Бернард Шоу.
    Первая пьеса Фанни


     FANNY'S FIRST PLAY 1911
     Перевод А. Кривцовой
     Полн. собр. пьес в 6-и т. Т.4 - Л.: Искусство, 1980.
     OCR Гуцев В.Н.




                            Легкая пьеса для маленького театра

ПРОЛОГ

          Конец   зала  в  старомодном  загородном  доме  (Флоренс
          Тауэрс,  владелец  -  граф  О'Дауда)  отделен занавесом,
          образуя   сцену  для  любительского  спектакля.  Лакей в
          великолепной    испанской    ливрее   появляется   перед
                   занавесом, с левой стороны от актеров.

Лакей (докладывает). Мистер Сесил Сэвоярд.

          Сесил  Сэвоярд  входит; средних лет, во фраке и в пальто
          на меху. Он удивлен, что никто его не встречает. Удивлен
                                  и лакей.

     О, простите, сэр! Я думал, что граф здесь. Да он и был здесь, когда я о
     вас  докладывал.  Должно  быть,  он  через  сцену  ушел  в  библиотеку.
     Пожалуйста   сюда,  сэр.  (Направляется  к  проходу  между  полотнищами
     занавеса.)
Сэвоярд. Подождите минутку.

                             Лакей останавливается.

     В котором часу начинается спектакль? В половине девятого?
Лакей. В девять, сэр.
Сэвоярд. Прекрасно. Будьте добры, позвоните в гостиницу "Джордж", моей жене,
     что спектакль начнется не раньше девяти.
Лакей. Слушаю, сэр. Миссис Сесил Сэвоярд, сэр?
Сэвоярд. Нет, миссис Уильям Тинклер. Не забудьте.
Лакей. Миссис Тинклер, сэр. Слушаю, сэр.

                        Граф выходит из-за занавеса.

     А вот и граф, сэр! (Докладывает). Мистер Сесил Сэвоярд, сэр. (Уходит.)

Граф О'Дауда  (красивый  мужчина  лет  пятидесяти,  в  изысканно  элегантном
     костюме, устаревшем на сто лет; приветливо  улыбаясь,  подходит,  чтобы
     пожать руку гостю).  Прошу  извинить  меня,  мистер  Сэвоярд.  Я  вдруг
     вспомнил, что все шкафы  в  библиотеке  заперты;  в  сущности,  они  не
     открывались с тех пор, как мы приехали из Венеции. Но ведь наши гости -
     литераторы и, вероятно, будут широко пользоваться библиотекой. Вот я  и
     поторопился все отпереть.
Сэвоярд. А-а-а... вы имеете в виду театральных критиков! М-да... Курительная
     комната, полагаю, здесь есть?
Граф. К их услугам мой  кабинет.  Дом,  знаете  ли,  старомодный.  Садитесь,
     мистер Сэвоярд.
Сэвоярд. Благодарю.

                                  Они садятся.

     (Глядя  на  вышедший  из  моды  костюм графа, продолжает.) Я понятия не
     имел, что вы сами участвуете в спектакле.
Граф. Я не участвую. Этот костюм я ношу потому, что... но,  пожалуй,  я  вам
     все объясню, если это вас интересует.
Сэвоярд. Разумеется.
Граф. Видите ли, мистер Сэвоярд, я - как бы чужестранец в вашем  мире.  Смею
     сказать, я отнюдь не современный человек. И в сущности, не  англичанин:
     мой род ирландский, всю жизнь я  прожил  в  Италии,  преимущественно  в
     Венеции, и  даже  титул  мой  иностранный:  я  граф  Священной  Римской
     империи.
Сэвоярд. А где это?
Граф. В настоящее время - нигде. Только воспоминание и идеал.

             Сэвоярд почтительно склоняет голову перед идеалом.

     Но  я  отнюдь не мечтатель. Я не довольствуюсь прекрасными грезами, мне
     нужны прекрасные реальности.
Сэвоярд. Хорошо сказано! Я вполне с вами  согласен,  если  только  их  можно
     найти.
Граф. А почему  бы  их  не  найти?  Трудность  заключается  не  в  том,  что
     прекрасных реальностей нет, мистер Сэвоярд. Трудность в том, что  очень
     немногие из нас узнают их,  когда  мы  их  видим.  Мы  унаследовали  от
     прошлого великую сокровищницу прекрасного - нетленные  шедевры  поэзии,
     живописи, скульптуры, архитектуры,  музыки,  изысканный  стиль  одежды,
     мебели, убранства домов... Мы  можем  созерцать  эти  сокровища!  Можем
     воспроизвести многие  из  них!  Можем  купить  несколько  неподражаемых
     оригиналов! Мы можем выключить девятнадцатый ве...
Сэвоярд (поправляет его). Двадцатый.
Граф. Век, который я выключаю, для меня всегда будет  девятнадцатый, так  же
     как вашим национальным гимном всегда останется "Боже, храни  королеву",
     сколько бы королей ей  ни  наследовало.  Англию  я  нашел  оскверненной
     индустриализмом. Ну что ж! Я поступил, как Байрон: я попросту отказался
     в ней жить. Помните слова Байрона: "Я уверен, что кости мои не  обретут
     покоя в английской могиле и мой прах не смешается с землей этой страны.
     Мне кажется, я бы сошел с ума на смертном одре при одной мысли,  что  у
     кого-либо  из  моих  друзей  хватит  низости  перевезти  мой  труп   на
     английскую землю. Даже ее червей я бы не стал кормить, будь это в  моей
     воле".
Сэвоярд. Неужели Байрон это сказал?
Граф. Да, сэр, сказал.
Сэвоярд. Это на него не похоже. Одно время я очень часто с ним встречался.
Граф. Вы? Как же это могло быть? Вы слишком молоды.
Сэвоярд. Ну конечно, я был еще  молокосос.  Но  я  участвовал  в  постановке
     "Наших мальчиков".
Граф. Дорогой сэр, это не тот Байрон! Лорд Байрон - поэт.
Сэвоярд. Ах, простите! Я думал,  вы  говорите  об  известном  Байроне.  Так,
     значит, вы предпочитаете жить за границей?
Граф, Англию я нахожу уродливой и пошлой. Ну что ж,  я  в  Англии  не  живу.
     Современные  дома я нахожу уродливыми: я в них не  живу;  у  меня  есть
     дворец на Grand canal. Современную одежду я нахожу прозаической:  я  не
     ношу ее,  вернее,  ношу  только  вне  дома.  Гнусавая  лондонская  речь
     оскорбляет мой слух: я живу там, где ее не слышно, говорю по-итальянски
     и слушаю итальянскую речь. Бетховен, по моему мнению, груб и неистов, а
     Вагнер лишен смысла и отвратителен. Я их не слушаю. Я слушаю  Чимарозу,
     Перголези, Глюка и Моцарта. Ничего не может быть проще, сэр.
Сэвоярд. Конечно, если ваши средства это позволяют.
Граф.  Средства!  Дорогой  мистер  Сэвоярд,  если  вы   обладаете   чувством
     прекрасного, вы можете устроить  для  себя  земной  рай  в  Венеции  за
     полторы   тысячи   фунтов   в   год,   тогда   как   наши    вульгарные
     промышленники-миллионеры  тратят   двадцать   тысяч   на   развлечения,
     достойные маркеров. Могу вас уверить, что по современным масштабам -  я
     человек небогатый. Однако я всегда имел лучшее, что может  дать  жизнь.
     Мне посчастливилось: у меня красивая и очаровательная дочь; и поскольку
     это от меня  зависело,  сэр,  она  не  видела  ни  одного  безобразного
     зрелища, не слышала ни одного безобразного звука.  И  уж  конечно,  она
     никогда не носила безобразных платьев и не прикасалась к грубой пище  и
     плохому вину. Она жила во дворце, а ее детской коляской  была  гондола.
     Теперь вы знаете, что  мы  за  люди,  мистер  Сэвоярд.  И  можете  себе
     представить, как мы живем здесь.
Сэвоярд. Так сказать, вдали от всего? Да?
Граф. Вдали от всего! Вдали от чего, сэр?
Сэвоярд. Ну... от всего.
Граф.  Вдали  от  копоти,  тумана,  грязи  и  восточного  ветра,  вдали   от
     вульгарности и уродства, лицемерия и жадности, суеверий и глупости! Да,
     вдали от этого всего!  Но  в  ярком  солнечном  свете,  в  зачарованной
     стране, которая открыта только великим художникам, - в священной стране
     Байрона, Шелли, Браунингов, Тернера и Раскина.  Вы  не  завидуете  мне,
     мистер Сэвоярд?
Сэвоярд. Кое-кому приходится, знаете ли, жить в Англии хотя  бы  только  для
     того, чтобы жизнь здесь не замирала. А кроме того, - но заметьте, я  не
     говорю, что это плохо с точки зрения высокого искусства и так  далее...
     кроме того, я  лично  от  такой  жизни  через  три  недели  впал  бы  в
     меланхолию. Впрочем, я рад, что вы мне это сказали: теперь  я  понимаю,
     почему вы  не  вполне  ориентируетесь  в  Англии.  Кстати,  ваша  дочь,
     надеюсь, осталась довольна?
Граф. Кажется, она довольна. Она мне говорила, что  присланные  вами  актеры
     прекрасно справляются со своими ролями и с ними очень приятно работать.
     Насколько мне известно,  на  первых  репетициях  у  нее  были  какие-то
     затруднения с джентльменом, которого вы называете режиссером, но только
     потому, что он не читал пьесы, а как только  он  разузнал,  в  чем  там
     дело, все пошло гладко.
Сэвоярд. А вы сами разве не бывали на репетициях?
Граф. О нет! Мне было  запрещено  даже  встречаться  с  актерами.  Могу  вам
     сообщить только одно: герой-француз.

                         Сэвоярд слегка шокирован.

     Я  ее  просил не выводить героя-англичанина. Вот все, что мне известно.
     (С  грустью.)  Со мною даже о костюмах не советовались, хотя здесь, мне
     кажется, я бы мог быть полезен.
Сэвоярд (в недоумении). Да ведь никаких костюмов нет.
Граф (потрясенный). Как! Нет костюмов! Неужели вы хотите  сказать,  что  это
     современная пьеса?
Сэвоярд. Не знаю. Не читал. Я передал ее Билли Бэрджойсу - это режиссер -  и
     предоставил ему выбор актеров  и  все  прочее.  Но  заказывать  костюмы
     пришлось бы мне, если бы они были нужны. Их нет.
Граф (успокаиваясь и улыбаясь). Понимаю! Костюмы  она  взяла  на  себя.  Она
     знаток по части красивых костюмов. Кажется, я могу вам обещать,  мистер
     Сэвоярд, что вы  увидите  балет  с  картины  Ватто,  в  стиле  Людовика
     Четырнадцатого. Героиней будет изысканная Коломбина, ее возлюбленным  -
     изящный Арлекин, ее отцом - колоритный  Панталоне,  а  лакеем,  который
     водит за нос отца и устраивает счастье  влюбленных,  -  гротескный,  но
     обладающий вкусом Пульчинелле, или Маскариль, или Сганарель.
Сэвоярд. Понимаю! Три мужские роли, затем шут и полисмен - всего  пять.  Вот
     почему вам понадобилось пять мужчин в труппе.
Граф. Дорогой сэр, неужели вы предположили, что я говорю об этом вульгарном,
     безобразном, глупом, бессмысленном, порочном и  вредном  зрелище  -  об
     арлекинаде из английской рождественской пантомимы девятнадцатого  века?
     В конце концов, что  это,  как  не  дурацкая  попытка  идти  по  стопам
     гениального Гримальди, который имел такой успех сто лет назад? Моя дочь
     понятия  не  имеет  о  подобных  вещах.  Я  говорил  о   грациозных   и
     очаровательных гротесках итальянской и французской сцены семнадцатого и
     восемнадцатого веков.
Сэвоярд. Ах, простите! Совершенно согласен с вами: арлекинады  -  вздор.  От
     них отказались во всех хороших театрах. Но из слов  Билли  Бэрджойса  я
     понял, что ваша дочь прекрасно здесь ориентируется и видела много пьес.
     Он понятия не имел о том, что она все время жила в Венеции.
Граф. О, не все время!  Я  забыл  сказать,  что  два  года  назад  моя  дочь
     рассталась со мной, чтобы закончить  образование  в  Кембридже.  Я  сам
     учился в Кембридже. Конечно, в мое время там не  было  женщин,  но  мне
     казалось, что если дух восемнадцатого века еще сохранился где-нибудь  в
     Англии, то только в Кембридже. Месяца три назад она в  письме  спросила
     меня, хочу ли я сделать ей подарок ко дню рождения. Конечно, я  ответил
     утвердительно; и тогда она меня удивила и обрадовала: она сообщила, что
     написала пьесу и просит разрешить ей исполнение этой пьесы  в  домашнем
     кругу силами профессиональных актеров и в присутствии  профессиональных
     критиков.
Сэвоярд. Да, вот это-то меня и поразило. Пригласить труппу для  спектакля  в
     домашнем кругу - задача несложная,  это  делается  довольно  часто;  но
     пригласить критиков - вот это было ново! Я просто не знал, как  взяться
     за дело. Они никогда не получают таких приглашений, и,  стало  быть,  у
     них нет агентов. Вдобавок, я понятия не имел, сколько им предложить.  Я
     знал, что они берут меньше, чем актеры, у них  ангажементы  на  большие
     сроки - иногда на сорок лет, - но это  не  имеет  отношения  к  данному
     случаю, когда речь идет о случайной работе. А затем  -  критиков  такое
     множество! На премьеры они расхватывают все кресла в первых  рядах,  вы
     для  родной  матери  не  найдете  приличного  билета.  И  нужно   целое
     состояние, чтобы пригласить всю ораву.
Граф. Конечно, я и не помышлял о том, чтобы звать всех.  Только  нескольких,
     первоклассных знатоков театра.
Сэвоярд. Вот именно!  Вы  хотите  выслушать  всего  несколько  отзывов,  так
     сказать характерных.  Из  сотни  рецензий  всегда  найдется  не  больше
     четырех, непохожих на остальные. Ну-с, так вот я  и  раздобыл  для  вас
     нужную четверку. А как вы думаете, сколько это мне стоило?
Граф (пожимая плечами). Не имею ни малейшего представления.
Сэвоярд. Десять гиней  плюс  расходы.  Эту  десятку  пришлось  дать  Флонеру
     Банелу. На меньшее он бы не пошел. А запросил он  пятьдесят.  Я  должен
     был дать ему десять, потому что, если бы не пришел он, не пришли  бы  и
     другие.
Граф. Но как же остальные, если мистер Фланел...
Сэвоярд (шокированный). Флонер Банел!..
Граф. ...если мистер Банел получил все десять гиней?
Сэвоярд. О, это я уладил! Так как спектакль великосветский, то прежде  всего
     я пошел к Тротеру.
Граф. Ах, вот как! Я очень рад, что вы получили согласие мистера Тротера.  Я
     читал его "Веселые впечатления".
Сэвоярд. Видите ли, я его немножко побаивался. Он не из тех, кого я  называю
     доступными, и сначала он держал себя довольно холодно. Но когда  я  ему
     все объяснил, сказал, что ваша дочь...
Граф (с беспокойством перебивая). Надеюсь, вы  не  сказали,  что  она  автор
     пьесы?
Сэвоярд. Нет, это хранится в глубокой тайне. Я сказал только, что ваша  дочь
     просила поставить настоящую  пьесу  настоящего  автора  и  с  настоящим
     критиком и прочими аксессуарами. Как только я  упомянул  о  дочери,  он
     стал шелковым. У него самого есть дочь. Он и слышать не хотел о  плате!
     Пожелал прийти  только  для  того,  чтобы  доставить  ей  удовольствие.
     Обнаружил человеческие чувства. Я был изумлен.
Граф. Чрезвычайно любезно с его стороны.
Сэвоярд.  Затем  я отправился к Воэну; он вдобавок и музыкальный критик, - а
     вы  говорили,  что,  по  вашему  мнению, там есть музыка. Я ему сказал,
     что  Тротеру  будет  скучно без него, и он, молодчина, тотчас же обещал
     приехать.  Затем  я  подумал, что вам захочется видеть у себя одного из
     самых  передовых  -  из  тех ребят, которые смотрят последние новинки и
     клянутся,  что  это  старомодно.  И  я  залучил  Гилберта Гона. Словом,
     четверка хоть куда! Кстати (взглянув на часы), они сейчас придут.
Граф.  До  их  прихода,  мистер  Сэвоярд,  не  можете  ли  вы  сообщить  мне
     какие-нибудь сведения о них? Это помогло бы  мне  поддерживать  с  ними
     беседу. В Англии, как вы изволили заметить, я держусь  вдали  от  всего
     этого и могу, по неведению, сказать что-нибудь бестактное.
Сэвоярд. Что бы вам такое сообщить? Так как англичан вы не любите,  то  вряд
     ли вы споетесь с Тротером: он  англичанин  до  мозга  костей.  Счастлив
     только в Париже и по-французски говорит до того безупречно, что,  стоит
     ему раскрыть рот, в нем немедленно узнают англичанина. Очень  остроумен
     и тому подобное. Делает вид, будто презирает театр, и говорит, что люди
     слишком носятся с искусством.

                           Граф крайне возмущен.

     Но,  понимаете  ли,  это  он только из скромности, ведь искусство - его
     специальность... и, пожалуйста, не дразните его Аристотелем.
Граф. Почему бы я стал его дразнить Аристотелем?
Сэвоярд. Ну, этого я не знаю, но так уж принято его дразнить. Впрочем, вы  с
     ним поладите: он человек светский и неглупый. Но вот с  Воэном  следует
     быть осторожным.
Граф. В каком смысле, разрешите спросить?
Сэвоярд. Видите ли, Воэн лишен чувства юмора, и, если вы с  ним  шутите,  он
     думает, будто вы умышленно его оскорбляете. Заметьте:  это  не  значит,
     что он не понимает шутки. Нет, шутку он понимает, но она ему неприятна.
     От комической сцены ему становится тошно, он уходит из  театра  сам  не
     свой и шельмует всю пьесу.
Граф. Не кажется ли вам, что это очень серьезный недостаток для человека его
     профессии?
Сэвоярд. Еще бы! Но  Воэн  честен,  он  не  заботится  о  том,  нравится  ли
     кому-нибудь то, что он говорит, или не нравится. А вам нужен хоть  один
     человек, который будет говорить то, чего никто другой не скажет.
Граф. Мне кажется, что в данном случае  принцип  разделения  труда  проведен
     слишком  основательно  -  как  будто  честность   и   прочие   качества
     несовместимы. А можно узнать. какова специальность мистера Гона?
Сэвоярд. Гон - интеллигент.
Граф. А разве не все они интеллигенты?
Сэвоярд. Что вы! Боже сохрани! Вы должны быть осторожны в этом отношении.  Я
     бы не хотел, чтобы меня кто-нибудь назвал интеллигентом; и вряд ли  это
     придется по вкусу хоть одному англичанину! Интеллигенты, знаете  ли,  в
     счет не идут, но тем не менее важно  их  залучить.  Гон  -  из  молодых
     интеллигентов. Он сам пишет пьесы.  Он  полезен,  потому  что  разносит
     старых интеллигентов, которые ему мешают. Но можете мне  поверить,  что
     ни один из этих трех молодчиков, в сущности, не имеет значения.  Флонер
     Банел  -  вот  кто  вам  нужен.  Банел  -  действительно  представитель
     английских зрителей. Если пьеса ему нравится, можно поручиться, что она
     понравилась бы и  сотне  тысяч  лондонцев,  узнай  они  только  о  ней.
     Вдобавок, Банел знаком с закулисной стороной театра. Мы его знаем, и он
     нас знает. Он знает все входы и выходы, знает, чего хочет, знает, о чем
     говорит.
Граф (с легким вздохом). Должно быть, умудрен годами и опытом?
Сэвоярд. Годами! Я бы ему дал двадцать лет, никак  не  больше.  Но  в  конце
     концов, это ведь работа не для стариков, не так ли? Быть может, Банел и
     не задирает нос, как Тротер и прочие, но к нему я прислушиваюсь больше,
     чем к кому бы то ни было в Лондоне. Он рядовой обыватель, - а  это  как
     раз то, что вам нужно.
Граф.  Я  готов  пожалеть,  что  вы  не   удовлетворили   требование   этого
     джентльмена. Я охотно заплатил бы пятьдесят гиней за здравое  суждение.
     Как бы он не подумал, что его обсчитали!
Сэвоярд.  Пусть  думает.  Это  уже чересчур - запрашивать пятьдесят. В конце
     концов,  кто  он  такой?  Всего-навсего  газетчик. Это для него большая
     удача - заработать десять гиней. Я уверен, что за такую же точно работу
     он частенько брал полфунта.

          Фанни  О'Дауда  стремительно выходит из-за занавеса; она
          возбуждена  и  нервничает.  Девятнадцатилетняя девушка в
                  платье той же эпохи, что и костюм отца.

Фанни. Папа, приехали критики! Один из них в треуголке и со  шпагой,  как...
     (Замечает Сэвоярда.) Ах, простите!
Граф. Это мистер Сэвоярд, твой импресарио, моя милая.
Фанни (протягивая руку). Здравствуйте.
Сэвоярд. Очень рад познакомиться с вами, мисс О'Дауда. Пусть  треуголка  вас
     не пугает. Тротер - член нового Академического комитета. Он уговорил их
     там ввести мундиры, как во  Французской  академии,  а  я  попросил  его
     явиться в мундире.
Лакей (докладывает). Мистер Тротер, мистер Воэн, мистер Гон,  мистер  Флонер
     Банел.

          Входят  четыре  критика. Тротер - в мундире, со шпагой и
          треуголкой;  ему  лет  пятьдесят.  Воэну - сорок. Гону -
          тридцать.   Флонеру   Банелу  -  двадцать,  и  он  резко
          отличается  от  остальных: в тех можно с первого взгляда
          узнать профессионалов, Банел - человек, не нашедший себе
          применения  в  коммерции;  он ухитряется зарабатывать на
          жизнь  благодаря  своеобразному мужеству, которое делает
          его  беззаботным,  веселым  и  дерзким, а этому мужеству
          помогает некоторая способность к писательству, тогда как
          удобное  невежество  и  отсутст