елкой дроби. И теперь, встав
позади  Хью,  мистер  Голстайн  хищно   смотрел  на  его  очки,  совсем  как
итальянский  генерал,  обозревающий  еще независимый  Триест. Здоровье  Хью,
пусть и не такое уж слабое, оставляло желать лучшего. Он  часто простужался,
а  после ленча глаза наливались кровью. Мистер Горслайн все замечал, включая
и тот факт, что  в холодную погоду Хью каждый час по  несколько раз бегал  в
туалет. В такие дни мистер Горслайн нарушал привычное молчание и рассказывал
о  диетах, призванных очистить носовые  каналы, снять  перенапряжение глаз и
улучшить работу почек.
     В то утро мистер  Горслайн  заходил в комнатку Хью  дважды. Первый  раз
молча  постоял за  его  стулом  пять  минут,  потом  спросил:  "Все  еще  на
содалите?" -  и  вышел.  Второй, постояв восемь  минут, изрек: "Форестер, ты
толстеешь. Белый хлеб", - и отбыл. Оба раза у Хью возникло знакомое ощущение
в паху.
     * * *


     Перед самым ленчем  на  работу к Хью забежала его  дочь.  Поцеловала со
словами:  "Поздравляю с  праздником,  папуля",  -  и протянула продолговатую
коробочку, перевязанную  цветной лентой. Двадцатидвухлетняя Клара  уже  пять
лет  как вышла  замуж, но по=прежнему называла его папулей. Хью  в некотором
недоумении открыл коробочку. В ней лежала  ручка  с золотым пером. Четвертая
из подаренных Кларой за последние шесть лет: две он получил на дни рождения,
третью - на Рождество. Дочь не унаследовала отцовской памяти.
     - Это еще по какому поводу? - спросил Хью.
     - Папуля! - воскликнула Клара. - Ты шутишь.
     Хью уставился на ручку. Он знал, что день этот определенно не Рождество
(25 декабря), а сам он появился на свет летом (12 июня), а не зимой.
     - Не может быть! - изумленно продолжила Клара. - Неужели ты забыл?
     Хью вспомнил лицо Нарцисс за завтраком, дернувшийся носик.
     - Боже, - выдохнул он.
     -  Купи цветы, прежде чем  появишься  на  пороге, - наказала ему Клара.
Озабоченно всмотрелась в отца. - Папуля, ты в порядке?
     - Разумеется, я в порядке, - раздраженно бросил Хью. - Все когда=нибудь
забывают день свадьбы.
     - Только не ты, папуля.
     - Я тоже. В конце концов, я - человек, - но случившееся потрясло Хью до
глубины души. Он скрутил с ручки колпачок и, низко опустив голову, написал в
блокноте  большими буквами: "ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГОДОВЩИНА СВАДЬБЫ". Теперь у
него было восемь  перьевых  ручек. -  То, что мне  нужно, Клара, - он  убрал
ручку в карман. - Премного тебе благодарен.
     - Ты не забыл, что обещал  пригласить меня на ленч, не так ли?  - Клара
позвонила днем раньше, чтобы договориться о ленче, потому что у нее, сказала
она Хью, возникла насущная необходимость обсудить с ним серьезные проблемы.
     - Разумеется, нет, - резковато ответил Хью. Надел пальто и они вышли из
его закутка.
     Хаю  заказал  камбалу,  передумал,  остановился  на бараньей  отбивной,
вспомнив слова Нарцисс о том, что на обед будет рыбу. Клара заказала жареную
курицу, салат "Уолдорф" и бутылку вина,  сказав, что после бутылки вина день
бежит  веселее. Хью  не  понимал,  почему  двадцатидвухлетняя женщина  может
изгнать  грусть из  второй половины своего  дня, лишь выпив бутылку вина, но
предпочитал не вмешиваться.
     Пока Клара изучала  винную карту, Хью достал из кармана письмо Мортона,
прочитал. Сын просил прислать двести пятьдесят долларов. Вроде бы он одолжил
у  соседа по общежитию "плимут",  а после  танцев влетел  в канаву  и ремонт
обошелся в 125 долларов. Рядом с ним сидела  девушка,  которая  сломала нос.
Доктор нос  выправил,  но  прислал  счет  на  сто долларов,  который  Мортон
пообещал оплатить. Десять долларов требовались ему на две книги  по этике, а
еще пятнадцать, как  написал  Мортон, чтобы получилась  круглая  цифра.  Хью
сунул письмо в карман, ничего  не сказав Кларе. "В прошлом  году,  - подумал
он, - было хуже". Тогда  Мортона едва  не отчислили, поймав на списывании на
экзамене по математике.
     За курицей и вином Клара рассказала отцу о  своих проблемах. В основном
они вертелись вокруг ее мужа,  Фредди. Она  никак не  могла решить,  уйти от
него  или  родить  ребенка. Она не  сомневалась, что у  Фредди  есть  другая
женщина, на Восточной 78=й улице, с которой он обычно  встречается во второй
половине дня, но, прежде чем сделать первый  шаг в том или ином направлении,
она хотела, чтобы Хью поговорил  с Фредди как  мужчина с мужчиной и выяснил,
какие у того намерения. Когда она поднимала этот вопрос, он просто уходил из
дома и  ночевал в отеле. Если дело шло к  разводу, она хотела бы получить от
Хью тысячу  долларов, необходимых для  того, чтобы  прожить  шесть недель  в
Рено, поскольку Фредди уже сказал ей, что не даст на эту ерунду  ни цента. А
кроме  того,  на  текущий   момент  Фредди  испытывал  некоторые  финансовые
затруднения.   Он  допустил  перерасход  по  своему  счету  в  автомобильном
агентстве, на  которое работал, и ему урезали лимиты.  Если  же они  заведут
ребенка,  доктор, у которого она  хотела  бы  наблюдаться,  стоил  восемьсот
долларов, еще в пятьсот обошлось бы  пребывание в больницу,  но Клара знала,
что и в этом могла рассчитывать на папулю.
     Она  пила вино и говорила,  тогда  как  Хью ел  молча. Фредди  уже пять
месяцев  не платит членские взносы в гольф=клубе и его вышибут оттуда,  если
он не внесет  деньги до воскресенья, это действительно срочное дело,  потому
что  от такого  позора  не отмоешься,  и Фредди рвет  и  мечет с того самого
момента, как получил письмо от секретаря клуба.
     - Я ему сказала, - на глазах Клары заблестели слезы, - что готова пойти
работать, но он заявил, что скорее умрет, чем даст людям повод говорить, что
он  не способен содержать семью, и такая точка зрения достойна уважения. Еще
он сказал, что не может обращаться к тебе за каждым центом. Это тоже говорит
в его пользу, не так ли?
     - Да, - Хью помнил, что  за  последние четыре года зять одолжил у  него
3850  долларов и  не  вернул ни  цента. -  Он знает,  что о  чем ты  сегодня
собиралась поговорить со мной?
     - В общих чертах.
     Клара налила себе вина. Выискивая в салате последние кусочки  яблока  и
орехи, сказала, что ей не очень=то хочется грузить его своими проблемами, но
он - единственный в мире человек, суждениям которого она полностью доверяет.
Он такой умный,  трезвомыслящий, находчивый,  тогда как  она не знает, любит
Фредди или нет, понятия не имеет, как жить дальше, ей противно смотреть, как
Фредди  все время мучается из=за нехватки денег, и она хочет получить от Хью
прямой  ответ: считает ли  он, что она, в свои двадцать  два года, готова  к
тому,  чтобы стать  матерью?  К  тому времени, когда они  допили  кофе,  Хью
пообещал в самое ближайшее время поговорить с Фредди о женщине с 78=й улицы,
оплатить как поездку в  Рено, так и услуги  акушера=гинеколога, и в принципе
согласился дать денег на уплату членских взносов в гольф=клуб.
     По  пути на работу Хью  купил Нарцисс  сумочку из крокодиловой  кожи за
шестьдесят долларов и,  выписывая чек и протягивая его  продавщице, недобрым
словом, разумеется, про себя, помянул инфляцию.
     После  ленча  работалось ему с трудом, потому  что  мысли его  занимала
Клара (корь в  четыре года, годом позже свинка,  корректирующие пластинки на
зубах  с  одиннадцати  до  пятнадцати,   прыщи  на  лбу  с  четырнадцати  до
семнадцати).  Так что  с Сорренто дела продвигались  очень медленно.  Мистер
Горслайн застывал  за его  спиной  дважды.  Первый раз  спросил:  "Все еще в
Сорренто?"  Второй  - удивился:  "Да кто захочет знать  о  том, что  русский
коммунист написал там книгу?"
     В дополнение к привычным ощущениям в паху, в этот день Хью отметил, что
у него еще и учащалось дыхание, когда мистер Горслайн застывал за спиной.
     После работы он  зашел  в маленький  бар на Лексингтон=авеню, в котором
трижды в неделю  встречался с Джин. Она его ждала, допивая первый  стаканчик
виски.  Он сел рядом,  приветствуя,  сжал  руку.  Они любили друг  друга уже
одиннадцать лет, но он поцеловал ее лишь однажды (в День Победы), потому что
в Брин=Морском колледже она училась с Нарцисс в одной группе и еще на ранних
стадиях  своего  романа  они решили не опускаться  до греха.  Джин, высокая,
величественного вида женщина выглядела очень моложаво, возможно, потому, что
жизнь ее не баловала  и приходилось  вертеться. Они встречались в маленьких,
грустных барах на исходе дня, тихонько, с ностальгическими нотками, говорили
о том, что все могло бы  быть по=другому. На начальном этапе романа разговор
у  них шел веселее, где=то на полчаса, а  то  и  дольше  к  Хью возвращались
оптимизм и  уверенность, свойственные ему  в годы учебы в  колледже, где  он
ходил  в  лучших студентах, до того, как  ему  со всей определенностью стало
ясно,  что  блестящая память, талант, ум и  удача совсем не обязательно идут
рука об руку.
     - Я думаю, что в  самое ближайшее время мы должны положить этому конец,
- говорила  Джин, пока  Хью  маленькими глотками  пил виски. - Ни к чему это
привести не  может, и  меня  все  больше  мучает  совесть.  Я чувствую  себя
виноватой. А ты?
     Ранее  у  Хью даже не возникало таких мыслей.  Вину он мог  чувствовать
разве что за поцелуй в День Победы. Но после  слов Джин он  вдруг понял, что
отныне чувство  вины не  расстанется с  ним, возникая всякий  раз,  когда он
будет входить в бар и видеть сидящую там Джин.
     - Да, - голос его переполняла печаль, - наверное, ты права.
     - Я  собираюсь уехать  на  лето, -  продолжила  Джин. -  В июле.  А  по
возвращении больше не буду с тобой встречаться.
     Хью тоскливо кивнул. Лето отстояло на пять месяцев, но ощущение пустоты
возникло сразу.
     Ему пришлось стоять и по дороге домой. Народу в вагон набилось столько,
что он даже не мог перевернуть страницы газеты. Он  читал и перечитывал одну
и ту же статью, думая: "Как же хорошо, что я не президент".
     В  вагоне  было жарко, зажатый  среди  других пассажиров, он чувствовал
себя толстым и неуклюжим и вдруг понял, что действительно набрал лишний вес.
Ощущения эти ему  совершенно  не нравились.  А потом,  перед  тем, как поезд
остановился на 242=й улице, он вспомнил, что оставил сумочку из крокодиловой
кожи на  своем столе.  От  ужаса  пересохло в горле и  задрожали  колени. Не
хотелось даже думать о том, что его ждет дома,  если  он  переступит порог с
пустыми руками. Укоризненные взгляды, невысказанные упреки, наверняка слезы.
И дело было совсем не в том, что он не доверял  женщине, которая убирала его
кабинет  и  однажды (3 ноября 1950 г.) украла из  верхнего правого  ящика, в
этом он  мог поклясться, марки авиапочты  на  сумму один  доллар и  тридцать
центов. Нет, стоя  в  уже опустевшем вагоне  Хью  пришлось признать, что  за
один=единственный день он  дважды  что=то  забыл.  А ведь  он  не  мог  даже
припомнить, когда с  ним  такое  случалось.  Он  коснулся головы,  кончиками
пальцев,  словно надеялся получить хоть какой=то  ответ. Решил бросить пить.
Выпивал  он  всего  пять и шесть  стаканчиков виски в  неделю, но  частичная
амнезия,  вызываемая употреблением  алкоголя - факт,  доказанный  медициной.
Возможно, у него исключительно низкий порог толерантности.
     Вечер прошел, как он и ожидал. На станции он купил для Нарцисс розы, но
ничего не сказал о  сумочке из крокодиловой  кожи, разумно рассудив, что это
признание будет воспринято как новое оскорбление. Хью даже предложил поехать
в  город и отпраздновать  годовщину их  свадьбы в ресторане, но Нарцисс весь
день  жалела себя  и настолько  вошла  в  образ  мученицы, что  настояла  на
домашнем обеде,  и они съели рыбу, которая  стоила  девяносто три  цента  за
фунт. К половине одиннадцатого Нарцисс уже плакала.
     Спал Хью плохо,  наутро приехал на работу рано, сумочка красовалась  на
середине его  стола,  куда ее  поставила уборщица, но настроение  у  него не
улучшилось ни на йоту. В этот  день он  забыл названия трех трагедий Софокла
("Эдип в Колоне", "Трахиния" и "Филоктет") и телефон своего дантиста.
     * * *


     А   потом   пошло=поехало.   Участились   походы  Хью   в   библиотеку,
расположенную на тринадцатом этаже. Всякий раз он выходил из своего  закутка
с  замиранием сердца, страшась  изумленно=недоуменных  взглядов сослуживцев.
Пришел  день, когда он  забыл названия  всех пьес Сарду, площадь  территории
Санто=Доминго, симптомы силикоза, определение синдрома и причину, по которой
умерщвлял плоть святой Симеон=Столпник.
     В надежде, что все наладится, он никому не сказал ни  слова, даже Джин,
при встрече в маленьком баре на Лексингтон=авеню.
     Мистер Горслайн все дольше и дольше задерживался  за  спиной Хью, а тот
сидел, прикидываясь, что работает, прикидываясь,  что находится  в  отличной
форме,  хотя  лицо  прорезали  морщины усталости,  а  мозг  напоминал  кусок
замороженного мяса, обгрызенного волком. Однажды мистер Горслайн пробормотал
что=то  насчет гормонов,  потом, в половине  пятого предложил Хью уйти домой
пораньше. Хью проработал  у мистера Горслайна  восемнадцать  лет,  и впервые
мистер  Горслайн  предлогал  ему уйти домой пораньше.  Когда мистер Горслайн
выходил из его закутка, Хью сидел за столом, тупо уставившись в разверзшуюся
перед ним пропасть.
     Как=то  утром, через  несколько дней после годовщины свадьбы, Хью забыл
название своей газеты. Стоял  перед  киоском, глядя на выложенные  "Таймсы",
"Трибюны", "Ньюс" и "Миррорз", и  все они казались ему близнецами. Он  знал,
что последние двадцать пять лет каждое  утро покупал одну и ту же газету, но
ни названия, ни заголовки не подсказывали, какую именно. Один из заголовоков
аршинными буквами сообщал о том, что  вечером должно состояться  выступление
президента. Внезапно  Хью  осознал,  что  не  помнит  фамилию президента, не
помнит, республиканец он или демократ.  В то же  мгновение волна наслаждения
прокатилась по его  телу. Но он знал, что это ощущение обманчиво, совсем как
экстаз  Т.Э.Лоуренса,  который тот вроде  бы испытал,  когда  турки едва  не
забили его до смерти.
     Хью купил  "Холидей" и в вагоне подземки разглядывал фотографии далеких
городов. В то утро он  забыл, когда Джон Л. Салливан выиграл звание чемпиона
мира  в тяжелом весе, а  также  фамилию  изобретателя  подводной лодки.  Ему
пришлось сходить в библиотеку, потому что он больше не помнил, где находится
город Сантандер, в Чили или Испании.
     После ленча,  когда он с час сидел за  столом, уставившись на свои руки
(ему казалось, что между пальцами бегают мыши), в его закуток вошел зять.
     -  Привет,  Хьюи,  старичок,  -  поздоровался  он.  Со  своего  первого
появления  в  доме Форестеров зять по отношению к Хью вел  себя  неподобающе
фамильярно.
     Хью встал, сказал: "Привет..." -  и  осекся. Он смотрел на своего зятя.
Знал, что это его зять. Знал,  что перед ним муж Клары. Но не мог  вспомнить
его  имя.  И второй раз за день испытал  точно такое  же  наслаждение, как у
газетного   киоска,   когда  не   мог   вспомнить  фамилии  и   политической
принадлежности президента  Соединенных Штатов Америки.  Только  на  этот раз
наслаждение не  исчезло  столь быстро.  Оно длилось, длилось и длилось, пока
Хью пожимал руку зятя и спускался  с ним в  лифте. Наслаждение  осталось при
нем и в баре по=соседству, где он купил своему зятю три "мартини".
     - Хьюи,  старичок, - заговорил  зять, ополовинив  третий  "мартини",  -
давай приступим  к делу.  Клара сказала мне, что ты хотел  о чем=то со  мной
поговорить. Выкладывай, старичок, и покончим с этим? Что тебя гложет?
     Хью  пристально  смотрел  на сидящего  перед  ним  мужчину. Лихорадочно
копался в памяти,  но и представить  себе не мог, какие общие  дела  могли у
него быть с этим человеком.
     - Нет, - наконец, выдавил он. - Ничего меня не гложет.
     Его зять  в  недоумении вытаращился на него, а Хью, что=то напевая себе
под  нос, улыбался  официантке. На улице, когда они вдруг остановились, зять
откашлялся.
     -  Хьюи, старичок, как насчет того... - но Хью  крепко пожал ему руку и
бодро зашагал прочь, в прекрасном расположении духа.
     Однако, на работе  ему хватило одного взгляда  на  заваленный  бумагами
стол, чтобы хорошее настроение  бесследно  исчезло. Он уже добрался до буквы
"Т", и многочисленные бумажки и две  стопки  книг разом напомнили ему о том,
что он забыл многие факты жизни Тацита и просто  не знает, кто такой Тэн. На
одном из  листков он  заметил написанные его почерком  дату  и первое  слово
письма: "Дорогой..."
     Он смотрел на  листок  и пытался  вспомнить,  кому же он  собирался его
написать.  Минут  через пять  до него дошло: он=таки  решил написать  сыну и
вместе с письмом отослать ему чек на 250 долларов. Сунул руку во  внутренний
карман  за  чековой  книжкой.  Не нашел. По  одному выдвинул  и  внимательно
осмотрел все ящики  стола.  Не обнаружил чековой  книжки и там. Потрясенный,
впервые в жизни он куда=то задевал чековую книжку,  решил позвонить в банк и
попросить прислать ему новую.  Снял  трубку  и тупо уставился в диск:  забыл
телефонный номер  банка. Положил трубку и  раскрыл телефонный  справочник на
букве "Б". С трудом, горло пересохло, сглотнул. Забыл название своего банка.
Посмотрел  на страницу  с банками. Все названия казались знакомыми, выделить
нужный не представлялось возможным. Он закрыл  справочник, поднялся, подошел
к окну. Два голубя сидели  на подоконнике,  похоже, очень  замерзшие. В доме
напротив  стоял у  окна  лысый  мужчина,  курил  и  поглядывал  вниз, словно
прикидывал, выпрыгнуть ему сейчас или погодить.
     Хью вернулся  к столу, сел. Может,  это  знак свыше, подумал он. Может,
пропажа книжки означала, что в отношениях с сыном ему следует быть построже.
Пусть сам  расплачивается за свои ошибки. Он взялся за ручку, чтобы дописать
письмо в Алабаму. "Дорогой..." - прочитал на листке. Долго смотрел на слово.
Завинтил колпачок и убрал ручку в карман. Он более не помнил имени сына.
     Надел пальто и вышел, хотя часы  показывали только  три  двадцать пять.
Легким шагом направился к Музею, с каждым  пройденным кварталом настроение у
него  улучшалось.  И когда Хью поравнялся с Музеем, душа у  него пела, как у
человека,  поставил  сто  долларов на победителя при  ставке четырнадцать  к
одному.  В Музее отправился к египтянам. Он долгие годы собирался посмотреть
на египтян, но все не мог выбрать времени.
     Пройдясь по залам  Древнего  Египта,  пришел  в неописуемый  восторг. И
домой не ехал -  летел, пребывая на седьмом небе. На газетный киоск даже  не
посмотрел.  Какой  смысл  раскрывать газету,  если он  не узнавал ни одну из
упомянутых в ней фамилий.  С тем же успехом он  мог читать  "Синд обсервер",
издающуюся в Карачи, или сонорскую "Эль Мундо". Без газеты дальняя дорога не
так уж и утомляла. Он смотрел на пассажиров.  Он перестал читать о  том, что
его сограждане творят друг с другом, а потому  окружающие  его люди казались
более интересными, более симпатичными.
     Разумеется,  эйфорию  сняло,  как рукой, как  только он  открыл входную
дверь.  В последние  дни  у Нарцисс  вошло в привычку пристально смотреть на
него  по вечерам, так  что  в разговорах  ему приходилось соблюдать  крайнюю
осторожность. Он  не хотел, чтобы  Нарцисс узнала  о  случившемся с ним.  Не
хотел, чтобы она волновалась,  пыталась его  вылечить. Весь вечер  он слушал
граммофон,  но  забыл про  то, что  надо  менять  пластинку. По ее окончанию
срабатывала  система  автоматического включения, и  музыка  начинала звучать
вновь. Он семь раз прослушал Второй концерт Сен=Санса для фортепьяно, прежде
чем  Нарцисс  пришла  из кухни  и со словами:  "Я схожу с ума",  - выключила
проигрыватель.
     Спать он  лег рано. Слышал, как  в соседней  кровати  плакала  Нарцисс.
Третий раз  за  месяц.  Значит,  всхлипывания в  этом месяце  ему предстояло
услышать еще от двух до пяти раз. Это он помнил.
     На  следующий   день   п