Стефан Цвейг. Жозеф Фуше

---------------------------------------------------------------
     Перевод с немецкого П.Берштейн
     Избранные произведения в двух томах
     Москва 1956
     Материал подготовлен и отредактирован
     Иваном, Владимиром и Надеждой Лущенко (www.chat.ru/~vladmr_l/) ‹ http://www.chat.ru/~vladmr_l/
---------------------------------------------------------------


        ПРЕДИСЛОВИЕ


     Жозефа  Фуше, одного из  могущественнейших людей своего времени, одного
из самых  примечательных людей всех времен,  не  любили современники  и  еще
менее верно судили о нем потомки. Наполеон на острове св. Елены,  Робеспьер,
обращаясь  к  якобинцам,  Карно, Баррас,  Талейран  в  своих  мемуарах,  все
французские  историки - будь то  роялисты, республиканцы  или бонапартисты,-
едва дойдя до его имени, начинали писать желчью. Предатель по натуре, жалкий
интриган,  пресмыкающийся   льстец,   профессиональный  перебежчик,   подлая
полицейская  душонка,  презренный,  безнравственный  человек  -  нет  такого
клеймящего, такого бранного слова, которым  бы  его обошли;  ни Ламартин, ни
Мишле, ни Луи Блан не  делают  серьезной попытки изучить его характер,  или,
вернее, упорное, поразительное отсутствие характера. Подлинные очертания его
облика появляются впервые в  монументальной биографии Луи  Мадлэна  (которой
этот труд, равно и другие исследования,  посвященные  этому вопросу, обязаны
большей  частью  фактического  материала); история  же  совершенно  спокойно
отодвигала   в   задние   ряды  незначительных   статистов  этого  человека,
руководившего  в  эпохи  смены  двух  миров  всеми  партиями  и оказавшегося
единственным  среди  политиков  уцелевшим   в  бурях   тех   лет,  человека,
победившего  в   психологическом  поединке  таких  людей,   как  Наполеон  и
Робеспьер. Иногда его  образ  мелькает в  пьесе  или  оперетке,  посвященных
Наполеону, но  в  большинстве  случаев  он  фигурирует  там,  в  затасканной
схематической маске прожженного министра  полиции, этакого  предтечи Шерлока
Холмса: в плоском  изображении  роль закулисного деятеля всегда превращается
во второстепенную роль.
     Только  один  человек  с  высоты  собственного  величия  увидел  и  все
своеобразное величие этой единственной в своем роде фигуры: то был  Бальзак.
Этот большой и проницательный ум,  видевший не только внешний покров событий
эпохи, но глядевший  и за их кулисы,  прямо признал Фуше  самым интересным в
психологическом  отношении  характером   своего  века.  Бальзак,   привыкший
рассматривать в  своей химии чувств все страсти, как бы они ни назывались  -
героическими  или  низменными,-  как  совершенно  равноценные   элементы,  в
одинаковой  мере интересовавшийся и совершенным преступником вроде Вотрена и
гением   нравственности  вроде  Луи  Ламбера,   не   делал  различия   между
нравственным и безнравственным, но, оценивая человека только по силе воли  и
напряженности  его страсти,  извлек именно этого, самого презренного, самого
презираемого  деятеля революции и империи, из  тени, в  которой тот нарочито
скрывался.  Он   называет  этого  singulier  genie1  единственным
настоящим  министром  Наполеона  и  la  plus  forte  tete  que je  connaisse
2, а  в другом  месте -  "одной из тех личностей,  у которых  под
поверхностью  скрыта такая  глубина, что они остаются  непроницаемыми,  пока
действуют  сами,  и могут быть  поняты только впоследствии".  Это  совсем не
похоже на моралистические презрительные  отзывы историков. И в своем  романе
"Une  tenebreuse  affaire"3  он   посвящает   этому  "сумрачному,
глубокому и  необычному  уму,  который так  мало известен", особую страницу.
"Своеобразная    гениальность,-пишет    он,-столь   ужаснувшая    Наполеона,
обнаружилась у Фуше не сразу. Этот незаметный член Конвента,  один  из самых
выдающихся  и  непонятных  людей  своего времени, сложился  и вырос в  бурях
революции. При Директории он достиг тех вершин, с которых люди глубокого ума
получают возможность предвидеть будущее, основываясь на опыте прошлого;
     затем  вдруг  - подобно  посредственным  актерам, которые  под влиянием
какой-то   внезапно   вспыхнувшей  искры  становятся  гениальными,-  проявил
поразительную изворотливость  во время молниеносного переворота 18  брюмера.
Этот  бледнолицый  человек,  воспитанный  в  духе  монашеской  сдержанности,
посвященный  в  тайны монтаньяров,  к  которым  он  принадлежал,  и в  тайны
роялистов, к  которым в  конце  концов примкнул,  долго и  незаметно  изучал
людей,  их  нравы и  борьбу  интересов на  политической  арене; он проник  в
замыслы Бонапарта, давал ему полезные советы и  ценные  сведения. В то время
ни прежние, ни новые  его коллеги и не подозревали  всей широты его  таланта
чисто административного и в глубоком  смысле слова государственного, так был
велик  его  дар  почти  неправдоподобной  проницательности  и  безошибочного
предвидения".  Так  говорит  Бальзак.  Его  похвалы  впервые  привлекли  мое
внимание к Фуше, и в течение многих лет меня время от времени  занимал образ
человека, которым  восхищался  Бальзак, говоря, что "он имел большую  власть
над людьми, чем  сам Наполеон". Но Фуше как в  жизни, так  и в истории  умел
оставаться на заднем плане: он неохотно позволяет заглянуть себе в глаза и в
карты. Почти всегда  он в  центре  событий,  в  центре партий;  он действует
незримо,  скрытый  под  анонимным покровом  своей должности, как  механизм в
часах; лишь изредка, в смятении событий, на самых крутых поворотах его пути,
удается уловить мимолетный  абрис его лица.  И вот что еще более странно. На
первый  взгляд ни один  из  этих схваченных на лету обликов Фуше не похож на
другой. С некоторым  трудом представляешь себе, что тот же самый  человек, с
той  же  кожей и  с теми же волосами, был  в 1790 году учителем монастырской
школы, а в 1792  году уже реквизировал церковное имущество; в 1793  году был
коммунистом, а пять лет спустя стал миллионером и  через десять лет герцогом
Отрантским. Но чем смелее становился он в своих превращениях, тем интереснее
был  для  меня   характер,   или,  вернее,  бесхарактерность,  этого  самого
совершенного макиавеллиста нового времени,  тем больше увлекала меня вся его
скрытая  на  заднем  плане и окутанная тайной политическая жизнь,  все более
своеобразным,  даже  демоническим являлся  мне  его  образ.  Так  совершенно
неожиданно   для    себя,   побуждаемый   радостью   чисто   психологических
исследований, взялся  я  писать  историю  Жозефа Фуше, надеясь  этим сделать
вклад в еще не  существующую и в то же время совершенно необходимую биологию
дипломатов,  этой  еще  почти  не  исследованной  опаснейшей  духовной  расы
современности.
     Подобное  жизнеописание насквозь  безнравственной личности,  даже столь
своеобразной  и  значительной,  как  Жозеф  Фуше,-  я  и  сам  сознаю  это,-
противоречит  потребностям  нашей  эпохи.  Ей  нужны  и приятны  героические
биографии, потому что в ней  маловато политически творческих образов вождей,
что  побуждает  искать  высокие  примеры  в  прошлом.  И я  вовсе не  умаляю
вдохновляющего, укрепляющего, возвышающего влияния героических биографий. Со
времен Плутарха они необходимы  для  подрастающего  поколения, для юношества
всех эпох.  Но именно  в политическом отношении они таят опасность искажения
истории, создавая впечатление, что в те давние, да и во все времена подлинно
возвышенные натуры якобы определяют судьбы мира. Несомненно, герой уже самым
фактом своего  существования  способен  на  десятки  и сотни  лет  завладеть
духовной жизнью людей, но только духовной жизнью.
     В реальной, в  подлинной  жизни,  в области  действия  политических сил
решающее значение имеют  - и это необходимо  подчеркнуть, чтобы предостеречь
от  любых видов  политической доверчивости,- не  выдающиеся умы, не носители
чистых идей, а гораздо более низменная, но и более ловкая порода: закулисные
деятели. В 1914 и  1918 годах мы были свидетелями того, как решение вопросов
всемирного  значения,  вопросов  войны  и  мира, определялось не  разумом  и
сознанием  ответственности,  а  людьми,  скрывающимися  за кулисами,  людьми
сомнительной  нравственности  и   небольшого  ума.  И  ежедневно  мы   снова
убеждаемся, что в нечистой и  часто кощунственной политической игре, которой
народы  все  еще  простосердечно вверяют  своих  детей  и  свою  будущность,
руководят не люди  с широким нравственным кругозором, не люди  непоколебимых
убеждений,  а те  профессиональные  азартные  игроки,  которых  мы  называем
дипломатами,   искусники,    обладающие   ловкостью   рук,   пусторечием   и
хладнокровием.  Если в  самом  деле,  как  уже  сто  лет  тому  назад сказал
Наполеон,  политика стала la fatalite morierne, современным роком,  то мы, в
целях самообороны, попытаемся разглядеть за  этой силой людей и тем самым  -
понять опасную  тайну их могущества. Пусть же  это жизнеописание Жозефа Фуше
будет вкладом в типологию политического деятеля.
     Зальцбург
     Осень 1929 г.





        Глава первая. ВОСХОЖДЕНИЕ. 1759-1793



     31 мая 1759 года Жозеф Фуше-отнюдь еще не герцог Отрантский!  - родился
в  портовом городе  Нанте.  Его  родители  принадлежали  к семьям  моряков и
купцов, его предки были моряками, поэтому  казалось само собой разумеющимся,
что и наследник их будет мореплавателем, купцом, странствующим по морям, или
капитаном.  Но уже в  ранние  годы обнаруживается, что этот худой,  высокий,
малокровный, нервный, некрасивый мальчик не приспособлен к столь тяжелой и в
ту пору еще действительно героической профессии. Уже в двух милях  от берега
он  начинает страдать морской болезнью; стоит ему четверть часа побегать или
поиграть  с  товарищами -  он  устает.  Что предпринять с таким  неженкой? -
спрашивают себя родители; они озабочены, ибо в 1770  году во Франции нет еще
достаточного   простора   для   духовно   уже  пробудившейся  и  нетерпеливо
пробивающей  себе  дорогу  буржуазии.  В  судах,  в  канцеляриях,  в  каждом
учреждении  самые жирные  куски  достаются дворянству; для придворной службы
нужен графский герб или крупное  поместье; даже в армии поседевший на службе
буржуа не продвигается выше капральского чина. Третье сословие еще никуда не
допускается в плохо  управляемом, развращенном королевстве; не  удивительно,
что четверть века  спустя оно станет кулаками добиваться того, в чем слишком
долго отказывали его смиренно протянутой руке.
     Остается   только  церковь.   Эта   тысячелетняя  держава,   бесконечно
превосходящая   всех  правителей   в  понимании   мира,  рассуждает   умнее,
демократичнее и шире.  Она всегда находит место для способных и  принимает в
свое  незримое  царство представителей самых низких сословий. Так как  Жозеф
уже мальчиком, на  школьной скамье ораторианцев, отличается прилежанием,  то
монахи охотно предоставляют ему, когда он заканчивает  образование,  кафедру
преподавателя математики и физики,  должность надзирателя и инспектора. Едва
достигнув двадцати  лет,  он  получает  в  этом ордене,  который со  времени
изгнания  иезуитов  руководил  католическим  воспитанием  во  всей  Франции,
должность и  звание, правда жалкие, без особых надежд  и видов на повышение,
но все же в школе, где он и сам себя воспитывает, где, обучая, учится сам.
     Он мог бы  пойти  дальше,  стать  патером, быть может когда-нибудь даже
епископом или  кардиналом,  если бы дал монашеский  обет. Но для Жозефа Фуше
типично,  что  уже  на  этой  первой,   самой  низшей  ступени  его  карьеры
обнаруживается  характерная  черта  его существа  - нежелание  бесповоротно,
всецело связывать  себя с  кем  бы  или  с чем  бы  то  ни  было.  Он  носит
священническое  облачение  и  тонзуру, он  разделяет  монастырский  режим  с
остальными  патерами,  в  течение  всех  десяти  лет  своей  деятельности  у
ораторианцев,  он ничем не отличается  от священнослужителя, ни  внешне,  ни
внутренне. Но он не  принимает пострижения,  не  дает  обета. Как всегда, во
всех  положениях,  он  не   отрезает  себе  пути  к  отступлению,  сохраняет
возможность переменить свою ориентацию. Он и церкви отдается  лишь временно,
не  целиком, так же, как  впоследствии он  отдавался революции,  Директории,
консульству,  империи или королевству; даже богу,  а  тем более человеку, не
дает Жозеф Фуше обета верности на всю жизнь.

     Десять  лет,  от  двадцатого  до  тридцатого  года жизни,  бродит  этот
бледный,  необщительный  полусвященник  по монастырским  коридорам  и  тихим
трапезным.  Он  преподает  в  Ниоре,  Сомюре, Вандоме,  Париже, едва  ощущая
перемену  места, ибо  жизнь  монастырского учителя во всех городах протекает
одинаково  тихо, бедно и незаметно,  всегда за немыми стенами, в  стороне от
событий. Двадцать, тридцать, сорок школьников, обучаемых  латыни, математике
и физике,-  бледные,  одетые в черное  мальчики,  которых водят  к обедне  и
стерегут  в дортуаре,- чтение научных  книг в одиночестве, скудные  трапезы,
жалкое  вознаграждение,   черное  поношенное  платье,  скромное   монашеское
существование.  Словно  в  оцепенении, вне действительности, вне  времени  и
пространства, бесплодно  и  бесстрастно прошли эти десять  тихих, затененных
лет.
     Однако эти  десять лет монастырской  школы научили Жозефа Фуше многому,
что  пошло на  пользу будущему дипломату,- главным образом технике молчания,
важнейшему искусству скрывать свои мысли, мастерству познания душевного мира
и  психологии.  Тем,  что  всю жизнь,  даже в минуты  страстных  порывов, он
владеет каждым мускулом своего  лица, тем, что никогда не удается обнаружить
признаков гнева, озлобления, волнения в его неподвижном,  словно окаменевшем
в  молчании лице, тем, что он одинаково ровным  монотонным голосом  спокойно
произносит и  самые обыденные и самые ужасные слова,  и одинаково бесшумными
шагами проходит и в покои императора и в неистовствующее народное собрание,-
бесподобной  выдержкой  и  самообладанием  он  обязан  годам, проведенным  в
монастырских трапезных; еще задолго до того,  как  он вступил  на  подмостки
мировой   сцены,  его  воля  была  воспитана   дисциплинарными  упражнениями
последователей  Лойолы  и  его  речь   отшлифована  тысячелетним  искусством
проповедей и религиозных диспутов. Быть может, не случайно все  три  великих
дипломата  французской  революции  -  Талейран, Сийес  и  Фуше  -  вышли  из
монастырской  школы, став мастерами в познании людей задолго до появления на
трибуне. Древнейшая общая традиция, далеко выходящая  за  пределы  их личных
судеб,  придает  в  решительные   минуты  их  обычно  столь  противоположным
характерам  известное  сходство.  У  Фуше  к  этому  присовокупляется еще  и
железная, спартанская самодисциплина, отвращение к роскоши  и блеску, умение
скрывать  свою  личную  жизнь и свои  чувства; нет, годы, проведенные Фуше в
сумраке монастырских коридоров,  не потеряны  даром, он  бесконечно  многому
научился, пока был учителем.
     За  монастырскими стенами,  в самой  строгой изоляции,  воспитывается и
развивается этот  своеобразный  гибкий и беспокойный  дух, овладевая высоким
мастерством  в постижении  человеческой  психологии. Долгие годы он вынужден
действовать лишь незаметно в самом тесном церковном кругу, но во Франции уже
в  1778  году  начался  тот  общественный  ураган,  который  проникал  и  за
монастырские стены.  В  монашеских  кельях  ораторианцев  так  же  спорят  о
человеческих правах,  как  и в  масонских клубах, новое  по  своему качеству
любопытство  влечет  монахов  навстречу  буржуа   так  же,  как  любопытство
преподавателя физики и  математики  влечет  к  удивительным  открытиям  того
времени,  к монгольфьерам -  первым  летательным  машинам,  к  замечательным
изобретениям в  области электричества и медицины. Духовенство ищет сближения
с  образованным обществом,  и  вот  в  Аррасе  оно  осуществляется  в  очень
своеобразном  кружке,  названном  "Розати"  -  нечто вроде  "Шлараффиа",-  в
котором  интеллигенция  города  объединяется  в  обстановке  непринужденного
веселья.  Нет  ничего  особенно  замечательного  в этих собраниях:  скромные
буржуа декламируют  стишки или произносят речи на литературные темы, военные
смешиваются  со штатскими, и  там же охотно принимают монастырского  учителя
Жозефа  Фуше,  так как  он  может  много рассказать о  новейших  достижениях
физики.  Он  часто  проводит там время  в  кругу приятелей  и слушает,  как,
например,  капитан  инженерных  войск Лазарь  Карно  читает  шутливые  стихи
собственного  сочинения  или  бледный,  тонкогубый  адвокат  Максимилиан  де
Робеспьер  (он  тогда  еще  гордился  своим  дворянством)  держит  за столом
цветистую  речь в честь общества "Розати". Ибо в провинции  еще наслаждаются
последним  дыханием  философствующего  восемнадцатого   века:  господин   де
Робеспьер  вместо смертных  приговоров  спокойно  пописывает изящные стишки,
швейцарский  врач  Марат  сочиняет не суровые коммунистические  манифеста, а
слащавый сентиментальный роман,  и маленький  лейтенант  Бонапарт  где-то  в
провинции трудится над новеллой - подражанием Вертеру. Все грозы еще незримы
за чертой горизонта.
     Какая  игра   судьбы:   именно  с  этим  бледным,  нервным,  безудержно
честолюбивым  адвокатом де Робеспьером больше всего  подружился монастырский
учитель;  им уже даже предстоит породниться, ибо Шарлотта Робеспьер,  сестра
Максимилиана, собирается отвлечь  учителя  школы  ораторианцев  от  мысли  о
духовном сане,- повсюду  болтают об  их помолвке. Почему в конце концов этот
брак  не  состоялся, остается  тайной, но, быть  может,  именно  здесь скрыт
корень той  ужасной, ставшей  исторически значимой, взаимной ненависти  этих
двух людей, которые некогда дружили, а затем  вступили в борьбу не на жизнь,
а на смерть. Но  в ту пору они еще не знали ни о якобинизме, ни о ненависти.
Напротив: когда  Максимилиана де  Робеспьера  посылают в Версаль депутатом в
Генеральные  штаты,  чтобы  принять  участие  в  составлении  проекта нового
государственного  строя  Франции,  то именно  полумонах Жозеф  Фуше  ссужает
малокровного  адвоката де Робеспьера деньгами на  дорогу и  на новый костюм.
Характерно,  что Фуше  держит  ему, так же, как  впоследствии многим другим,
стремя, когда тот готовится  к скачку  в мировую историю. Но  именно он же в
решительный момент предаст своего  прежнего  друга и  беспощадно  низвергнет
его.

     Вскоре после отъезда Робеспьера на собрание Генеральных штатов, которое
потрясло  все основы Франции, ораторианцы устраивают в Аррасе свою маленькую
революцию. Политика проникает  в монастырские трапезные, и умный Жозеф Фуше,
предугадывающий  всякую   перемену  ветра,   развертывает  паруса.   По  его
предложению  в  Национальное  собрание посылается депутация,  чтобы выразить
третьему  сословию симпатии духовенства. Но обычно столь осторожный, Фуше на
этот раз несколько поторопился. Начальство, не имея возможности наказать его
по-настоящему, переводит его в виде  наказания в Нант, в  подобную же школу,
где  он еще мальчиком изучал основы наук и познания  человека. Но  теперь он
опытен  и  зрел,   его  уже  не  увлекает  преподавание  подросткам  таблицы
умножения, геометрии и физики. Знаток ветров, он почуял, что  стране  грозит
социальный  ураган, что  политика  властвует  над  миром; итак-с  головой  в
политику!  Одним движением он сбрасывает сутану, дает зарасти тонзуре  и уже
не преподает школьникам, а произносит политические проповеди добрым нантским
буржуа.  Учреждается клуб,- карьера политических деятелей всегда  начинается
на  такой пробной трибуне ораторского искусства,- и  вот уже через несколько
недель  Фуше -  президент общества "Amis de la  Constitution" 4 в
Нанте. Он хвалит прогресс, но очень осторожно, очень либерально, ибо стрелка
политического  барометра  в  этом  купеческом городе с