Бернард Шоу.
        Карьера одного борца

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - В.Малахиева-Мирович.
   В кн. "Бернард Шоу. Избранные произведения". М., "Панорама", 1993.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 4 September 2002
   -----------------------------------------------------------------------



        "ПРОЛОГ"

   Монкриф  Хауз  в  общине  Панлей.   Учебное   заведение   для   сыновей
джентльменов и т.д.
   Из задних окон Монкриф Хауза открывается просторный вид  на  Панлейскую
общину. Она тянется на запад, насколько хватает  глаз,  широкими  полосами
лугов, с островками лилового вереска и зеленой осоки.
   Был теплый весенний полдень; по небу быстро  неслись  стаи  разорванных
облаков, по лугам огромными пятнами скользили их тени, между которыми, как
желтые и зеленые лоскутья, сверкали на солнце обмытые дождем поросли.
   На холмах, обрамлявших пейзаж с севера, еще темнели следы  туч,  только
что разразившихся ливнем над черепичной кровлей школы  -  четырехугольного
белого  здания,  бывшего  когда-то  помещичьей  усадьбой.   Перед   школой
расстилалась красивая лужайка, украшенная  подстриженными  кустами,  а  за
домом виднелось огороженное пространство приблизительно в  четверть  акра,
назначенное для игр воспитанников. Лица, совершавшие прогулку  в  пределах
общины в рекреационные часы школы, слышали из-за высокой ограды оживленные
крики и топот детских ног. Если среди прогуливающихся мимо школьной ограды
лиц находились сверстники резвившихся школьников, они  нередко  взбирались
на забор,  и  тогда  им  удавалось  увидеть  небольшую,  совершенно  голую
площадку  в  несколько  квадратных  ярдов  величиной,  до  такой   степени
утоптанную ногами детей, что на ней образовались целые колеи и ложбины,  и
она вряд ли могла бы служить  своему  первоначальному  назначению  -  быть
местом для игры в мяч. Взобравшийся на забор видел еще длинный навес,  под
ним пожарный насос, дверь, всю испещренную вырезанными на  ней  надписями,
задний фасад дома, гораздо менее привлекательный, чем  передний,  и  около
пятидесяти мальчиков в коротких куртках с  слишком  широкими  воротниками.
Лишь только школьники замечали незнакомца на заборе, они всей  гурьбой,  с
дикими криками кидались к нему, осыпая насмешками  и  бранью,  и  всячески
старались  согнать  его  с  забора,  забрасывая  комьями  земли,  камнями,
хлебными корками, - словом, всем, что было годного для этой цели у них под
руками.
   В этот теплый дождливый весенний полдень у дверей Монкриф Хауза  стояла
запряженная коляска. Кучер в белом плаще, с некоторым беспокойством следил
за вновь набегавшими с юга тучами. А внутри дома в приемном  зале  Монкриф
беседовал с изящно одетой стройной дамой, которой можно было  бы  дать  на
вид лет тридцать пять.  Манеры  ее  были  грациозные,  и  в  общем  только
недостаточная свежесть лица и фигуры мешали признать ее вполне красивой.
   - Все еще не заметно никаких успехов; мне очень  грустно  сообщать  вам
это, - говорил доктор Монкриф.
   - Это глубоко огорчает меня, - отвечала дама, нахмурив брови.
   -  Ваше  огорчение  вполне  понятно.  Я  бы  серьезно   советовал   вам
попробовать перевести  его  в  другую...  -  Доктор  замолчал.  Лицо  дамы
осветилось  прелестной  улыбкой,  и  рука   поднялась   с   очаровательным
протестующим жестом.
   - Нет, нет, доктор Монкриф, - проговорила она. - Вами и вашей школой  я
глубоко удовлетворена; но меня тем более огорчает Кэшель. Ведь если он  не
делает никаких успехов у вас, несомненно, это только его  вина.  Не  может
быть речи о том, чтобы я взяла его отсюда. У меня не  было  бы  ни  минуты
душевного покоя, если бы он остался без  вашего  попечения  и  влияния.  Я
поговорю с ним перед отъездом о его поведении, а  вы,  надеюсь,  также  не
откажетесь серьезно поговорить с ним. Неправда ли?
   - Конечно, с  величайшим  удовольствием,  -  смущенно  ответил  доктор,
чувствуя себя неловко перед изящной  собеседницей.  -  Пусть  он  остается
здесь до тех пор, пока вам будет угодно. Но (тут к доктору  вернулось  его
обычное самообладание) вам следует с особенной настойчивостью внушить ему,
как важно для него серьезно заниматься в настоящее время, которое является
в известной степени  поворотным  пунктом  в  его  судьбе.  Ему  уже  почти
семнадцать лет, а у него так  мало  склонности  к  учению,  что  я  сильно
сомневаюсь, в состоянии ли он будет выдержать  нужные  для  поступления  в
университет экзамены. Вы ведь,  вероятно,  хотели  бы,  чтобы  он  получил
высшее образование, прежде  чем  избрать  себе  определенную  профессию  в
жизни?
   -  Да,  конечно,  -  нерешительно  ответила  дама,   очевидно,   только
механически подтверждая слова доктора. - Какую профессию  вы  посоветовали
бы для него? - спросила она. - Вы гораздо больше  меня  понимаете  в  этих
делах.
   - Как вам сказать... - пробормотал доктор Монкриф в затруднении. -  Это
будет зависеть от его собственных желаний и склонностей...
   - Нет, нет, что вы! - с живостью перебила  она.  -  Разве  он  понимает
что-нибудь в жизни, бедный мальчик? Его желания будут, наверное, нелепы  и
вздорны. Вероятно, он захочет, подобно мне, пойти на сцену.
   - А разве вы стали бы противиться этому?
   - Самым решительным образом. Надеюсь, что эта мысль  еще  не  приходила
ему в голову.
   - Да, он, по крайней мере, никогда не говорит об этом. В нем до сих пор
проявляется так мало склонности  к  какой-нибудь  определенной  профессии,
что, мне думается, его выбор будет определен волей или влиянием родителей.
Я, конечно, не знаю, насколько сильно это влияние. Но  воздействие  родных
вообще важнее всего, особенно в тех случаях,  когда  дети,  как  ваш  сын,
например,  не  обнаруживают   с   своей   стороны   никаких   определенных
склонностей.
   - Я единственный близкий и родной человек для моего сына. Кроме меня, у
него никогда никого не было, - с задумчивой улыбкой  проговорила  дама  и,
заметив на лице доктора выражение удивления, быстро добавила: - Все родные
его давно умерли.
   - Бедный мальчик!
   - Я надеюсь, - продолжала она, - что все  же  смогу  кое-что  для  него
сделать. Но в нынешние времена трудно добиться какого-нибудь положения без
хорошего образования. Поэтому он непременно  должен  как  можно  прилежнее
учиться. Если он ленив, надо прибегать к наказаниям.
   Доктор несколько удивленно посмотрел на нее.
   - Вы должны привыкнуть к тому, что ваш сын вышел уже из детских лет,  -
сказал он. - Правда, по своему поведению  и  мыслям  он  еще  мальчик,  но
физически он быстро превращается в юношу. И это  заставляет  меня  просить
вас серьезно поговорить с ним вот по какому поводу. В известных границах я
не мешаю спортивным  упражнениям  моих  воспитанников:  это  очень  важный
элемент нашей педагогической системы. Но я, к своему  огорчению,  замечаю,
что Кэшель злоупотребляет ими и  становится  несколько  грубоват.  В  этом
отчасти повинны необычные  в  его  возрасте  сила  и  ловкость.  Несколько
месяцев  назад  он  жестоко  подрался,  как  мне  передавали,  с  каким-то
деревенским мальчиком на главной улице Ланлея. К  сожалению,  я  не  сразу
узнал об этом. Несколько позже он провинился гораздо серьезнее. Я разрешил
ему пойти вдвоем с одним из его товарищей на прогулку, но потом  я  узнал,
что вместо этого они пошли на какое-то состязание  по  борьбе,  которое  -
конечно, тайно от полиции - должно было состояться в нашей  общине.  Кроме
обмана,  который  они  совершили,  мне  сильно  не  понравилась  цель   их
устремлений. Общество, в которое они там попали,  несомненно,  опасно  для
них. Я счел себя вынужденным применить к ним суровое наказание и  запретил
им на шесть недель отлучаться из школы. Но, в общем должен вам сказать,  я
очень  мало  значения  придаю  наказанию.  Гораздо  важнее  для  смягчения
природной грубости мальчиков в летах вашего сына доброе влияние матери.
   - По-видимому, он не обратил никакого внимания на то,  что  я  говорила
ему последний раз. Но, конечно, я еще раз поговорю с ним об  этом.  Нельзя
допускать, чтобы он дрался на улице с деревенскими мальчишками.
   - Будьте так добры. Вот  самые  насущные  вопросы,  которые  вы  должны
затронуть:   необходимость   большего,   гораздо   большего    прилежания,
неудовлетворительность поведения и, наконец, вопрос о  его  будущности.  Я
согласен  с  вами,  что  не  следует  придавать  излишнего  значения   его
теперешним намерениям. Хотя не надо также забывать, что  детские  мечтания
часто оказывают влияние на направление жизненной энергии юноши.
   - Я совершенно согласна с вами, - подтвердила  дама.  -  Я  постараюсь,
чтобы мое наставление не пропало даром и послужило ему уроком.
   Доктор с оттенком недоверия посмотрел на нее, вероятно полагая,  что  и
ей пригодился бы урок  в  ее  обязанностях  матери.  Но  он  не  осмелился
высказать этого; к тому же, полагая, что у  актрисы  естественное  чувство
материнства  должно  быть  заглушено,  он  не  верил  в   целесообразность
какой-либо попытки в этом направлении. Он даже думал, что  сын  становился
для нее бременем в жизни. Да и, несмотря на свой титул доктора богословия,
ему, как и всякому мужчине, не хотелось казаться нелюбезным по отношению к
красивой женщине. Он позвонил и попросил  явившегося  слугу  пригласить  в
залу Кэшеля Байрона. Вскоре послышалось, как  отворилась  в  нижнем  этаже
дверь и сквозь нее донесся гул отдаленных голосов. Доктор  хотел  было  из
приличия возобновить разговор, но воображение не подсказало ему подходящей
темы. Молчание в зале продолжалось, и только слышно было, как смутный  шум
внизу вырос в громкое: "Бай-рон! Кэш!" - причем последнее восклицание явно
подражало манере приказчиков больших универсальных магазинов,  призывающих
заведующего кассой. Наконец,  поднялся  много  раз  повторяемый  протяжный
крик: "Ма-а-ма-а!" - очевидно, в объяснение приглашения  Байрона  в  залу.
Доктор смутился. Госпожа  Байрон  улыбнулась.  Вдруг  затворившаяся  дверь
внизу заглушила доносившиеся крики, и на лестнице послышались шаги.
   - Войдите сюда, - сказал доктор, чтобы ободрить мальчика.
   Кэшель Байрон вошел в  комнату;  он,  краснея,  с  нерешительным  видом
направился к матери и поцеловал ее, Как всякий мальчик его лет, он не умел
еще целовать и лишь неловко ткнул в щеку  матери  своими  сжатыми  губами.
Сознавая свои провинности, он сейчас же  отошел  в  сторону,  где  задался
целью спрятать не совсем чистые руки  в  складках  своей  куртки.  Он  был
высокого роста, с сильными плечами и шеей; его короткие, каштановые волосы
мелкими завитками плотно прилегали к голове.  Голубые  глаза  и  все  лицо
выражали мальчишеское добродушие, которое, однако, не давало уверенности в
его добром нраве.
   -  Здравствуй,  Кэшель!  Как   поживаешь?   -   с   почти   царственной
покровительностью проговорила, наконец, госпожа Байрон  после  безмолвного
взгляда, показавшегося мальчику невыносимо долгим.
   - Спасибо, мама, очень хорошо, - ответил он,  стараясь  не  глядеть  на
мать.
   - Садитесь, Байрон, - сказал доктор.
   Кэшель вдруг забыл, как это делается, и беспомощно перебегал глазами от
одного стула к другому.  Доктор  извинился  и  покинул  залу,  к  большому
облегчению своего воспитанника.
   - Ты очень вырос, Кэшель; но я огорчена, что ты стал так неловок.
   Кэшель вновь покраснел и смутился.
   - Не знаю, как мне быть с тобой, - продолжала госпожа Байрон. - Монкриф
говорил мне, что ты очень ленив и дурно ведешь себя.
   - Вовсе нет, - хмуро ответил Кэшель. - Это не...
   - Пожалуйста, не отвечай мне  таким  образом,  -  строго  перебила  его
госпожа Байрон. - Я уверена, что все, сказанное  мне  доктором  Монкрифом,
совершенная правда.
   - Он всегда худо говорит обо мне, - жалобно проговорил Кэшель. -  Я  не
могу учить латынь и греческий; я не понимаю, что в них хорошего.  Я  учусь
так же прилежно, как все остальные. А мое поведение он бранит лишь потому,
что один раз я гулял с Джулли Молесвортом, и мы увидели толпу за деревней;
а когда подошли, оказалось, что это дерутся два человека. Ведь это  же  не
наша вина, что они там дрались.
   - Да, я не сомневаюсь, что ты можешь привести еще с полсотни  таких  же
оправданий, Кэшель. Но я не желаю никаких драк, и ты должен  действительно
лучше учиться. Думал ли ты когда-нибудь о том, сколько я должна  работать,
чтобы платить за тебя доктору Монкрифу сто двадцать фунтов в год?
   - Я учусь и работаю как могу. Старый Монкриф думает, что с самого  утра
и до вечера мы должны только и делать, что переписывать  латинские  стихи.
Татэм, которого доктор считает таким гением, сдирает все  свои  письменные
работы с подстрочников. Если бы у  меня  были  подстрочники,  я  бы  также
хорошо, даже лучше, сумел бы списывать с них.
   - Ты страшно ленив, Кэшель,  я  это  прекрасно  знаю.  Слишком  досадно
выбрасывать столько денег каждый год без всякой пользы. Притом тебе вскоре
придется подумать о выборе профессии.
   - Я пойду  на  военную  службу,  -  сказал  неожиданно  Кэшель.  -  Это
единственное занятие, достойное джентльмена.
   Госпожа Байрон посмотрела  на  него,  пораженная.  Но,  быстро  овладев
собой, она сказала только:
   - Боюсь, что тебе придется избрать менее разорительное  занятие.  Кроме
того, ведь для поступления в военную службу надо сдать экзамен. А  как  ты
выдержишь его, если ты не хочешь учиться?
   - Ну, когда придет время, я сдам все экзамены.
   - Милый мой! Ты стал говорить за последнее время  очень  грубо.  И  это
большее из всех огорчений, которые ты мне приносишь, Кэшель!
   - Я говорю так, как и все, - раздраженно ответил мальчик. - Не понимаю,
почему надо обращать столько внимания на всякое слово. Я не привык,  чтобы
мне делали замечания по поводу каждого слова, какое я скажу. А мальчики  у
нас знают все о вас, мама.
   - Все обо мне? - повторила госпожа Байрон,  с  любопытством  смотря  на
сына.
   - Что вы служите на сцене, - пояснил Кэшель.  -  Вы  сердитесь,  что  я
становлюсь грубым, а мне приходилось бы очень худо,  если  бы  я  не  умел
грубо поговорить кое с кем из наших учеников.
   Госпожа Байрон грустно  усмехнулась,  по-видимому,  своим  мыслям  и  с
минуту молчала. Затем она поднялась и, смотря в окно, обратилась к сыну:
   - Мне пора. Находят новые тучи. А ты без меня молись усердно,  старайся
чему-нибудь научиться и поскорее исправь свое поведение. Ведь  скоро  тебе
предстоит перевод в Кембридж.
   - В Кембридж! - радостно воскликнул Кэшель. - Когда, мама, когда?
   - Еще не знаю. Во всяком случае, не  очень  скоро,  как  только  доктор
Монкриф сочтет тебя достаточно подготовленным.
   - Ну этого, действительно, не скоро дождешься, - разочарованно  заметил
Кэшель. - Он не легко откажется от 120 фунтов в год. Толстого Генглиса  он
держал у себя до двадцати лет. Мама, смогу ли я уйти отсюда в конце  этого
полугодия? Я чувствую, что в Кембридже буду лучше учиться, чем здесь.
   - Глупости, - решительно сказала госпожа Байрон. -  Я  не  думаю  взять
тебя от доктора Монкрифа раньше, чем через  полтора  года.  И,  во  всяком
случае, не раньше, чем ты станешь хорошо учиться.  Не  ворчи,  Кэшель:  ты
меня раздражаешь этим. Жалею, что сообщила тебе о Кембридже.
   - Тогда, мама, переведите меня лучше пока в  другую  школу,  -  жалобно
проговорил Кэшель. - Мне так нехорошо у старого Монкрифа.
   - Тебе нехорошо здесь только потому, что доктор Монкриф  требует,  чтоб
ты много занимался, а я именно потому и хочу, чтобы ты оставался у него.
   Кэшель ничего не ответил, но сильно омрачился.
   - Прежде, чем уехать, мне надо сказать еще несколько  слов  доктору,  -
добавила она, вновь усаживаясь. - Иди, поиграй с товарищами. До  свидания,
Кэшель, - и она подставила щеку для поцелуя.
   - До свидания, мама, - сухо ответил  Кэшель,  повернувшись  к  двери  и
делая вид, будто не заметил ее движения.
   - Кэшель! - проговорила она ему вслед с удивлением. - Ты сердишься?
   - Нет, - печально ответил мальчик, - мне нечего больше сказать. Я вижу,
что мои манеры недостаточно изящны. Мне  это  очень  грустно,  но  что  же
делать?
   - Отлично, - строго сказала госпожа Байрон. - Можешь идти, но знай, что
я очень недовольна тобой.
   Кэшель вышел из комнаты и притворил за собою дверь. Внизу, у  лестницы,
его ожидал мальчик, на год моложе его, который быстро подошел к нему.
   - Сколько она дала тебе? - прошептал он.
   - Ни одного пенни, - ответил Кэшель, стиснув зубы.
   - Видишь, говорил я тебе! - воскликнул тот,  сильно  разочарованный.  -
Это гадко с ее стороны.
   - Еще бы не гадко! Это все проделки старого Монка. Он  наговорил  ей  с
три короба обо мне. Но  она  тоже  хороша.  Говорю  тебе,  Джулли,  что  я
ненавижу свою мать.
   - Ну, ну, - пробормотал Джулли, несколько озадаченный. - Это ты  хватил
чересчур, дружище.  Но  во  всяком  случае,  ей  следовало  бы  что-нибудь
оставить тебе.
   - Не знаю, что ты намерен делать, Джулли, а я думаю удрать отсюда. Если
она полагает, что я стану торчать  здесь  еще  два  года,  то  она  сильно
ошибается.
   - Это была бы премилая штучка, - усмехнулся Джулли. - И если ты вправду
задумал это, - добавил он с важностью, - то, ей-Богу,  я  убегу  с  тобой!
Уильсон как раз задал мне тысячу строк,  -  пусть  меня  повесят,  если  я
напишу их.
   - Послушай, Джулли, - сказал Кэшель, с серьезностью  нахмурив  брови  и
сморщив лоб. - Мне нужно  было  повидаться  с  кем-нибудь  из  деревенских
парней, знаешь, их тех, которых мы давеча встретили.
   - Знаю, знаю, - обрадовался Джулли, -  вероятно,  тебе  особенно  нужен
тот, которого зовут Фиббером. Пойдем на площадку  для  игр:  мне  попадет,
если меня застанут здесь.


   Ночь обратила Панлейскую общину в черное пятно,  мрачный  тон  которого
мог бы соперничать своей чернотой с эбеновым деревом.  Ни  одной  души  не
было на целую милю вокруг Монкриф Хауза. Дымовые трубы темной громады  его
жутко белели с той стороны, которая была озарена пробивающейся сквозь тучи
луной. На серебристой серой черепице кровли от труб тянулись длинные тени.
Молчание ночи только  что  было  нарушено  ударом  колокола  с  отдаленной
колокольни, оповестившего окрестность, что  настала  четверть  первого,  -
когда из слухового окна вынырнула чья-то голова, и вслед за ней показалась
целая человеческая фигурка, очевидно принадлежавшая мальчику.  Высунувшись
до плеч наружу, он  поднял  голову  кверху  и  ухватился  за  перекладину,
поддерживавшую флюгер, спрыгнул на крышу и стал осторожно  красться  вдоль
ее ската. За ним тотчас же последовал другой мальчик.
   Входные двери Монкриф Хауза находились на левом срезанном углу  фасада.
Они были построены в виде высокого портала  с  плоским  карнизом,  который
служил  балконом  верхнего  этажа.  Стена  одинаковой  с  порталом  высоты
непосредственно примыкала к фасаду дома и соприкасалась с  другой  стеной,
которая окружала фруктовый сад, находившийся с левой стороны школы,  между
лужайкой и площадкой для игр. Добравшись  по  балюстраде  крыши  до  края,
примыкавшего к самому порталу, оба  мальчика  остановились  и  по  длинной
веревке спустили две  пары  башмаков  на  балкон.  Благополучно  пристроив
башмаки, их владельцы кинули им вслед веревку,  а  сами  вернулись  в  дом
через слуховое окно.  Спустя  минуту,  они  вновь  появились  на  балконе,
обулись и поползли по стене  в  сторону  фруктового  сада.  Добравшись  до
середины стены, мальчик, бывший сзади, громко шепнул товарищу:
   - Послушай, Кэш!
   - Молчи! - гневным шепотом ответил тот.
   - Что случилось?
   - Ничего. Я рад, что мы еще раз заберемся под грушу Монкрифовой матери.
Вот и все.
   - Дурак, ведь на ней теперь нет плодов.
   - Знаю. Но все же мы теперь в последний раз проберемся туда. Разве  это
не славная штучка?
   - Если ты не замолчишь, то это будет, наверное, последний  раз,  потому
что нас накроют. Ползи!