  прорву.  Не  продохнуть от них было, от их цветов. А
какие-то  еще   и   подходили  к  ней  без  зазрения   совести   и  выражали
соболезнования,  и  говорили,   что  если  тебе  что  надо  будет,  ты,   не
задумываясь,  обращайся.   И   телефоны   свои   совали  ей  в  руку.   Одна
завпроизводством  потом оказалась в  заводской столовой, другая - заведующей
медпунктом. А  кое-кого Лена  и раньше  знала. Учительницу,  например, Любу.
Правда,  она  ну никак не  предполагала, что  Жора и  с ней  тоже  побывал в
интимных  отношениях и связях. Не умещалось у нее в голове,  чтоб Жора - и с
учительницей.
 А потом, в дальнейшем, учитывая, что погибший Ярченко пять  лет состоял
на  квартирном учете,  завод Лене квартиру дал, трехкомнатную и вне очереди.
Они,  конечно,  попытались  от нее отделаться и  двухкомнатную ей всучить за
здорово живешь, но Лена на этот компромисс с ними не согласилась и не пошла.
Ей  все  знакомые  и друзья говорили,  чтоб не соглашалась  она.  И  она  не
согласилась. А они  - начальство  заводское  различных  уровней  и рангов  -
говорили, что вы  же, вдова, имейте совесть. Мы,  мол, и  похороны за  свой,
заводской, счет вам сделали, и денег выписали в виде единовременного пособия
и материальной помощи.
 А Лена им сказала:
 - А Жору кто убил? Я?
 Но они и на этот ее веский аргумент возражали, разводя демагогию - типа
того,  что  от   смерти  никто  не  застрахован,  а  несчастный  случай   на
производстве с  любым  и  каждым  может случиться и  произойти.  И  на этом,
значит, основании требовали  от  нее  письменного согласия на  двухкомнатную
квартиру. Говорили:
 - Поймите, на  четверых вам была положена трехкомнатная квартира,  а на
троих положена двухкомнатная.
 А Лена сказала:
 - Положена, так положена.
 И она без лишних слов собрала обоих своих осиротевших детей  и прошла с
ними  на территорию мехзавода, воспользовавшись дыркой в заборе, и села  под
Лениным их заводским с детьми. Села и говорит:
 - На, Владимир Ильич, держи, - и прикрепила, значит, к нему пластилином
плакат следующего непримиримого содержания: "Объявляю голодовку до победного
конца".
 И начали,  конечно,  к ним, к  Лене  и к детям  ее, стекаться заводские
люди.  Рабочие  и  служащие,  в спецовках промасленных и в  чистой одежде. И
собралось  их за  короткое время  много. Толпа целая  собралась. Потому  что
всякие несанкционированные митинги и пикеты тогда еще только в моду входили,
а  на  заводе как раз был обеденный  перерыв. А  памятник Ленину у них прямо
перед входом в буфет  установлен. Небольшой такой памятник,  сидячий. И Лена
устроила, значит,  стихийный  импровизированный митинг на  фоне вождя,  и ее
слушали,  широко раскрыв рты.  А она  говорила,  что начальство их заводское
убило  из-за  преступной халатности ее  Жору,  а квартиру  теперь нормальную
давать уклоняется, видно, кому-то своему хочет ее отдать или, может. продать
хочет  за  большие  деньги.  И  называла  она  его,  все  то  есть заводское
начальство скопом и снизу до верху, палачами и подонками вол всеуслышание.
 И директор завода Полупаев Л.А. посмотрел на это устроенное Леной шоу -
так он выразился - и распорядился выделить ей трехкомнатную квартиру.
 - И пусть, - сказал, - она ей подавится и не мешает работать.
 И квартиру Лене в  течение года дали, трехкомнатную в новом доме. И она
туда  переехала  из общежития. Ремонт сделала  и  переехала.  Пробовала  она
добиться, чтоб завод и ремонт ей произвел своими силами и средствами, но тут
они, заводские, стали  стеной и стояли непоколебимо насмерть.  И как-то Лена
вытащила сама этот ремонт, на себе, и стала жить в новой  квартире и растить
детей. За чертой бедности, конечно, жила, на пособия детские и на те деньги,
что за  Жору платили  ей  по закону.  Ну и с мехзавода тоже  она  иногда, от
случая  к случаю,  что-либо  полезное  сдирала,  какой-нибудь  шерсти  клок.
Пойдет, права покачает там  в завкоме,  покричит -  ей  и дадут чего-нибудь.
Этим, допустим, летом бесплатную путевку  в лагерь старшему, Косте, дали,  а
прошлым - семейную путевку в дом отдыха на всех троих. Тоже бесплатную. Хотя
крови это ей много стоило испорченной. Потому что председатель завкома там у
них такая подлая сволочь - все  под себя сгребает. Уже ни в какую  одежду не
влазит и в машину свою не влазит, а ему все мало и мало. Но Лена вытрясла из
него эти путевки, никуда он от нее не ускользнул и не делся.
 А так, конечно, нелегко  ей было  одной с  двумя  детьми вертеться, без
надежной в жизни опоры. Правда, эти женщины  Жорины - в прошлом любовницы, -
не все,  конечно,  а  некоторые из них и на самом деле ее не оставили  и  не
забыли,  и  взяли  над  ней,   как  говорится,  шефство.  В  первую  очередь
завпроизводством  столовским - Стеша. То мяса ей подбрасывала по дешевке, то
масла  сливочного, а то и  сухой колбасы. А тут вообще сахара  привезла  два
мешка, с доставкой на дом. Сказала:
 -  Продашь.  Его нету сейчас нигде  днем с огнем.  Сто двадцать  рублей
стоит за кило, не ниже. А мне, - сказала, - по семьдесят вернешь, госцену.
 И  вторая,  та,  которая  заведующая медпунктом,  Елена, тоже ей помощь
оказывала,  по  своей,  медицинской, части. К врачам  стоящим  определяла на
прием  и на  лечение, лекарства давала, а Жоре маленькому во  время болезней
его уколы приходила делать и по два раза в день, и  по три. А недавно, когда
Даша, сестра  Жоры  родная, в больницу залетела  на кучу операций, так она и
для  нее лекарств достала  остродефицитных. Хотя с Дашей она, Елена,  и сама
была хорошо  знакома,  как теперь  открылось и всплыло.  Жора  покойный их и
познакомил когда-то, давным-давно. Лена тогда в первый раз рожать собиралась
и на  сохранении лежала  месяца полтора,  а  он, Жора,  конечно, не мог этим
обстоятельством не  воспользоваться. И  он к Даше приходил  с  Еленой.  Она,
Даша, сначала в  городе их встретила  вдвоем и в обнимку, застукала, и  Жора
после этого нахально к ней в гости приперся с Еленой вдвоем, так  как нечего
ему было больше терять. А потом  Жора вместо Елены еще кого-то себе завел, а
они, Елена  и Даша, так и остались друг с другом в приятельских отношениях и
общались  по разным поводам между собой с тех пор непрерывно. И Елена, узнав
про Дашу, все сделала, что было в ее силах и возможностях. Только узнала она
не сразу, а  с  опозданием, потому  что  Сергеев долго никому  и  ничего  не
говорил, но это уже от нее не зависело.
 То  есть  не  пустые слова и  звуки  произносили они,  эти  женщины, на
похоронах. И  Жору,  значит,  помнили не  на  шутку. И  с течением  времени,
потихоньку они Лене просто-таки близкими  людьми и подругами сделались. Даже
Люба, учительница. И год Жоре вместе все они отмечали, в узком кругу, и два,
и три.  И вспоминали его,  каждая, каким знала и  запомнила, откровенно -  и
ничего. Лене, наоборот, легче становилось на  душе  оттого, что они хорошо о
нем и тепло отзывались.
 А с Сергеевым у Лены так связалось. Благодаря Даше. Он  пришел к ней за
лекарством,  Еленой у нее оставленным, взял его и повез к Даше в больницу, а
часа  через два опять пришел. И сел в большой комнате  и сидит,  молчит. Он,
Сергеев, вообще мало говорил и редко, в крайних обычно  случаях.  Ну и сидел
он, сидел, пока не выдержала Лена его сидения и не спросила:
 - Сергеев, - говорит, - ты зачем пришел? Я лекарства тебе уже отдала.
 А он еще помолчал и отвечает:
 - Вовик нашелся. Муж.
 И Лена  еле-еле разобралась,  что это  он про Дашиного мужа, пропавшего
сто лет назад, говорит.
 - Ну и что с того? - спрашивает.
 А он:
 - Чтоб я больше не приходил.
 Лена допытывается:
 - Куда не приходил? К кому?
 А он говорит:
 - К Даше. Она сказала.
 И  остался Сергеев  у  Лены  на  ночь. Так как сидел сиднем и никуда не
уходил  -  явочным  порядком.  Ну  она  и  постелила ему  на  диване,  и  он
переночевал.  А  завтра снова  зачем-то  пришел.  И снова сидел  допоздна  и
молчал. И Лена снова  его  у  себя оставила. Но  теперь уже не на  диван его
положила,  а к себе. Потому что не было  у  нее  после Жоры еще никого  и ни
разу. А прошло с момента его смерти целых три года. И  она положила Сергеева
с  собой  рядом, будучи  молодой женщиной  в расцвете  сил и в  соку и живым
человеком. И  он  стал первым  ее после Жоры  мужчиной,  а вообще в жизни  -
вторым.
 А  подруги   ее  насчет   Сергеева  в  один  голос  высказывались,  как
сговорились:
 - И зачем он тебе, - сказали, - такой сдался?
 Особенно Елена его отрицательно воспринимала. Говорила:
 - То  он с  Дашей живет, то  с тобой. Ему, наверно, без  разницы, с кем
жить.
 А Лена им всем так отвечала:
 - Пускай, - говорила, -  будет на всякий какой-нибудь  случай. Не гнать
же его.
 А Елена говорила:
 - Почему это не гнать? Гнать.
 И тогда  Лена воспользовалась  в  разговоре  против  Елены  запрещенным
ударом ниже пояса.
 - Ты сама-то, - сказала она, - с кем всю жизнь живешь в браке?
 А Елена ей:
 - Ну, с учителем танцев.
 А Лена:
 - И как тебе? Нравится?
 - Ага, - Елена говорит, - нравится, хоть в петлю лезь.
 А Лена ей:
 - То-то же. А мне, значит, гнать.
 И она, конечно, не прогнала Сергеева.  Хотя и правда, непонятный он был
какой-то. Молчит и молчит.  Поругаться с ним и то невозможно было, не то что
поговорить.  А Лена же про него и не знала  почти ничего,  кроме того, что с
Дашей он жил, когда Вовик ее пропал. Да и до того жили они,  при  Вовике.  И
Даша  тоже вот  его за что-то любила.  Сама ей  рассказывала,  делилась.  На
работе  они  в  те  времена  любовными  похождениями занималась,  в  Дашином
кабинете, на столе.  Она начальницей маленькой  работала, Даша, и у  нее был
отдельный  небольшой кабинет, а Сергеев числился у нее в подчинении. И они в
кабинете у Даши этим занимались, пока Вовик у нее был,  а когда исчез Вовик,
стали они в открытую жить,  не прячась. А  сейчас  Сергеев  Дашино  место на
работе занял ввиду ее тяжелой и продолжительной болезни. А при Лене, значит,
Жорино место он занял и  жил с ней молча. И днем молча, и ночью. Но ночью, в
темноте, Лена не ощущала его этого гнетущего молчания, а ощущала только силу
Сергеева  и  что-то  еще,  похожее на нежность.  И  хоть  он, Сергеев,  и не
нравился никому  и все ей твердили, что жить с  ним - это большая  глупость.
Лена  в этом вопросе ни  к  кому не прислушивалась, тем  более  что и дети с
Сергеевым  быстро общий  язык  нашли. И старший  -  быстро, и младший. И они
звали его - Сергеев, по фамилии. Костя говорил:
 - Сергеев, помоги арифметику решить.
 И Сергеев ему помогал. А младший, Жора, тот каждый вечер заставлял  его
дом строить из  кубиков  или еще что-нибудь, и  Сергеев молча строил. А Жора
ломал построенное и требовал все строить заново и  сначала. И Сергеев строил
сначала.
 А Даше Лена ничего не сказала про  то, что  Сергеев с ней живет, язык у
нее чего-то не повернулся сказать.  То есть виновной она себя не чувствовала
перед Дашей и не считала, потому что сама же Даша сказала Сергееву, чтоб  не
приходил  он.  Но  не  лежала  у  Лены  душа  на эту щекотливую тему  с  ней
разговаривать. А Даша и без нее все прекрасно узнала. От Вовика. Она,  Даша,
попросила, чтоб Лена женщину какую-нибудь ему нашла, Вовику, из-за того, что
не могла она по состоянию  здоровья жить с  ним как  с мужчиной  и выполнять
свои основные супружеские обязанности, и Лена нашла  ему,  не затруднившись,
Любу, учительницу. И он пришел к ней за сахаром, и ее Лена позвала - тоже за
сахаром, и они у нее познакомились  между собой вроде бы  как случайно. И  с
Сергеевым он, Вовик, тут познакомился. И Даше рассказал, что, значит, у нее,
у Лены, есть теперь  Сергеев и она уже не  одна. А потом он, Вовик,  на день
рождения Даши их  пригласил с Сергеевым. От Дашиного имени пригласил. И Даша
восприняла  их совместный  приход  как должное и без всякого  недовольства и
претензий никаких не предъявила. А за  учительницу  еще благодарила сто раз.
Наверно, совсем у нее было со здоровьем плохо и  беспросветно. А на вид, так
просто смерть она напоминала, только что без косы.
 И таким  вот образом за три года личная  жизнь Лены как-то наладилась и
достигла определенного уровня и стала походить  на жизни большинства  других
женщин нашего  времени  и была не  хуже, чем у них и чем  была  она у нее, у
Лены,  при Жоре.  Во  всяком случае,  так жить было  уже можно. Если б оно и
дальше  все  так же продолжалось  и шло установленным порядком.  Но  она без
работы  осталась внезапною Вышла из декрета по  достижении Жорой трехлетнего
возраста, как положено, а контору их хитрую взяли и аннулировали. Закрыли то
есть.  А их  всех, работников, выкинули на улицу не хуже, чем при  проклятом
капитализме.  Оно  и раньше предпринимались  попытки закрыть эту их контору,
еще года  полтора тому назад.  Но тогда попытки эти и происки  не увенчались
успехом.  Переименовали их только и подчиняться  обязали не Москве, а Киеву.
Ну и  сократили,  конечно,  на  тридцать процентов.  А  теперь  вот все-таки
добрались до них по-настоящему и ликвидировали как класс. Сказали: за полной
ненадобностью и непригодностью в новых условиях экономических реформ. И Лена
осталась без работы. Сергеев ей говорил:
 - Перебьемся.
 А она:
 - Надоело перебиваться. И у меня двое детей.
 И пошла Лена на мехзавод. К Стеше с Еленой. И Стеша сказала:
 - Устроим.
 И она позвонила начальнику ОТЗ и говорит:
 - Люд, надо подругу на работу принять.
 А Люда говорит:
 - Можно. Расчетчицей.
 И Стеша Лене мимо трубки говорит:
 - Расчетчицей годится?
 А Лена говорит:
 - Да. Я ж расчетчица и есть.
 И она пошла от Стеши к этой начальнице ОТЗ Люде и написала заявление на
имя директора Полупаева Л.А. с просьбой о приеме на работу, и начальница его
подписала, или, вернее, завизировала. А директор не подписал. Ему секретарша
это заявление  положила  на  стол  вместе  с  другими  бумагами,  требующими
подписи, а он увидел фамилию Ярченко, нажал селектор и говорит:
 - Начальник ОТЗ, зайдите.
 Та зашла, а он спрашивает:
 - Ярченко - это кто? Вдова Ярченко?
 А начальница ОТЗ говорит:
 - Вдова.
 А Полупаев:
 - Я этого, - говорит, - не подпишу. Мне демонстрантки не нужны.
 И не подписал.
 А Лена узнала, что не подписал он ей заявление и почему не подписал,  и
говорит:
 - Вот же хорь злопамятный.
 И  она сочинила  воззвание и  написала его на большом ватманском  листе
фломастером. "Люди! - написала. - Моего мужа, Георгия  Ярченко, тут убили, а
теперь и меня, вдову его, хотят убить, отказывая в приеме на работу!".
 И  Лена, как и  в прошлый раз, три  года назад,  пробралась с детьми на
территорию мехзавода и расположилась  все там же, под Лениным, который сидел
себе как  ни  в  чем  не  бывало  на  своем постаменте,  только  был  теперь
облупленным и выцветшим, и обгаженным воронами. И она развернула свой плакат
и стояла  с ним на снегу,  может, час, а может, и два. Но никто не подошел к
ней и  не прочитал того, что написала она на плакате,  можно сказать, кровью
сердца. То есть ни  один человек не подошел и  не заинтересовался криком  ее
души.  Стеша одна подошла. А остальные проходили мимо  и как будто ничего не
замечали. А Стеша увидела ее из окна столовой и подошла. И:
 - Бросай, - говорит, - свою агитацию.
 И Лена свернула плакат  в трубу и положила его Ленину В.И. на колени. И
они зашли к Стеше в столовую и выпили там по чуть-чуть, и поели, и покормили
детей. И Стеша сказала:
 - Зря  ты.  Мы  б  все равно  как-нибудь  с Полупаевым  утрясли. И  еще
сказала: - Но ты, - сказала, - не боись. Прорвемся.
 И Лена ответила ей, вторя:
 - Конечно, прорвемся. - И она сначала засмеялась беспечно и беззаботно,
как смеются лишь в раннем детстве, а потом вдруг сразу заплакала.

 Желание

 И с тех  пор не было у  Михайлова никаких посторонних желаний. Он хотел
иногда только есть и пить и больше, и чаще всего хотел  спать. А сверх этого
совсем ничего не хотел. Ну или, может быть, почти совсем ничего.  Потому что
одно  пламенное и заветное  желание у него все-таки в запасе  было. И сидело
оно, это желание, где-то глубоко в Михайлове, в его недрах, и вспоминал он о
нем, о своем  этом неизъяснимом желании, в редких  и крайних случаях, хотя и
постоянно. А желание  это было такого характера -  Михайлов желал как-нибуд