Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
ив. Я просто хочу сказать
-- прошло четыре года, война и все такое, и она, конечно, не знала, жив я
или давно погиб.
-- Само собой,-- согласился я.
-- Я хочу сказать -- здесь нечему удивляться, какое-то ребячество.
-- Думаю, что так.
-- Ну да, конечно.
-- Это один из таких, знаешь, смуглых, страстных типов,-- продолжал
Ронни.-- Чуть не съел меня глазами при встрече.-- Ронни чуть улыбнулся, и я
сразу заметил: наряду с разочарованием (в его отсутствие Виржини завладел
другой) он испытывает определенное чувство удовлетворения -- нашелся
человек, который его к ней ревнует.-- Находился в подполье или что-то в этом
роде, а теперь вот, когда все кончилось, сидит сиднем весь день в квартире,
курит одну сигарету за другой и выслеживает Виржини. Трудно его винить в
этом, как ты думаешь? Ведь Виржини такая привлекательная девушка.
-- Ну...-- начал было я.
-- Но она его все равно не любит! -- перебил меня он, тяжело задышав.--
Сама мне сказала, когда мы ехали домой на грузовичке. Живут они где-то на
самой вершине Монмартра, и несчастной девушке приходится колесить вверх и
вниз по холму -- крутить педали в любую погоду. Приютила она его у себя,
когда он скрывался от полиции. Просто из чувства патриотизма, больше ничего.
Но за одним следует другое. Вместе уже три года, но она несчастна. Я обещал
принести сигареты завтра. Как ты думаешь, сможешь достать?
-- Попытаюсь... Но только утром.
-- Боже милостивый! -- вздохнул он.-- Прошло четыре года! И вот я вижу
ее -- она едет на велосипеде по Итальянскому бульвару.-- Он помолчал.--
Знаешь, они сразу открыли коробку с апельсиновым джемом и черпали его прямо
столовыми ложками. Мы с ней встречаемся завтра днем. Тут ничего особенного
нет. Они не женаты, она его не любит, в общем, все такое. В данном случае
речь не идет о нарушении принципа или использовании своего преимущества. Я
объяснился ей в любви задолго до его появления на сцене, так? В конце
концов, если бы не отменили мою увольнительную, а немцы не вторглись с
территории Бельгии...-- Он только тихо вздохнул, вспоминая это роковое для
него наступление.-- Мы встречаемся в баре. К ним я не пойду. Там он -- сидит
сиднем целый день, курит одну сигарету за другой, ревниво следит за каждым
ее движением. Какое уж тут удовольствие... Странное счастье, да? -- И устало
улыбнулся, направляясь к двери.-- Прошло четыре года. Мужик сидит весь день
дома...
Еще долго потом, после того как я погасил свет в своем номере, я
слышал, как он большими шагами расхаживает по своей комнате и печально
скрипят под его тяжелыми ботинками доски; это продолжалось не один час в
ночи, в которой для него было столько беспокойства и столько любви.
В течение нескольких следующих дней от службы Ронни для английской
армии не было никакого прока. Если у Виржини вдруг появлялось четверть
часика, свободные от забот о любовнике,-- Ронни тут же мчался к ней; они
встречались в барах, возле памятников, в холлах отелей, у всех мостов,
переброшенных через Сену,-- Виржини приходилось их пересекать на велосипеде,
когда она разъезжала по своим делам по всему Парижу. Шепотом вели
торопливые, серьезные разговоры,-- она часто шла, ведя за руль свой
велосипед, и, удерживая его, убыстряла шаг по склону улицы, а Ронни старался
не отставать, держаться рядом, и за ними медленно и чинно, словно на параде,
ехал Уоткинс на своем грузовичке.
Когда Ронни с раскрасневшимся лицом возвращался после этих мучительных
встреч, он хрипло дышал, а его глаза сияли блеском одержимости,-- наверно,
так сияли глаза у капитана Ахава1, абсолютно уверенного, что белый кит у
него в руках.
В перерывах, когда он бывал свободен и ему не требовалось стремглав
мчаться к тому или иному месту встречи с Виржини, Ронни отдавал всю свою
внутреннюю энергию собиранию съестной дани, этих сокровищ, со столовок
союзников и исправно доставлял их на своем грузовичке в квартиру Виржини и
ее любовника.
У них обычно происходили, по словам Ронни, короткие, дружеские беседы
втроем -- о том, как жилось в Париже при немцах и как плохо американцы
воюют. У любовника Виржини восхищение вызывало только одно американское --
наши сигареты. Маленькая квартирка, вероятно, очень скоро превратилась в
небольшой запасной тыловой склад двух армий, заставленный банками с
тушенкой, пайками в коробках, банками с кофе и порошком какао, бутылками
виски, блоками сигарет, и время от времени появлялись даже свиные окорока и
телячья вырезка -- все эти огромные запасы свидетельствовали о глубокой
личной преданности Ронни своей девушке. Могу с уверенностью сказать только
одно: если бы совершенно случайно этой побочной деятельностью Ронни, до того
самого робкого и боязливого исполнителя всех уставов, заинтересовался
уголовно-следственный отдел, он мог бы запросто залететь в тюрьму лет этак
на десять.
Но ни это, ни какие-либо иные соображения не поколебали Ронни ни на
секунду. Сержанты с вороватыми, бегающими глазами один за другим несли
тяжелые мешки из бараков в наш отель и выносили из него пустые, и эта
процессия никогда не прерывалась, а Уоткинс находился в состоянии постоянной
боевой готовности, чтобы довезти Ронни до квартиры Виржини с новым
приобретением. Знаю, что Ронни оставалось только мечтать о том
благословенном часе, когда он без всякого предупреждения (у Виржини не было
телефона) нагрянет к ней со своим солдатским вещевым мешком, набитым
сигаретами или плитками шоколада, а она наконец, после шести лет их
знакомства, окажется дома одна. Но такого, увы, никогда не происходило,-- он
постоянно встречался там с ее любовником, Эмилем, вечно торчавшим в
квартире. И он, этот Эмиль, иногда позволял себе излишнюю вольность,
предлагая Ронни маленький стаканчик виски из огромного запаса шотландского
напитка, переданного этой паре.
Подобно азартному игроку, который, чтобы выбраться из ямы и отыграться,
слепо увеличивает ставки, Ронни заваливал маленькую квартирку подарками не
без задней мысли, как он сам доверительно сообщил мне однажды:
-- Этот Эмиль, если хочешь знать, терпеть меня не может. Если бы не все
мои подношения -- наверняка запретил бы Виржини встречаться со мной. И
вообще... может, я ничего бы такого не делал, если бы он относился к Виржини
как надо... Но... он относится к ней просто отвратительно, и у меня нет
никаких угрызений совести.
-- Но ты пока и не сделал ничего такого, чтобы испытывать угрызения
совести,-- возразил я.
-- Все в свое время, старик,-- заговорщицки отвечал Ронни.
На следующий день -- это была суббота -- выяснилось, что его
доверительное отношение ко мне оправдалось. В своем номере я мыл руки и
готовился к обеду, как вдруг, постучав, вошел Ронни. У него свидание перед
зданием Оперы, и она пообещала уделить ему только пятнадцать минут -- это я
знал. Обычно он возвращался после встреч с Виржини с огненно-красной
физиономией, голос гудел, объяснялся он какими-то обрывочными от возбуждения
фразами, то и дело фыркал без всяких на то причин, беспокойно двигался
туда-сюда,-- по-видимому, от избытка нервной энергии. Но сегодня, я заметил,
все иначе: бледен и как-то подавлен, говорит совершенно по-другому --
странная смесь томной апатии и подавляемых, подобных сжатой пружине эмоций.
-- Итак,-- объявил он,-- все произойдет завтра.
-- Что такое? -- ничего не понял я.
-- Только что виделся с ней,-- продолжал он в той же странной манере.--
Должен прийти к ней завтра в три пятнадцать. Завтра, как ты знаешь,
воскресенье,-- Эмиль уходит на боксерский матч: его особенно интересуют бои
средневесов. Единственный раз за всю неделю он оставляет ее одну больше чем
на час. Но в четыре тридцать к ней придут гости. Как видишь, времени в обрез
-- всего час пятнадцать минут.-- Он устало улыбнулся -- совсем не похож в
эту минуту на полковника индийской армии.-- Прошло шесть лет... Но ведь
нужно когда-то начать, как ты думаешь?
-- Конечно! -- ободрил его я.
-- Просто уму непостижимо...
-- Да, пожалуй,-- согласился я.
-- Мои тетки будут просто поражены.
-- В самом деле? -- Я старался ничем не выдать своего естественного
любопытства.
-- Но ведь есть ребята, которые занимаются этим каждый день всю жизнь,
а?
-- Да, я тоже слышал.
-- Поразительно! -- Он покачал головой и с волнением поинтересовался:
-- Сколько сейчас времени на твоих?
-- Без десяти семь.
Он с беспокойством посмотрел на свои часы.
-- На моих -- без тринадцати. Как ты думаешь, мои отстают?
-- По-моему, мои чуть спешат.
Он поднес часы к уху и внимательно прислушался к их тиканью.
-- Нет, лучше завтра узнаю точное время и уж поставлю как надо.
Приказал Уоткинсу быть возле отеля ровно в три. Знаешь, по-моему, он
взволнован куда больше, чем я.-- Губы его дрогнули в улыбке при мысли о том,
как верен ему капрал Уоткинс.
-- Скажи-ка мне, старик,-- он вдруг слегка зарделся,-- что мне нужно
для этого знать?
-- Ты о чем это? -- переспросил я, удивленный его вопросом.
-- Ну, я имею в виду... что-нибудь такое... особенное.
Я колебался, не зная, стоит ли ему что-то говорить. Потом решил, что
для подробностей слишком мало времени.
-- Да нет, ничего особенного.
-- Поразительно...-- повторил он.
Мы посидели молча, глядя друг на друга.
-- Очень странно...-- промолвил он.
-- Что странно?
-- В январе следующего года мне стукнет двадцать девять.
Я встал, надел галстук.
-- Ну, я иду обедать. Пойдешь со мной в столовую?
-- Нет, только не сегодня, старик. Сегодня мне кусок в горло не
полезет.
Я кивнул ему, выражая свое сочувствие,-- притворялся куда более
чувствительным, чем был на самом деле,-- и отправился в столовую. А Ронни
вернулся в свой номер, писать письмо теткам -- это он неизменно делал каждую
неделю.
На следующее утро я дежурил, а мой сменщик все не приходил, явился
только после двух. После ланча в офицерской столовой -- уже стоял солнечный,
жаркий день -- я лениво направился к своему отелю, часто останавливаясь,
чтобы полюбоваться ярко освещенными сентябрьским солнцем старинными зданиями
и тихими улочками. Радовался, что опаздываю и не увижу, как Ронни отправится
осуществлять свою любовную авантюру. Вряд ли ведь сумею сдержаться и не
выпалить ненароком что-нибудь не то в столь важный для него момент, не
испортить неловкой оговоркой или не сдержанной вовремя улыбкой великий,
кульминационный час его любви.
Двадцать минут четвертого я оказался уже у отеля и только собрался
войти, как вдруг из распахнутой двери навстречу мне вылетел Ронни. Весь в
поту, в прекрасно отутюженной полевой форме, с красной физиономией, глаза,
казалось, вот-вот выкатятся из орбит, а нижняя челюсть отвисла,--
по-видимому, чтобы удобнее мычать. Схватив меня за руки, он смял мне
рубашку,-- в руках его чувствовалась какая-то безумная мощь.
-- Где Уоткинс? -- заорал он.
Я-то все прекрасно слышал, так как его лицо отделяло от моего
каких-нибудь шесть дюймов.
-- Что такое? -- глупейшим образом пробормотал я.
-- Ты видел Уоткинса? -- Ронни орал еще громче и тряс меня изо всех
сил.-- Да я убью этого негодяя!
-- Что случилось, Ронни?
-- У тебя есть джип? -- заревел он.-- Я его отдам под трибунал!
-- Ты же знаешь, Ронни, что у меня нет джипа.
Выпустив из своей железной хватки мои руки, он в два прыжка очутился
посередине пустынной улицы,-- при этом неистово вертел головой по сторонам,
крутился на каблуках и смешно размахивал руками.
-- Черт подери, никакого транспорта! Никакого проклятого транспорта! --
Посмотрел на часы.-- Двадцать пять минут четвертого.
Эти цифры донеслись до меня через глухое рыдание.
-- Я добьюсь перевода в пехоту этой свиньи! -- И, в два прыжка
оказавшись вновь на тротуаре, принялся отплясывать нечто вроде степа,
короткими шажками бегая взад и вперед перед входом в отель.-- Уже десять
минут, как я должен быть там!
-- Ты звонил в гараж, Ронни? -- осведомился я участливо.
-- Он торчал там все утро,-- заорал Ронни,-- мыл свой проклятый
грузовик! Час назад куда-то уехал... Скорее всего, веселиться! Раскатывает в
Булонском лесу1 со своими дружками с этого гнусного черного рынка!
Такое обвинение, брошенное в адрес шофера, показалось мне
несправедливым -- обширные знакомства Уоткинса на черном рынке появились,
лишь когда он стал служить у Ронни,-- не хотелось в такой момент
восстанавливать попранную справедливость, отстаивая репутацию отсутствующего
водителя.
Ронни снова посмотрел на часы и застонал, как от острой боли.
-- Возит меня вот уже полтора года,-- вопил Ронни,-- никогда не
опаздывал ни на минуту -- и вот тебе на! Именно в этот день! Другого не мог
выбрать! Не знаешь, есть у кого из офицеров джип?
-- Ну,-- отвечал я с сомнением,-- может, и сумею тебе его достать, если
дашь мне час или больше.
-- "Час или больше"! -- Ронни дико захохотал -- просто ужасным
смехом.-- Разве ты не знаешь, что к ней придут гости в четыре тридцать?!
"Час или больше"! -- Дико озираясь, он переводил взгляд с одного
равнодушного фасада здания на другой, на тихую, безлюдную улицу.-- Боже, что
за народ! Ни тебе метро, ни автобусов, ни такси! Послушай, не знаешь ли
кого-нибудь, у кого есть велосипед?
-- Боюсь, что нет, Ронни. Мне так хотелось бы тебе помочь...
выручить...
-- "Помочь"... "выручить"...-- повторил он, с рычанием поворачиваясь ко
мне.-- Не верю я тебе! Не верю ни одной минуты!
-- Ронни, что ты...-- упрекнул я его.
За все время нашего знакомства он произнес первое недружеское слово по
отношению ко мне.
-- Всем на все плевать! -- орал он.-- Тебе меня не одурачить!
Пот ручьями катился с него, лицо еще сильнее покраснело, прямо
накалилось.
-- Пошли вы все к чертовой матери! Ладно, ладно! -- орал он бессвязно,
энергично размахивая руками.-- Я пойду к ней пешком!
-- На это понадобится самое меньшее полчаса,-- отрезвил я его.
-- Сорок пять минут! -- отрезал Ронни.-- Но какая теперь разница? Если
этот проклятый шофер явится -- скажи, пусть едет следом за мной, ищет меня
на улице. Дорогу он знает.
-- Хорошо,-- примирительно согласился я.-- Желаю удачи!
Устремив на меня невидящий взор и тяжело дыша, он бросил в мою сторону
короткое ругательство и побежал прочь. Я наблюдал, как он бежал -- с трудом,
шумно пыхтя -- вниз по залитой солнцем улице, мимо закрытых ставнями окон:
крепко сбитая фигура в хаки удалялась, становилась все меньше, а стук
тяжелых ботинок по мостовой -- все глуше, замирал вдали, растворялся в
направлении Монмартра... Вот он завернул за угол, и улица снова обезлюдела,
стало тихо, все замерло в яркой воскресной тишине...
У меня возникло вдруг ощущение вины, словно я мог сделать что-то для
Ронни, но из-за душевной черствости и равнодушия ничего не сделал. Стоял
перед отелем, курил, ожидая, не появится ли вот-вот Уоткинс на своем
грузовичке. Наконец, в десять минут пятого увидел -- выезжает из-за угла на
улицу. Грузовичок тщательно вымыт, нет, надраен до блеска,-- теперь по его
опрятному виду никак не скажешь, что он принимал участие в военной кампании
с самого ее начала и приехал в Париж с песчаных пляжей Нормандии.
С первого взгляда на восседавшего за рулем Уоткинса я понял, что он
потрудился немало и над самим собой. Основательно, видимо, помучившись, так
гладко выбрился, что даже ссадил розоватую кожу на лице; волосы под фуражкой
напомажены и тщательно причесаны, на губах блуждает хитроватая,
доброжелательная, многообещающая улыбка. С необычной лихостью подкатил он к
отелю и остановился; на сиденье рядом с ним красовался громадный букет
цветов.
Ловко выскочив из машины, Уоткинс молодцевато отдал мне честь, все еще
добродушно улыбаясь.
-- Ну вот, я приехал чуть раньше, но в такой день, как этот, лейтенант
наверняка нервничает. Я-то думал, он уже вышел и ожидает меня здесь, на
улице.
-- Где, черт тебя побери, тебя носило, Уоткинс? -- Меня все больше
раздражало, что этот человек нравится самому себе и получает от этого
идиотское удовольствие.
-- Где я был? -- Он недоумевал.-- Как -- где?..
-- Час назад лейтенант звонил в гараж, ему сообщили, что ты уехал.
-- Видите ли, я подумал, что свиданию лейтенанта придаст приятный,
сентиментальный оттенок, если он привезет своей даме букет цветов, и я
совершил небольшую поездку, чтобы отыскать их. Вот, полюбуйтесь,-- гвоздики!
-- довольный, указал рукой на цветы.-- С ума сойдете, когда узнаете, во что
мне этот букетик обошелся...
-- Уоткинс,-- я старался оставаться спокойным,-- ты опоздал на целый
час!
-- Что-что? -- Челюсть у него вмиг отвисла; он посмотрел на часы.--
Лейтенант сказал, чтобы я приехал ровно в три, но я ухитрился приехать даже
чуть раньше -- ведь сейчас только без десяти.
-- Сейчас десять минут пятого, Уоткинс! -- строго поправил я.
-- Что-что? -- И закрыл глаза, словно не в силах выносить моей
физиономии.
-- Десять минут пятого,-- повторил я.-- Разве тебе не сказали, что с
полуночи все часы переводятся на час вперед, чтобы наше время совпадало с
французским?
-- Боже! -- прошептал пораженный Уоткинс.-- Ах, бедный я, несчастный!
-- В лице у него не стало ни кровинки, оно все обмякло, как у пациента после
анестезии.-- Что-то я слышал на этой неделе, но сегодня ночью на квартире не
был, а утром... у меня отгул, вот никто в гараже и не удосужился мне
сообщить. Ах, бедный я, несчастный я... Мамочка! Где сейчас лейтенант?
-- В данную минуту, вероятно, где-то в районе собора Парижской
богоматери, выбивается из последних сил.
Уоткинс медленно повернулся, словно боксер, который получил сильнейший
удар, но все еще бессмысленно цепляется за канаты, чтобы не упасть, и уперся
лбом в металлическую дверцу машины. Когда вскинул голову, я увидел в его
глазах слезы. Так и застыл передо мной, со своими кривыми, по-кавалерийски
изогнутыми ногами, ссутулясь в аккуратно отглаженной форме; его худое,
жестоко выбритое лицо типичного кокни исказилось ужасной гримасой от мысли,
что вот сейчас лейтенант Ронни, тяжело пыхтя, напрасно взбирается по склону
Монмартра...
-- Что же мне делать,-- проговорил он упавшим голосом.-- Что, черт
подери, мне делать?..
-- Ну, по крайней мере, ехать туда и ждать его, чтобы ему не пришлось
возвращаться пешком и домой,-- посоветовал я ему.
Машинально, словно отключившись, он кивнул, влез в кабину грузовика,
небрежным жестом сбросил с сиденья вниз букет гвоздик и поехал.
Ронни вернулся в отель в шесть часов. Услышав, как грузовичок подъехал
к отелю, и выглянув из окна, я наблюдал, как он лениво вылез из машины и, не
сказав ни слова Уоткинсу, устало, словно вконец измочаленный, зашагал к
входу. Миновав свой номер, без стука вошел ко мне и безмолвно опустился на
стул, не снимая фуражки. На воротнике у него я заметил два больших пятна от
пота, глаза глубоко ввалились, как будто он не спал несколько недель.
Налив виски, я вложил стакан ему в руку. Он даже не удостоил меня
взглядом, а так и сидел молча -- сразу уменьшившаяс