Яков Шехтер
Рассказы

ПОСЛЕДНИЙ ИСПАНЕЦ
ЛИЧНАЯ "ИНТИФАДА" ИШАЯГУ РАЙСЕРА
ПОПКА - ДУРАК

Jacov Shehter - Jerusalem Anthologia     Тимне  Муньос



ПОСЛЕДНИЙ ИСПАНЕЦ

    Эту историю рассказал мне Бахья Каценеленбоген, представитель одной из
лучших фамилий Бней-Брака. Сефардское происхождение матери придало оливковый
оттенок его коже, ашкеназские
гены отца проявились в рыжем цвете бороды. Он получил блестящее образование и,
закончив ешиву, полностью погрузился в изучение Талмуда.
    Мы соседи по дому. Бахья жив„т в квартире на первом этаже, выходящей в
крохотный садик из двух деревьев и нескольких кустов роз. Наши дети учатся в
одном классе, а после школы вместе играют на улице. Постепенно сдружились и мы.
     Бахья любит возиться в саду и, как видно, знает толк в этом деле. Перед
праздником Суккот он снимает с деревьев тяжелые золотисто-зел„ные этроги и
разда„т соседям. Из лепестков роз он варит варенье, пробовать которое сбегаются
дети всего дома.
     Однажды я застал его рассматривающим только что срезанный цветок.
    - Удивительно,- сказал Бахья, передавая мне розу, - как через любую вещь
проступает гармония мира.
   Бросив взгляд на мо„ лицо, он улыбнулся.
    - Нас окружают мириады вариантов действительности. Каждая мысль - это
первичная фиксация одного из них. Произнес„нная вслух, она материализуется
окончательно, пополняя мир новой реальностью.
    Я ещ„ пытался уловить ход его рассуждений, когда Бахья внезапно переш„л к
рассказу.
   - Первую субботу после бар-мицвы я пров„л у своего сефардского деда. Вечером
он отв„л меня в кабинет и, усадив в кресло, принялся читать вслух комментарии к
недельной главе Торы. Дедушка был уже стар, и чтение продолжалось бесконечно
долго, часа два или три. Потом я понял: он ждал, пока все заснут, чтобы
приобщить меня к семейной традиции.
    Я был слишком молод, и мне казалось, будто вс„ можно повторить и ко всему
вернуться. Поэтому некоторых деталей рассказа я не запомнил, а другие  пропустил
мимо ушей.
  - Наши предки ушли из Испании пятьсот лет тому назад, - начал дед, - вместе с
доном Абрабанелем.

 Глава рода, Бахья бен Моше  Акоэн, врач губернатора Арагона, не захотел
сохранить положение и богатство в обмен на крещение.
  Дед положил мне на колени коробочку из т„много дерева. С трудом приподняв
крышку, я вытащил тяж„лый ключ с филигранной ручкой из замысловато переплет„нных
колец. Поверхность металла была основательно изъедена ржавчиной.
  - Это ключ от ворот нашего родового поместья,- сказал дед.
Я получил его от своего отца. Когда-то вместе с ключом передавали план дома, на
котором был отмечен тайник. Перед уходом в изгнание в н„м укрыли то, что не
смогли взять с собой.
  - План потерялся ещ„ у отца моего деда. Он был известным человеком, раввином
амстердамской общины. Его вместе с женой, твоей прапрабабушкой, изобразил на
своих картинах сосед по кварталу, знаменитый голландский художник.
  - В тридцать восьмом году я, последний носитель древней фамилии, перебрался на
Святую Землю. Я поселился в Бней-Браке и женился на девушке из старинного рода
иерусалимских сефардов. У нас родился только один реб„нок - твоя мама.
     Дед положил руку на мо„ плечо. Она слегка подрагивала, и от не„ исходил еле
слышный аромат нюхательного табака.
   - Ты первый сын у своей матери,- сказал он. - Ключ и предание теперь
принадлежат тебе.
   Через несколько дней,  выходя из синагоги,  дед вдруг подня свою палку и,
словно обороняясь от хищной птицы, несколько раз взмахнул ею над головой,
пытаясь другой рукой удержать рвущееся на части сердце.
    Долгие годы мне снился дом во всех его подробностях. Дед водил меня по
      комнатам, мы поливали розы в саду и в конце сна обязательно проходили мимо
      стены с тайником. Мы проходили, не останавливаясь и не прерывая специально
      затеянного разговора. Мы просто мерили шагами тусклые плиты пола, и дед,
      словно ненароком, прикасался рукой к условленному месту.
      От дома, скорее всего, давно не осталось следа. Но с годами слова предания
      превратились для меня в действительность не менее осязаемую, чем железные
      кольца ключа.
    Самым простым выходом из такого состояния была бы поездка в Арагон. Но как
раз этого я и не мог сделать. Ведь мой предок, Бахья бен Моше Акоэн, был одним
из тех, кто подписывал знаменитое постановление раввинов, запрещающее еврею
пятьсот лет ступать на землю Испании. В нашей семье запрет соблюдался
неукоснительно. Женитьба и рождение первых детей перевели мо„ внимание на
проблемы иного рода.  Дом отпустил меня, и несколько лет я прожил спокойно,
лишь изредка возвращаясь к нему сердцем, словно перелистывая страницы любимых
комментаторов.      Однажды утром я проснулся от колокольного перезвона. В
      Бней-Браке нет ни колоколов, ни колоколен, и я сразу понял,что эти звуки
      доносятся из Сан-Хуана. Тот день был дн„м окончания запрета. Родовое
      поместье звало меня.
          Название "Сан-Хуан" я запомнил абсолютно точно. Атлас,найденный в
      библиотеке деда, сам распахнулся на карте Испании.
      В провинции Арагон, неподал„ку от Толедо, я сразу обнаружил
      Сан Хуан дель Монте.
      Оформление визы и покупка билета не заняли много времени. Через две недели
я вышел из автобуса и оказался на булыжной мостовой провинциального арагонского
города. Улочка была залита до самых крыш солнечным светом, тягучим, как
испанское оливковое масло.
      Стояло воскресное утро; на башне собора звонили колокола, и нарядно одетые
горожане степенно пересекали площадь, направляясь к арке главного входа. Похоже,
что последние пятьсот лет прокатились незамеченными над красными черепичными
крышами Сан-Хуан дель Монте.

     Согласно преданию, дом стоял на горе и был окружен большим садом. Без
особых надежд на успех я принялся расспрашивать стариков, сидящих за столиками
кафе. Моего испанского, наскоро выученного перед поездкой, хватало для разговора
на общие темы.
  - Вы ищете la casa judia - еврейское поместье, - определил один из стариков. -
Оно совсем рядом, на горе, неподал„ку от собора. Впрочем, от старой постройки
почти ничего не сохранилось.
     Он откинулся на спинку стула, сплет„нного из коричневых прутьев, покрытых
растрескавшимся лаком, и начал вспоминать:
  - Осенью тридцать восьмого года за его толстыми стенами укрылся отряд
республиканцев. Они отбивались почти двое суток, пока франкисты не подвезли
пушку и не расстреляли дом прямой наводкой. После окончания войны хозяин
разобрал развалины и восстановил, что можно было восстановить. Лучше всего
расспросите об этом самого Хорхе, он жив„т один и всегда рад гостям. Идите прямо
по улице, у кафедрального собора поверните направо и снова прямо, вс„ время
вверх и вверх...
    Когда я взбирался на гору, сердце то ускоряло свой бег, то замедляло.
Тяжелая деревянная коробочка нетерпеливо подпрыгивала в боковом кармане пиджака.
С каждым шагом в мире замыкались древние линии, и по вновь соедин„нным кольцам
пробегал ток предчувствия.  Дом оказался обыкновенной постройкой, ничем не
      отличающейся от сотен других в Сан-Хуане. Дверь открыл высокий худой
      мужчина с приветливым лицом. Я попросил разрешения осмотреть памятник
      архитектуры.
  - Памятник?!  -  с волнением переспросил он.  - До войны здесь действительно
было на что посмотреть.  Но кто теперь помнит об этом?
     Мы вошли в дом. Хорхе оказался любезным и, к тому же, весьма словоохотливым
хозяином.
   - Той ночью я проснулся от нетерпеливого стука в окно. Отец с винтовкой уже
стоял возле моей кровати и всматривался в темноту. Разглядев кого-то, он пош„л
открывать. Несколько республиканцев, уцелевших после вечернего боя, попросили
убежища. Командовал ими брат отца.
  С восходом солнца выяснилось, что дом окружен. Они отстреливались до
последнего патрона, а потом взорвали себя вместе с первой цепью атакующих. Вс„
это время мы прятались в подвале. Франкисты откопали нас только на следующий
день.
   - Отец сразу начал восстановительные работы. Он мечтал о большой семье, о
мальчиках и девочках, которые наполнят дом смехом и гомоном. Перед самым
завершением строительства отца арестовали. Суд приговорил его к десяти годам
тюрьмы за пособничество врагам объединенной католической Испании.
    Он вернулся через семь лет, без зубов, раздираемый приступами кашля. Через
несколько месяцев его похоронили неподал„ку от тех республиканцев...
     Мы прошлись по комнатам, осмотрели патио, спустились в подвал и к концу
прогулки оказались в большом зале. Подведя меня к окну, Хорхе принялся подробно
объяснять, где были ворота, которые отец не успел восстановить, и с какой
стороны вырыли окопы франкисты.
  Потом он переш„л к фотографиям на стене, показав мне дочь, монахиню в
аббатстве Мельк, и погибшего в Африке сына.
   Над портретом дочери висел большой серебряный крест, пов„рнутый лицом к
стене.
   - У нас в роду существует такая традиция, - обьяснил Хорхе. - Уже никто не
помнит, кто и почему е„ установил, но в субботу вечером глава семьи зажигает две
свечи и поворачивает распятие.
   - После меня уже некому будет поддержать этот обычай, - посетовал он.
Впрочем, его задумчивость продолжалась недолго. Снова взглянув на крест, он
оживленно произн„с:
  - У распятия тоже есть своя история. Незадолго до разрушения дома отец захотел
расширить одну из комнат. В арке, заложенной кирпичом, он обнаружил тайник с
полуистлевшим свитком пергамента, увенчанным серебряной короной. Свиток, по
совету приходского священника, отец сж„г, а из короны отлил этот крест...
   Я не стал рассказывать Хорхе о цели моего визита. Его жизнь была другой
историей, сочин„нной другим рассказчиком. В ней не было места для меня, подобно
тому, как в нашей семье не оказалось места для маранов...
   К выходу мы шли через сад. Солнце уже прикоснулось к вершине соседней горы и
городок под нами накрыли прохладные сумерки. Только шпиль колокольни собора и
кроны деревьев сада оставались освещ„нными. Розы вдоль дорожки, усыпанной
красным похрустывающим гравием, пахли оглушающе. Хорхе сорвал одну из них.
   - Этот дом - действительно памятник - сказал он, передавая е„ мне.  -
Памятник моим воспоминаниям...
   Спустившись в город, я остановился и посмотрел вверх. Было уже совсем темно,
и неосвещ„нная гора казалась сплошной ч„рной массой. На какую-то секунду мне
показалось, будто я сам придумал всю эту историю, и, если вернуться, то на
вершине окажется только груда старых камней.
   Несколько недель назад, разбирая запутанный спор в Талмуде, я просматривал
старую  книгу,  привез„нную  моим  дедом  из Амстердама. Между страницами я
обнаружил кусочек пергамента.
Судя по всему, это был утерянный план дома. Прочитав название городка, я
обомлел. Он назывался Сан-Хуан де ла Пенья. Перерыв все атласы и справочники, я
не обнаружил в Арагоне города с таким названием. Видимо, сама история стерла его
с лица земли.


   Яков Шехтер
   ПОПКА - ДУРАК


Повесть Якова ШехтераЧасто вспоминаю слова Льва Толстого о том, что искусство
писателя - это прежде всего умение создать пером на бумаге характер
человеческий; ибо только через характер можно воспроизвести Время, Эпоху...
Богом дарованный талант Якова Шехтера сотворяет не только характеры людей, но
через них -характеры судеб еврейского народа, событий личных и общечеловеческих.
Ситуации драматичные, а то и трагические в произведениях Якова Шехтера не
соседствуют с юмором, а с ним органично, неразрывно переплетаются. Шехтеровские
герои обретают в национальном сво„м юморе стойкость, терпение.
У книги Якова Шехтера, как истинно самобытной, - своя душа, своя мудрость, своя
дорога к справедливости... И к читателю...
АНАТОЛИЙ АЛЕКСИН
      - Вы шутите, - сказал он, отступая на шаг. - Однако где же амонтильядо?
      Идемте дальше.
      Эдгар По

Чтобы стать идиотом, вовсе не обязательно родиться в Калараше. Где суждено, там
и прихватит, невзирая на место жительства, образование и национальную
принадлежность.
На девятом месяце С„миной маме захотелось говорящего попугая.
Без почему, захотелось, и вс„ тут. Беременность проходила тяжело, С„ма крутился,
словно патефонная пластинка, и бил ногами не хуже жеребца.
- Веселый будет, - думала мама, придерживая руками вздрагивающий живот. - Ишь,
какой энтузиаст.
Сумочка с зубной щ„ткой, полотенцем и паспортом уже висела на вешалке, а С„мин
папа прин„с и запрятал в бельевом шкафу три коробки шоколадных конфет
"Метеорит", для нянечек в роддоме.
Счастье подступало, как горячая вода в ванне. Оставалась только зажмуриться,
вдохнуть поглубже и погрузиться в него с головой.
- Хочу попугая, - потребовала мама. - Большого, зел„ного, и чтоб кричал
"попка-дурак".
 Попугай оказался ж„лто-блакитным, стоил половину папиной итээровской зарплаты,
а его словарный запас исчерпывался лозунгом "Да здравствует Первое мая!" Но мама
была счастлива. Ведь счастье - это когда муж без второго слова покупает ненужную
в хозяйстве вещь и, заглядывая в глаза, шепчет:
- Ну как, солнышко, тебе нравится?
Возможно, именно переизбыток положительных эмоций оказался роковым. Слишком
хорошо - это тоже не хорошо. Пусть лучше окажется хуже, чем такое безбрежное
счастье с трагедией на конце.
Не пригодились ни сумочка, ни шоколадные конфеты. Роды оказались стремительными.
Есть такой медицинский термин. С„ма выскочил из мамы в самое неподходящее время
и, стукнувшись головой о край унитаза, заработал на всю жизнь кефалонематому
опухоль головного мозга.
- Не переживайте, - утешал маму главврач роддома, самолично прибывший подивиться
на необычный случай.
- Опухоль доброкачественная, зато от армии освобождает.
Он сладко улыбался и делал пальцами козу. Поскольку С„ма ещ„ ничего не понимал,
получалось, что главврач делал козу его маме.
Доброкачественная опухоль вс„ равно опухоль. Тем более на таком чувствительном
месте. Пытаясь обмануть судьбу, родители назвали малыша Соломоном.
- Имя, данное при обрезании - как пожизненный приговор, сказал реб Гершом,
единственный уцелевший на всю Молдавию моэль. - Ни отменить, ни изменить уже
невозможно.
Одного пальца на его правой руке не хватало, но остальными он крепко держал нож
за самый конец черенка. С„ма даже не успел заплакать...
В комнате было жарко от дыхания разгоряченных угощением родственников. Столбик
ритуальной крови в стеклянной трубке напоминал зашкаливший термометр.
- Значит, мы приговорили его к мудрости, - пошутил папа.
- Лехаим, лехаим, - вдруг прокричал попугай.
Гости засмеялись.
- Мудрый или не очень, - вслух пожелала мама, - лишь бы был счастлив.
- Счастье - это не знать своего будущего, - заметил реб Гершом, но его никто не
услышал...
В Калараше, городе садов, уродливых новостроек и дешевого молодого вина, к
евреям относились достаточно терпимо. Тем не менее, сочетание Соломон Меерович
резало слух даже неприхотливому молдавскому уху. Для простоты обращения и, чего
таить, в целях мимикрии реб„нка стали называть С„мой.
Это был застенчивый мальчик, с большими ушами и родинкой на самом конце носа. До
тр„х лет он не разговаривал.
- Доброкачественная, - плакала мама. - Сказали бы сразу правду, легче было б
жить.
Наутро после третьего дня рождения С„ма подош„л к папе и решительным тоном
произн„с несколько фраз. Папа остолбенел.
С„ма повторил и тут же заплакал, тонким злым голосом.
Остолбенение у папы прошло не сразу. Дело в том, что С„ма заговорил
по-молдавски.
- Я же просил вас, - выговаривал папа родителям жены, - не оставляйте радио
включенным на весь день!
С„му переучивали всей семь„й, и к пяти годам он бойко стрекотал на чудовищной
смеси из русского, идиш и молдавского.
Читать он выучился легко и вс„ свободное время проводил за книжками. Речь у него
наладилась, хотя излюбленным собеседником стал попугай. По его выкрикам можно
было догадаться, какую книгу читает С„ма.
- Бедный Соломон, - причитал попугай, - бедный Соломон! Куда ты попал, Соломон?
Где ты был?
С„му попугай называл исключительно полным именем, а вс„ услышанное безобразно
перевирал.
- Пиастры, - кричал он по утрам, - пиастры и бутылка брому!
- Если этот кошмар не прекратится, - вздыхал папа, - нам таки прид„тся тратить
на бром последние пиастры.
Но выжить попугая из дому не было никакой возможности.
Едва папа предлагал обменять его на велосипед или поездку к морю, С„ма падал на
пол и заходился в рыданиях.
- Ты что, - зловеще шипела мама, обматывая С„мину голову мокрым полотенцем, -
забыл про опухоль?
С„ма рос нормальным, здоровым реб„нком, и о трагическом начале его жизни все,
кроме мамы, потихоньку стали забывать. Ей же казалось, будто болезнь ушла вглубь
и точит мальчика изнутри. Мама регулярно таскала С„му на проверки, накачивала
витаминами и свежей куриной печ„нкой. Анализы оказывались достаточно
благополучными, но мамино сердце не успокаивалось. Можно только представить, что
бы она устроила, узнай правду о С„миных играх с дворовыми котятами.
С„ма приманивал их на кусочки мяса, обрезки колбасы, сахар, смоченный
валерьянкой. То ли кошачья память коротка и глупые животные не помнили
предыдущих С„миных выкрутасов, то ли приманка выглядела в их перламутровых
глазах достойной риска.
Прыжком преодолев последние полметра, они хватали добычу всей пастью и
стремительно пускались наут„к. Но реакция у С„мы была не хуже кошачьей. Одной
рукой он хватал незадачливого охотника за шерсть вдоль хребта, а второй, тоже со
спины, обхватывал горло и сжимал пальцы. Кот„нок начинал хрипеть и отчаянно
молотить воздух лапками с растопыренными когтями. Силы быстро кончались, через
полминуты он затихал. Веки накатывались на глаза, из распахнутой пасти свисали
липкие слюни. Доводить до конца С„ма не решался, что-то останавливало его в
самый последний момент. Он отбрасывал в сторону полузадохшегося кот„нка и уходил
домой.
Пережитого хватало на несколько дней, а потом он снова начинал собирать лакомые
кусочки. Никто не догадывался о настоящей причине, о тайном, дурманящем,
сводящем с ума сладострастии.
С„ма таился от посторонних глаз, раскидывая приманку в дальнем конце двора,
между шершавой стеной дровяного сарая и кирпичным забором. Иногда кот„нку
удавалось до крови оцарапать его руку, С„ма бледнел и бежал к маме за зел„нкой.
- Неблагодарные, - сердилась мама на котят, - как можно царапать того, кто вас
кормит. С„мушка, прекрати носить им еду, пусть поголодают!
С„ма не соглашался и мама с зата„нной гордостью рассказывала знакомым о большой
любви е„ сына к животным.
После восьмого класса С„ма поступил в строительный техникум.
Его будущая специальность называлась "Технолог по производству бетонных
конструкций". Вы спросите, как пятнадцатилетний мальчик выбирает такую
профессию? Неужели он мечтает о ней с детства, в четыре года просит отца
принести немного бетона и арматуры для игр, а в девять убегает из дома на
ближайшую стройку?
На самом деле С„ма поступал на "гражданское строительство", но не прош„л по
баллам. Неудавшихся строителей автоматически записали в бетонщики. С„ма не
расстроился - ему было абсолютно вс„ равно куда поступать. Если бы в том году
евреев принимали на дрессировщиков обезьян, он стал бы дрессировщиком, в
кулинарный техникум - поваром, в музыкальное училище дириж„ром. Но там, наверху,
его жизнь спланировали определ„нным образом; и хоть вейся ужом, стелись периной
или бейся об л„д, тщетны усилья и напрасен труд. Какие испытания записали на
твоей странице - те и получишь.
Главное испытание училось вместе с С„мой в одной группе, но до последнего курса
не давало о себе знать. Звалось оно Лукрецией и носило облик простенькой
девчушки из молдавской глубинки. Примечательного в ней ничего не было; прямые
серые волосы, плоское личико с россыпью красных прыщиков на лбу и подбородке,
неровные мелкие зубы. Сидела она все годы где-то посередине аудитории,
старательно записывала лекции в общую тетрадь, а в перерывах там же, за столом,
тихонько, словно мышка, съедала принесенные из общежития бутерброды. На