одил в лаборатории  Тагеки Ки,-- ему удалось сократить время сна до
трех  часов  в сутки.  Все  опыты  проводились с необходимой  методичностью.
Пятьсот  желтых  мышей  благополучно  скончались.  Афганский  желтый  пес  с
поразительной родословной, купленный за большие деньги, протянул менее  часа
после  того, как вылакал из  миски молоко  с  несколькими каплями  "раствора
Маннихона". Черно-белая дворняжка, освобожденная из загона за три доллара, с
довольно счастливой мордой пролаяла два дня после  того, как ее угостили тем
же блюдом. Сотни мертвых  серебряных карасей лежали  в холодильниках Тагеки;
бабуин  с желтой задницей, проявлявший глубокую  симпатию к Тагеке, терпимое
отношение к Крокетту и горячее  желание расправиться  с Маннихоном,  почил в
бозе через  десять минут после  того,  как  его интимные  части прополоскали
специально ослабленным для этой цели вариантом раствора.
     В течение всего этого научного периода  домашние дела  Маннихона шли из
рук вон плохо.  Но что он  мог поделать?  Ведь не смел рассказать  жене, чем
именно  занимается.  Пояснил  просто, что  работает  вместе  с  Крокеттом  и
Тагекой. Из-за  местных законов  на собственность он собирался развестись  с
ней еще до того, как новоиспеченная компания начнет получать прибыль.
     --  Чем  вы там, ребята,  занимаетесь каждую ночь? -- спрашивала миссис
Маннихон.-- Плетете гирлянду из маргариток всех цветов радуги?
     "Придется  тащить  еще  один крест,--  думал  Маннихон.--  Но  это дело
временное".
     Раствор  не действовал ни на цветы, ни на овощи, а на  лошадях пока  не
испытывали. Несмотря на некоторые бесхитростные манипуляции которые проделал
с раствором Крокетт  (ему  удалось  выделить  две  молекулы  углеводорода из
"Флоксо",   и   он   бомбардировал   диоксоттетрамеркфеноферроген-14  самыми
разнообразными  радиоактивными   изотопами),   остаточные  кольца  постоянно
оставались   на  всех  используемых   материалах,  даже  после  утомительной
обработки их щеткой.
     В то  время  как  двое  его  коллег  продолжали спокойно  и невозмутимо
работать,  тщательно проверяя каждую  ночь ключи,  ведущие к успеху, и таким
образом  добиваясь изо дня  в день  поразительных творческих результатов  на
благо  компании "Фогель-Полсон",  Маннихон,  у которого постоянно  кружилась
голова  от недосыпания, начинал  приходить в отчаяние: все меньше верил, что
ему  удастся  найти практическое применение своему раствору. Можно, конечно,
написать  небольшую  диссертацию, ее  напечатают или  нет;  в первом  случае
два-три биохимика в стране вяло полистают написанные  им страницы, но дальше
ничего не сдвинется --  очередное зашедшее в тупик исследование положат  под
сукно и забудут. А ему  придется ездить на своем  "Плимуте" до конца жизни и
никогда  не  увидеть,  как  выглядит судебная комната,  где  слушают  дела о
разводах.
     Ни  с Крокеттом,  ни  с Тагекой Ки он  своими опасениями не делился. Да
разве можно вообще чем-нибудь делиться  с ними? Вначале они слушали его хоть
и в пол уха,  но  недели через две вообще перестали обращать внимание, когда
заводил  свою  речь. Работу выполнял  в  полной  тишине,-- мыл  лабораторное
стекло,  записывал  под  диктовку  и закладывал на хранение  срезы. Начались
неприятности и в компании  "Фогель -- Полсон": еженедельные краткие отчеты о
якобы проведенных экспериментах  не  вызывали  у начальства восторга,  и вот
однажды он получил лично от мистера Полсона зловещую памятку в нежно-голубом
конверте.  На  большом листе бумаги мистер Полсон  собственноручно нацарапал
только одно слово: "Ну?" ничего многообещающего.
     Маннихон  и решил  оставить  дело --  он должен  уйти,-- надо хоть  раз
выспаться.  Однако сообщить  о  своем  намерении партнерам  все  не  находил
удобного  случая.  сказать  это  в лицо Тагеке  Ки,  в общем-то  безразлично
далекому от него человеку, он не  посмеет, но, если удастся застать Крокетта
одного на минуту-другую -- ему он все скажет, тут есть шанс: в конце концов,
Крокетт -- белый человек.
     И начал повсюду ходить тенью за Крокеттом, поджидая его, выслеживая как
мог. Возможность  представилась почти через  неделю: он ожидал у  ресторана,
куда  Крокетт обычно приходил  на ланч и  завтракал  в  компании потрясающей
девицы  или  даже нескольких. Ресторан назывался "Прекрасная  провансалька",
любое  блюдо стоило  не меньше  десяти  долларов --  без  вина.  Само собой,
Маннихон  там никогда не ел, а приходил на ланч в  столовую компании "Фогель
--  Полсон", где можно поесть  всего за восемьдесят  пять  центов -- это ему
больше всего нравилось на работе.
     В этот  жаркий день поблизости нет  никакой  тени,  негде  укрыться  от
палящего солнца. Ожидая Крокетта, Маннихон из-за постоянного  головокружения
качался из стороны в сторону, словно на палубе, корабля. Наконец-то, вот его
"ланчия"  --  подъезжает  к  ресторану;  теперь Крокетт один... Не  выключая
мотора попросил служащего на  автомобильной  стоянке  позаботиться о машине,
припарковать  ее   и   большими  шагами  направился   к  двери   "Прекрасной
провансальки" не замечая Маннихона, хотя проходил в трех футах от него.
     -- Горшок! -- окликнул его Маннихон.
     Крокетт остановился, оглянулся: его угловатые черты янки заострились от
неудовольствия.
     -- Что, черт подери, ты здесь делаешь?
     -- Горшок! Мне нужно поговорить с тобой...
     -- Послушай, какого черта ты качаешься? Ты что, пьян?
     -- Вот как раз по этому поводу мне и хотелось поговорить...
     Вдруг  на  лице  Крокетта  появилось  странное  выражение --  холодное,
напряженное,  оценивающее;   он   вглядывался  куда-то  вдаль,  через  плечо
Маннихона, не обращая никакого внимания на него самого.
     -- Ты только посмотри! -- воскликнул он.
     --  Вы,  ребята,  были  очень  добры ко мне,  очень великодушны  и  все
такое,-- начал Маннихон, накренившись к нему,-- но мне нужно...
     Крокетт грубо схватив его за плечо, повернул вокруг оси.
     -- Я же сказал -- посмотри!
     Тяжело  вздохнув, он  посмотрел -- ничего особенного:  на  той  стороне
улицы, перед баром,-- старый, разбитый фургон, нагруженный пустыми бутылками
из-под имбирного эля. В него впряжена  дряхлая лошадь,  стоит понурив голову
от жары.
     -- Куда же мне глядеть, Горшок?
     В глазах у него двоится, но не досаждать же коллеге своими бедами.
     -- Лошадь, парень, лошадь!
     -- Что с ней, с этой лошадью, Горшок?
     -- Не видишь разве, какого она цвета?
     -- Же-елтого... То есть... я хочу сказать -- она желтого цвета.
     --  Все  достается тому, кто  умеет  ждать,-- многозначительно произнес
Крокетт и вытащил  из  кармана маленькую  бутылочку "раствора Маннихона"  --
повсюду таскал ее с собой.
     Все же он, что ни говори, прилежный ученый и не из тех приспособленцев,
которые  запирают  на замок свой мозг, когда  закрывают двери  своего офиса.
Крокетт быстро налил  себе немного раствора на ладонь правой руки и  передал
бутылочку Маннихону  --  пусть  подержит,  на  случай  если  полиция  начнет
задавать  вопросы. Осторожно,  неторопливо направился  через  улицу к желтой
лошади  и фургону,  заваленному  пустыми  бутылками  из-под  имбирного  эля.
Впервые  Маннихон  увидел,  что  Крокетт  идет  куда-то  с   такой   ужасной
медлительностью.
     Крокетт  подошел  к  лошади:  возницы нигде  не  видно, улица пустынна,
только проехал "бьюик" -- за рулем цветной водитель.
     -- Милая старая кляча...-- Влажной ладонью он похлопал лошадь по морде;
так  же неторопливо  вернулся к Маннихону, прошептал:  -- Ну-ка,  засунь эту
проклятую  бутылку  в карман!  -- И, взяв коллегу за  руку,  вытер последние
капли жидкости о его рукав.
     С  виду жест  казался таким дружеским,  но Крокетт впился  ему  в  руку
пальцами  словно железными крюками. Маннихон сунул бутылку  в  карман, и они
пошли рядышком к ресторану.
     Бар  "Прекрасной  провансальки"  располагался  параллельно  витрине  --
бутылки  с  крепкими  напитками  выстроились  рядами  на  стеклянных  полках
напротив  и при  свете  с улицы сияли  как драгоценности хорошо рассчитанный
психологический  эффект.  В темной глубине  ресторана видно  довольно  много
посетителей -- безмолвно поглощают дорогую французскую  снедь --  свои ланчи
по десять долларов; зато в баре, кроме них двоих, никого.  В салоне довольно
прохладно --  работает кондишна -- и  Маннихона  охватила  невольная  дрожь,
когда он  усаживался на высокий стул  у стойки,  поглядывая на  улицу  через
строй поблескивающих бутылок. Желтая лошадь отлично просматривается в зазоре
между бутылками "Шартреза" и "Нойли-Пра": не двигается,  по-прежнему  клонит
голову -- жара совсем одолела.
     --  Что  будете пить,  мистер  Крокетт?  --  осведомился бармен.--  Как
обычно?
     Здесь его прекрасно знают...
     -- Как  обычно, Бенни,--  ответил  Крокетт.--  И один "Александер"  для
моего приятеля.
     --  Крокетт  никогда ничего не забывает.  Стали наблюдать  за недвижной
лошадью  через бутылки, пока Бенни готовил "Джэка Дэниела" и  "Александера".
Бармен  поставил перед ними напитки, и Крокетт одним  глотком выпил половину
стаканчика. Маннихон медленно тянул свой "Александер".
     -- Горшок,-- начал он,-- мне в самом деле нужно с тобой поговорить. Вся
эта наша затея сказывается на мне...
     -- Погоди! -- оборвал его Крокетт.
     На той  стороне улицы  возница  фургона  выходил  из  бара; забрался на
козлы,  взялся за вожжи --  и в это  мгновение лошадь медленно опустилась на
колени и рухнула, в упряжке, на землю.
     --  Принеси-ка нам сюда еще по стаканчику,-- попросил Крокетт.-- Пошли,
Флокс, ставлю тебе ланч.-- И заказал жаркое из рубца  по-кайенски и бутылку,
крепкого сидра.
     Да, этот  Крокетт  явно  не типичный  янки. Как только  Маннихон увидел
поданное блюдо,  ощутил  его аромат,-- понял: теперь все  внимание  желудку.
Когда  ему  приходилось пробовать такой деликатес? В  результате  так  и  не
сказал ничего Крокетту по поводу своего намерения уйти.
     -- А теперь предпримем следующий шаг,-- заговорил Тагека Ки.
     Вся троица работала в его лаборатории на чердаке; было еще сравнительно
рано -- только полтретьего ночи. Тагека воспринял новости  об эксперименте с
желтой лошадью  без  удивления, хотя,  по его мнению,  плохо,  что не сумели
получить срезы.
     --  Мы  продвинулись,  экспериментируя  на  низших  позвоночных,  ровно
настолько,   насколько   необходимо,  продолжал   хозяин.--  Следующий   наш
эксперимент неизбежно напрашивается сам собой.
     Маннихон не чувствовал, однако, никакой нависшей над  ними неизбежности
и потому поинтересовался:
     -- Что же это за эксперимент?
     Впервые Тагека  Ки прямо ответил  на один  из  поставленных  Маннихоном
вопросов -- просто, как ни в чем не бывало.
     -- Человек.
     Тот,  изумленный, широко  открыл рот, да так и  закрыл. Крокетт  сделал
гримасу, призывая к вниманию, и заявил:
     -- Предвижу кое-какие осложнения.
     --  Ничего серьезного,-- возразил  Тагека Ки.-- Нам понадобится  только
одно  -- доступ  в больницу, где имеется  приличный  набор  пигментированных
субъектов.
     -- Ну, я знаю всех в "Лейквью дженерал" в  Даун-таун,-- проинформировал
его Крокетт,--  но не  думаю, что  мы найдем там нужных  подопытных. В конце
концов,  живем на Среднем Западе.  Вряд ли нам удастся найти  даже двух-трех
индейцев в год,-- весьма сомнительно.
     -- Лично я  не доверяю этим ребятам из "Лейквью дженерал",--  признался
Тагека  Ки,--  неряшливы,  небрежны.  Тот,  которого мы выберем, само  собой
должен  стать нашим полноправным партнером,  а мне никто там  не  импонирует
настолько, чтобы бросить к его ногам целое состояние.
     Именно в эту минуту Маннихону  захотелось вмешаться  в разговор.  Слово
"состояние",  показалось  ему, по меньшей мере неудачно подобрано.  Все, что
они до  сих пор  сделали,  насколько  это касается  его, Маннихона,  напрочь
лишено всякой  возможности  получать  прибыль. Но Тагека Ки  увлечен  своими
новыми планами, говорит вполне осознанно, четко.
     -- Мне кажется, все  сейчас  указывает в сторону Западного побережья,--
сразу  на  ум  приходит  Сан-Франциско,-- развивал  свою  мысль Тагека Ки.--
Высокий  процент  цветного  населения;  хорошие,  с  отличным  обслуживанием
больницы,    с    большими,    несегрегированными    палатами,   по    линии
благотворительности...
     --  Китай-город,-- добавил  Маннихон,--  он проводил  там  свой медовый
месяц;   попробовал  суп   из  акульих   плавников,   объяснив  тогда   свою
расточительность Лулу: "Женишься один раз".
     -- У  меня есть друг в штате больницы "Милосердие  к больным  раком",--
вспомнил Тагека Ки,-- Людвик Квелч.
     --  Конечно,  конечно,--  кивнул   Крокетт,--  Квенч:  рак  простаты,--
первоклассный специалист.-
     -- Крокетт, кажется, знает всех на свете.
     --  Первый отличник на своем курсе  в Беркли, учился там за три года до
моего  поступления,--  продолжал  Тагека  Ки.--  Нужно  ему  позвонить.--  И
потянулся за трубкой.
     -- Погодите,  погодите,  прошу  вас!  -- хриплым голосом  запротестовал
Маннихон.--  Не  хотите ли вы сказать, что собираетесь экспериментировать на
живых людях? Может, даже отправить их на тот свет?
     -- Горшок,-- недовольно воззвал Тагека Ки,-- ты привел  этого парня, ты
втянул его в нашу затею, так что разберись!
     -- Флокс! --  обратился к нему Крокетт с явным раздражением.-- В общем,
все сводится к следующему: ты кто такой -- ученый или не ученый?
     Тем временем Тагека Ки уже набирал номер телефона в Сан-Франциско.
     -- Погоди-и, дай поду-умать,-- тянул в трубку Людвик Квелч,-- что у нас
есть, что можем предложить,-- я имею  в виду местное отделение Блюмштейна. С
него, видимо, можно начать. Ты согласен со мной, Тагека?
     --  Местное отделение  Блюмштейна... Идеальный выбор,--  одобрил Тагека
Ки.
     Квелч  приехал четырнадцать часов спустя  после звонка в Сан-Франциско.
Тагека и  Крокетт уединились с ним  и  проговорили в запертой  гостиной весь
день  и  весь  вечер. Только около  полуночи к научной конференции допустили
Маннихона.  Квелч  --  громадный  мужчина,  высокого роста,  с двумя  рядами
великолепных белоснежных зубов  и доброжелательными манерами,  свойственными
жителям Западного побережья; всегда  в дорогих костюмах, долларов по триста,
и галстуках из великолепных, легких тканей,-- вызывал инстинктивное доверие.
Получил   известность,   когда  произнес  по  общенациональному  телевидению
несколько  потрясающих  спичей  --  нападал на  состояние  здравоохранения в
стране.
     Вытащив из  кармана  записную  книжку  в  обложке из крокодиловой кожи,
Квелч принялся листать ее крупными пальцами.
     -- В настоящий момент,--  подытожил он,-- у нас находятся  тридцать три
белокожих,  двенадцать негров, трое лиц неопределенной  национальности, один
индус,  один   бербероараб   и  семеро   представителей   Востока:   шестеро
предположительно  китайцы,  а  один определенно японец; все мужеского  пола,
разумеется.--  И добродушно рассмеялся такой ссылке на свою специализацию --
рак предстательной железы.-- Я  назвал бы этот набор неплохим образцом,  что
скажете?
     -- Могу только подтвердить твои слова,-- ответил Тагека Ки.
     -- Все -- на последней стадии болезни? -- осведомился Крокетт.
     --  Грубо говоря, процентов восемьдесят,-- уточнил Квелч.-- А почему вы
спрашиваете?
     --  Только  ради  вот  нашего   коллеги,--  ткнул  Крокетт   пальцем  в
Маннихона,-- выражает по этому поводу беспокойство.
     --  Очень   рад  убедиться,  что  весьма   разреженный  воздух  научных
исследований  не сказался  на  ваших  восхитительных юношеских угрызениях.--
Квелч положил огромную лапищу  Маннихону на плечо. Не стоит зря тревожиться:
жизнь ни одного из этих пациентов не будет укорочена... в заметной мере.
     -- Благодарю вас, доктор,-- промычал в ответ Маннихон.
     Квелч посмотрел на часы.
     -- Ну,  мне пора --  труба зовет. Поддерживаем контакт.-- Он засунул  в
свой  саквояж  литровую  бутылку  в  свинцовом  футляре --  в  такой  обычно
перевозят летучие кислоты.-- Скоро объявлюсь.-- И быстро направился к двери.
     Тагека  Ки  пошел  проводить  его;  перед дверью  остановился,  услышав
несколько слов, произнесенных Квелчем, и заговорил:
     -- Что  такое опять? Четверть всех  прибылей --  каждому из  партнеров;
эксклюзивные  права Ки на  Гватемалу и Коста-Рике;  доля Маннихона в странах
Северной  Европы за  десять  лет...  Всем  сказано в  меморандуме, который я
вручил тебе сегодня днем.
     -- Да, конечно,-- подтвердил Квелч.--  Но я хотел бы уточнить кое-какие
пункты   со   своими  адвокатами6  когда  будут  оформлены  все  необходимые
документы. Очень приятно с  вами встретиться, ребята! -- Помахал  Крокетту и
Маннихону и вышел.
     --  Боюсь,  придется  нам  расстаться   сегодня  ночью  довольно  рано,
ребята,--  предупредил  Тагека Ки.--  Мне еще предстоит  завершить кое-какую
работу.
     Маннихон  пошел сразу  домой,  с  вожделением думая о  первой за многие
недели ночи,  когда поспит до  утра. Жены дома  не оказалось --  играет, как
всегда, бридж. Ох  и заснет же он сейчас -- ему не  удалось сомкнуть глаз до
рассвета.
     -- Сегодня звонил Квелч,--  первым делом  сказал ему утром Тагека Ки.--
Сообщил о первых результатах.
     Веки у Маннихона задергались в мелких спазмах, и ему вдруг стало трудно
дышать.
     -- Вы не против, если я сяду?
     Только что  он  позвонил в  квартиру Тагеки,  и  японец сам открыл  ему
дверь.  Хватаясь  руками за  стены,  чтобы  не  упасть,  Маннихон  прошел  в
гостиную,  где   и  сел  весьма  неуверенно  на  капитанский  стул.  Крокетт
развалился  на кушетке  со  стаканом виски на груди. По выражению его  лица,
Маннихону не удалось определить, в каком тот пребывает состоянии -- печален,
счастлив или попросту пьян.
     Тагека  появился  в  комнате вслед за  Маннихоном и  поинтересовался на
правах хозяина:
     -- Не принести ли чего-нибудь! -- пива, соку?
     -- Нет, ничего не надо, благодарю вас,-- отказался Маннихон.
     Впервые со времени знакомства Тагека с ним подчеркнуто вежлив.  Значит,
надо приготовиться к чему-то ужасному -- в этом нет никаких сомнений.
     -- Что сообщил нам доктор Квелч?
     -- Просил  передать  тебе  приветы.-- Тагека уселся  между  Крокеттом и
Маннихоном на  скамью сапожника и запустил палец в дырку пряжки с серебряной
чеканкой на поясе джинсов.
     -- Что еще? -- спросил не удовлетворился этим Маннихон.
     --  Первый   эксперимент  завершен.   Квелч  собственноручно   произвел
подкожные  впрыскивания  раствора  восьми  пациентам:  пятерым  белым, двоим
чернокожим  и  одному желтому. У семерых  пациентов  не наблюдалось  никакой
реакции. Вскрытие восьмого...
     --  "Вскрытие"!  --  Легкие  Маннихона   выбрасывали   воздух  упругими
струями.-- Значит, мы убили человека!
     --   Ах,   не  теряй  рассудка,  Флокс!  --  послышался  усталый  голос
Крокетта,-- стакан  с виски  то опускался, то поднимался у него на  груди.--
Ведь это произошло в Сан-Франциско, за две тысячи миль от нас.
     -- Но ведь это мой раствор, я...
     -- Это наш раствор, Маннихон,--  спокойно поправил его Тагека.-- А если
считать Квелча, то всего нас четверо.
     -- Мое, твое, наше --  какая разница!  Этот несчастный  китаец  мертвый
лежит на мраморной плите в...
     -- Просто  не понимаю,  как с  твоим  темпераментом, Маннихон, ты  стал
исследователем,-- охладил его пыл Тагека.-- Твое место в психиатрии. Если ты
намерен заниматься с нами бизнесом, нужно научиться себя сдерживать.
     -- "Бизнесом"! -- возопил возмущенный Маннихон и с трудом, пошатываясь,
встал  на  ноги.-- Какой  же  это  бизнес?  Да как вы  смеете  так  все  это
называть?! Убить  больного  раком китайца  в Сан-Франциско! Ничего себе!  --
Голос его полнился непривычной иронией.-- Мне  приходилось слышать о наглом,
преступно