его руку ладонью к себе, внимательно ее изучала.
     -- Линия жизни пересекается несколько раз... Это плохо.
     -- Да-а? Что еще скажешь? -- удивился Датчер.
     --  Ты человек непостоянный: ревнивый,  форменный  эгоист,-- продолжала
она с самым серьезным видом, склонившись, как колдунья, над его ладонью.
     -- Ну, большой успех тебе здесь не светит,-- охладил он ее.
     -- Ничего себе! -- воскликнула Долли.
     --  Так  что еще  ты  здесь  видишь?  -- стараясь  не  терять терпения,
поинтересовался Датчер.
     --  Ты мрачный,--  Максина водила пальчиком  по  его ладони,--  человек
настроения... Угрюмый, унылый.
     -- Другие ничуть не лучше,-- оправдывался Датчер.
     -- Короткая линия жизни...
     Он, посерьезнев, отдернул руку.
     --  Благодарю  тебя.--  Мягкие прикосновения пальчиков Максины  к  коже
ладони вселяли надежду.-- Теперь мне все известно о себе и своей судьбе. Как
я рад, что ты со мной здесь, в Сан-Диего.
     -- Так  все это написано у  тебя на ладони,-- не я же  распределила все
твои  линии.--  Она  подняла  воротник.--  Пошли  отсюда,  из  этой  вонючей
закусочной! -- И первой направилась к двери.
     Все мужчины в зале провожали ее похотливыми взглядами.
     -- Ты  не в ее вкусе,-- прошептала  Долли Датчеру.-- Она призналась мне
там, в туалете. Ты ей, конечно, нравишься, но ты не ее тип.
     Датчер пожал плечами.
     -- Люди,  которые гадают по руке,  меня обычно не  любят.  Я  это часто
замечал.
     Он догнал Максину, взял ее под руку, и они вместе пошли к машине.
     -- Ну  а  теперь,-- заговорил он  загадочно,--  мы  подходим  к  самому
деликатному моменту... Мы... ну... мы едем в отель... я...
     -- Мне нужен отдельный номер! -- твердо заявила Максина.
     -- Мне казалось, прежде нужно спросить,-- пожал плечами Датчер.
     -- Джентльмены об этом никогда не спрашивают,-- упрекнула его Максина.
     -- Не спрашивают, верно, но такое происходит без слов.
     -- Со мной такого никогда не происходит! -- отрезала она.
     --  Мне это  как-то прежде и в  голову не приходило,-- объяснял Датчер,
когда они садились в машину.-- Но ты абсолютно права.
     Удалось  получить  лишь двухкомнатный номер -- так как в отеле не  было
свободных мест; к тому  же там остановились кое-какие знакомые из Голливуда,
и когда Датчер  столкнулся с ними  в холле, то всячески давал им понять, что
не  имеет никакого  отношения к  этой женщине. Ах, если бы только  не эта ее
меховая отделка из рыжей лисицы!
     Завтра, когда  они будут на бегах, он, конечно, увидит немало знакомых,
так что  лучше  ему  сидеть  где-нибудь  рядов эдак  на  восемь ниже  ее или
наблюдать за бегами с того места, где кассы, или из бара.
     Когда  они  поднялись  в свой  двухкомнатный  номер, Максина решительно
поставила  свою  сумку  рядом  с сумкой  Долли  в  первой  комнате.  Макамер
вопросительно посмотрел на Датчера.
     -- У нас восточное крыло.-- Датчер шагнул через порог соседней комнаты.
     -- Послушай,-- Макамер  следовал за ним,-- я предполагал, что организую
день отдыха  для нас с  Долли. Она живет дома с матерью,  а  старушка каждый
вечер молится за спасение греховной души своей дочери.
     Вошла Долли, внимательно посмотрела на них и хихикнула.
     -- Пойди  и  поговори  с Максиной! -- заорал  Макамер,  поворачиваясь к
Датчеру.
     -- И без тебя знаю свои обязанности,-- огрызнулся он и вышел в соседнюю
комнату. Максина  сидела, вся такая  собранная,  на кровати, сложив  руки на
груди, и задумчиво разглядывала потолок.
     -- Максина, старушка...-- начал Датчер.
     -- Не делай из меня дуру!
     -- Но  я устал! -- взмолился  Датчер.-- Идет  война. Я сдаюсь. Здесь, в
номере, две кровати. Клянусь, я тебя не трону. Ну ради Макамера с Долли...
     -- Пусть твой Макамер побудет джентльменом! -- громко произнесла она.--
Хотя бы одну ночь.
     Датчер вернулся в "восточное крыло".
     --  Она  сказала, что  Макамер может  побыть джентльменом хотя  бы одну
ночь.-- Он снял ботинок.-- Ладно. Я ложусь спать.
     Долли  поцеловала Макамера,  повисла на  нем,  обвив  его  шею  руками.
Датчеру  пришлось, чтобы не мешать любовным  лобзаниям, долго  и старательно
выравнивать  носки  своих  ботинок под стулом.  Долли,  проходя  мимо  него,
чмокнула его в щеку.
     -- Ты у нас, конечно, гроза всех девушек! -- съехидничала она.
     Макамер с Датчером, облачившись в пижамы, выключили свет. Макамер лег в
постель. Датчер подошел к двери.
     --  Последние  известия!  --  громко  объявил  он.-- Макамер  клятвенно
пообещал до меня не дотрагиваться даже пальцем! Спокойной ночи!
     Женщины  захихикали, а  Макамер громко  захохотал. Датчер  не остался в
стороне. Вскоре обе комнаты  отеля  сотрясались от приступов  смеха.  Датчер
тоже лег.
     За  окном,  на темных улицах Сан-Диего,  мальчишки  -- разносчики газет
кричали,  что  Англия  объявила  Германии  войну.  А  он,  лежа  в  постели,
прислушивался  к  этим крикам,  то  и  дело  нараставшим,  превращавшимся  в
отчаянные  вопли,  потом удалявшимся,  глядел в темный потолок. Поздний час,
война, которую они весь вечер отталкивали от себя, старались забыть о ней --
за выпивкой, бешеной  скоростью автомобиля,  беззаботным смехом и донимающей
их похотью,-- вдобавок  эти крики сейчас сломили  его,-- так львы забывают о
своем бурном  темпераменте при  виде  хлыста  дрессировщика.  Он опять видел
жуткие картины. Поляк-кавалерист  лежит на пыльной польской дороге  мертвый,
широко открыв,  словно в  изумлении,  рот; рядом  с ним валяется его  убитая
лошадь. А этот парень  в  кабине немецкого  бомбардировщика летит от Варшавы
назад, на  свой  аэродром, вознося  благодарственные  молитвы:  "Ну вот, еще
раз... еще раз возвращаюсь живой на базу".
     --  Все  это из-за Долли,--  проворчал  Макамер. Его  молодой, с ноткой
сожаления  голос,  преодолев  крошечную  темную  бездну  между  краями  двух
кроватей, долетел до слуха  Датчера.-- Мне-то  все равно,  это она  сходит с
ума, ей дорог каждый час. Ты хочешь спать, Ральф?
     -- Нет.
     -- Она цепляется за  все -- буквально за все. Как  она  не любит спать!
Всегда прикасается ко мне, хватает меня руками... Она скоро умрет.
     Датчер слышал, как  тяжело вздохнул Макамер; скрипнули пружины матраца;
голоса мальчишек -- разносчиков газет приближались.
     --  Она  больна, понимаешь?  Доктора бессильны. У  нее болезнь  Брайта.
Часто у  нее  все  тело немеет, ей кажется,  что  у нее выпадает из глазницы
глаз, отрывается ухо... Вот почему она постоянно глотает  эти пилюли. Никому
об этом не говорит, знаю только я. Ни ее семья, ни ее босс...
     Датчер лежал в постели неподвижно, замер, упорно глядя в потолок.
     -- Я  не люблю ее.-- Теперь глухой, хрипловатый голос Макамера был  еле
слышен.-- Я, конечно, не признаюсь, говорю, что  люблю...  но я люблю других
девочек...  А  ей говорю, что люблю  ее. Она не желает терять ни одного часа
жизни.
     -- Тсс! -- прошептал Датчер.-- Не так громко!
     --  Неужели  и сейчас громко? -- удивился Макамер.-- И  здесь мой голос
способен снести стену, да? Тебе грустно, Датчер?
     -- Да,-- не стал отрицать он.
     -- Смешно получилось, не находишь? -- спросил Макамер.
     -- По-моему, ты этого  не  почувствовал.-- Датчер говорил  с  закрытыми
глазами, голова его покоилась на подушке.-- "Ждешь, ждешь этого  целых шесть
лет, и каждый раз, как только прогремит выстрел, ты, спохватившись, говоришь
себе: "Ну вот,  началось!" Но ничего не происходит, ты, как  всегда, усердно
читаешь газеты,  читаешь каждый  день, и вот, когда это  случилось,  ты даже
этого   как  следует  не  чувствуешь.  Мы  почувствуем  все  позже,  мы  все
почувствуем позже..."
     -- Что ты собираешься делать сейчас?
     -- Как "что"? Спать! -- засмеялся Датчер.
     -- Спокойной ночи! -- пожелал Макамер.
     -- Спокойной ночи.
     Опять  эти картины поплыли в его мозгу... Бомбардировщик приземлился, и
парнишка-пилот  накренил  крыло, чтобы  убедиться,  вышло  ли  шасси. А  он,
Датчер, шел с толстой женщиной в костюме, отороченном мехом рыжей лисицы, на
мексиканский ипподром. Там  каждая дорожка  загажена  крысами; самой молодой
беговой лошади не  менее девяти лет  от  роду; там эти люди из  Голливуда, в
ярких шарфах, в темных очках  на носу  и в туфлях из оленьей кожи, вместе со
своими  агентами  и  красотками --  победительницами  еженедельного конкурса
красоты, азартно проматывают свои громадные, так легко доставшиеся им деньги
на этой пыльной  мексиканской жаре, толкуя  только  о сексе и  о долларах  и
бесконечно повторяя: "Колоссально, потрясающе! Он в этом году  на высоте, он
стоил "Метроголдуин" целый миллион!" Идет война, и она  ведь касается и этих
праздных, беспечных, фривольных людей,--  на их головы не падают  бомбы.  "Я
останусь здесь, в Голливуде,-- думал Датчер,-- если только смогу вынести это
свое творение -- "Убийство в  полночь" -- и все будущие "Убийства".  Не хочу
больше писать книги!  Честная  книга -- это  всегда  нелицеприятная критика.
Зачем  мне  терзать себя,  критиковать  этот  бедный, развратный,  безумный,
разрываемый на части, переживающий агонию  мир? Позже,  критика -- позже..."
Разносчики газет завывают на улицах у отеля.
     "Вот он я,-- думал Датчер,-- здесь, в отеле, далеко от дома, в компании
с умирающей нелюбимой девушкой, одураченной на час, и киносценаристом,--  он
бродит  от  одной  студии  к другой,  словно  беженец, регулярно,  неделя за
неделей, и на лице его явное выражение  нищего, выпрашивающего не милостыню,
а  работу,--  и с этой  гадалкой  по руке  -- ее можно купить на ночь за три
дешевых  комплимента  и  десять минут  замысловатых  намеков.  Непостоянный,
ревнивый,  законченный  эгоист, подвержен  настроению, успех  в  будущем  не
грозит, линия жизни короткая..."
     "Англия! Англия!" Мальчишеские голоса, дрожащие на  ночном ветру, слабо
доносились до него через окно.
     "Мне стыдно за себя,-- размышлял он.  Я встречаю трагический час мира в
скорбном  и  комическом  наряде. Пришло время  для  какой-то  благородной  и
потрясающей акции. Но кто поручит мне благородную и потрясающую акцию?"
     -- Мне  хотелось бы обратиться к Европейскому континенту,-- произнес он
вслух.
     -- Что ты сказал? -- прошептал Макамер.
     -- Так, ничего.-- Датчер натянул одеяло  до подбородка.-- Знаешь, что я
собираюсь сделать?
     -- Ну?
     -- Жениться.  У  меня  будет  жена, и я буду жить на ферме,  выращивать
кукурузу, пшеницу и виноград,  наблюдать,  как зимой падают хлопья  снега, и
резать  свиней;  во всем  следовать временам  года.  На  какое-то время  мне
хочется стать вовлеченным в вечное движение жизни.
     --  Ясно,--  откликнулся Макамер.--  А мне только  что приснилось,  что
Мервин Лерой предлагает мне работу. Не так уж  плохо, не так уж плохо, очень
плохо...-- И умолк.
     --  Следовать временам года...--  повторил  Датчер, пробуя на  вкус эту
фразу.-- Следовать временам года...
     Закрыл глаза -- и  тут же  увидел опять: бомбардировщик замер на месте,
парнишка-пилот  выскочил  из  него,  чувствуя  наконец  под  собой  твердую,
холодную землю. Широко улыбнулся, чувствуя, как резко спало напряжение и под
мышками потекли ручейки пота.
     "Я  это  сделал,  я  это снова сделал!" -- повторял он  с  облегчением,
широко шагая по летному полю на командный пункт, чтобы доложить командиру об
успешном вылете.



        "ОСНОВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ
     АМЕРИКАНСКОЙ МЫСЛИ"

     Эндрю диктовал текст:
     "Флэкер.  Ну, парень, по-моему,  с меня довольно.  Лучше  тебе обо всем
рассказать.
     Звуковые эффекты: звук закрывающейся двери, ключ
     медленно поворачивается в замочной скважине.
     Бадди. Тебе никогда не заставить меня говорить, Флэкер.
     Звуковые эффекты: звонкая пощечина.
     Флэкер. Может, теперь,  парень,  ты изменишь  свое  мнение?  Где Джерри
Кармайкл?
     Бадди (смеется). Тебе хотелось бы об этом узнать, Флэкер?
     Флэкер. Да (медленно, с явной угрозой в голосе).
     И я это выясню. Так или иначе выясню. Понимаешь меня?
     Звуковые эффекты: слышится завывание сирен; громче;
     сирены стихают.
     Диктор. Как  вы  думаете,  заговорит ли  Бадди?  Заставит ли его Флэкер
назвать местонахождение  спасенного сына железнодорожного  короля? Отыщет ли
его вовремя  Дасти Блейдс? Включайте ваш приемник  в понедельник, в  это  же
время" и т. д.
     Эндрю опустился на кушетку, задрал ноги, потянулся, вздохнул, наблюдая,
как  Леонора заканчивала,  скрипя пером, писать его диктант в своей тетрадке
для стенографии.
     -- Тридцать баксов,-- сказал он.-- Еще тридцать. Ну как, устраивает?
     -- Угу,-- пробормотала Леонора.--  Одиннадцать с половиной страниц. Все
отлично получилось, Энди.
     --  Конечно.--  Эндрю  закрыл глаза.--  Можешь поставить  свою тетрадку
рядом с "Моби Диком" на полке в библиотеке.
     -- Это  так волнует!  -- Леонора встала со своего  места.-- Не понимаю,
почему они жалуются?
     --  Ты  очень хорошая  девушка.-- Эндрю поднес  руки к  глазам  и  стал
ожесточенно тереть их кулаками.--  У меня на глазах будто деревянные дверные
петли. Ты хорошо спишь по ночам?
     --  Нельзя  тереть глаза,-- Леонора  надела пальто,--  от  этого только
хуже. Так завтра, в десять?
     -- В десять. Буду спать -- разбуди, вырви из объятий Морфея. Оставим на
этой  неделе в покое Дасти Блейдса,  с его  судьбой, и перейдем к дальнейшим
приключениям Ронни Кука и его друзей. Сорок долларов за каждый сценарий. Мне
всегда больше нравилось писать о  Ронни Куке, чем о Дасти Блейдсе.  Увидишь,
как подействует на мой талант лишняя десятка.-- И открыл глаза.
     Леонора  стояла у зеркала, надевая шляпку. Если  смотреть на нее искоса
-- не такая уж  дурнушка.  Ему очень жаль  Леонору  --  ну  абсолютно ничего
привлекательного  -- круглое розоватое лицо, волосы свисают,  как веревочки.
Никто никогда не связывал в разговоре ее имени с каким-нибудь парнем. Шляпка
у  нее ярко-красная, отделка сбоку  -- какое-то  странное  сооружение, вроде
лестницы... И смех и грех! До Эндрю вдруг дошло, что шляпка на ней новая.
     -- Какая у тебя потрясающая шляпка, просто восторг! -- лихо солгал он.
     --  Ох,  если б  ты  знал...  я так долго не  решалась ее приобрести.--
Леонора покраснела -- приятно, что он заметил ее обновку.
     --  Хэрриэт! -- визгливо  крикнула нянька соседской  маленькой девочке,
игравшей  на дорожке.--  Ну-ка,  убирайся  оттуда! Чтобы духу  твоего там не
было!
     Эндрю  на  кушетке перевернулся  на живот и положил на голову  подушку,
задал вопрос Леоноре:
     --  У тебя возникли какие-нибудь  идеи насчет  завтрашнего  сочинения о
Ронни Куке и его друзьях?
     -- Нет. А у тебя?
     -- Тоже нет.-- И потуже обернул подушкой голову.
     -- Но к завтрашнему дню они у тебя наверняка  появятся! -- ободрила его
Леонора.-- Так всегда бывает!
     -- Да, всегда! -- с гордостью повторил Эндрю.
     -- Тебе нужно отдохнуть.
     -- Знаешь... Иди-ка ты... иди!
     --  До свидания.-- Леонора направилась к двери.-- Выспись сегодня ночью
как следует.
     -- Слушаюсь...
     Эндрю одним глазом наблюдал за ней:  как она спустилась с  веранды, где
он обычно работал, прошла через гостиную и столовую к лестнице.  Ноги у  нее
красивые.  Всегда удивляешься --  почему у девушки с таким невзрачным  лицом
такие красивые ноги.  Правда, волосатые, это  их  немного портит. Нет, ее не
назовешь счастливицей.
     -- Нет, нет,-- произнес вслух Эндрю, когда дверь за ней захлопнулась,--
ты,  безусловно,  девушка  несчастная!  --  И  снова  закрыл  глаза, пытаясь
заснуть.
     Окна  открыты, солнечный  свет заливает комнату. Над его головой  мягко
шуршат  шторы, а лучи солнца приятно нагревают закрытые веки... Через улицу,
в общественном  спортивном зале, четверо мальчишек перебрасываются  мячом...
Как  приятен  его  слуху стук  биты, глухие удары  мяча  о  грубую  перчатку
филдера... Окружающие бейсбольную  площадку высокие, такие  же древние,  как
сам Бруклин, деревья время от времени шелестят листвой под легкими  порывами
теплого ветра...
     --  Хэрриэт!  --  снова  завопила  нянька.--  Немедленно  прекрати  или
простоишь у меня в углу целый день! Приказываю тебе немедленно прекратить!
     Эта  женщина --  француженка;  такого чудовищного французского акцента,
как у нее, Эндрю в жизни не слыхал.
     Девочка расплакалась:
     -- Ма-ама! Ма-ама! Она хочет меня поби-ить!
     Девочка ненавидела гувернантку, и та  платила ей  тем же. Обе постоянно
жаловались матери.
     -- Ты  маленькая лгунья! -- визжала гувернантка.-- И  вырастешь -- тоже
будешь лгуньей, только большой! На тебе уже крест пора поставить!
     -- Ма-а-ма-а!..-- завывала малышка.
     Наконец обе вошли в дом, и воцарилась желанная тишина.
     -- Чарли-и,-- кричал мальчишка на бейсбольном поле,-- ну-ка,  брось мне
мяч! Чарли-и, слы-ышишь?
     Раздались четыре телефонных  звонка;  мать его подняла трубку, вышла  к
нему на веранду.
     -- Там тебе звонят из банка, хотят с тобой поговорить.
     -- Не могла сказать, что меня нет дома? -- недовольно заворчал Эндрю.
     -- Но ты же дома! -- возразила мать.-- Откуда мне было знать, что...
     --  Ты права, ты  абсолютно  права!  -- И Эндрю свесил с кушетки ноги и
сел.
     Пошел к телефону, в столовую, поговорил с чиновником.
     -- Вы превысили свой кредит на сто одиннадцать долларов,-- сообщил  ему
банковский служащий.
     -- Я считал, у меня около четырехсот долларов.
     Эндрю скосил  глаза на мать: сидит напротив на  стуле, руки  сложены на
коленях, голову чуть наклонила -- не дай Бог пропустить хоть слово.
     -- Вы превысили свой кредит на сто одиннадцать долларов,-- настаивал на
своем служащий.
     Эндрю вздохнул.
     --  Во  всяком  случае, я еще раз все  проверю,-- пообещал он и повесил
трубку.
     -- В чем дело? -- насторожилась мать.
     --  Превысил  банковский  кредит на сто одиннадцать долларов,--  нехотя
объяснил он.
     -- Какой позор! Нужно всегда быть осторожным в своих действиях!
     -- Да, знаю,-- огрызнулся Эндрю, возвращаясь на свою веранду.
     -- Ты ужасно безалаберный!  --  не отставала  мать.-- Как это  не уметь
следить за своими сбережениями?!
     -- Да, конечно,-- согласился Эндрю, снова опускаясь на кушетку.
     -- А теперь поцелуй меня! -- потребовала она.
     -- Это с какой радости? -- поинтересовался он.
     -- Без всякой особой причины,-- засмеялась она,-- поцелуй, и все.
     -- О'кей! -- И поцеловал.
     Она на секунду удержала его в своих объятиях, потом он  опять опустился
на любимую кушетку; она дотронулась пальцем до его глазницы.
     -- У тебя круги под глазами...
     -- Да, ты права...
     Она еще раз поцеловала сына и ушла в глубь дома. Эндрю закрыл глаза; из
дальнего конца дома  до  него  донесся  шум включенного пылесоса,-- от этого
противного визга все  мышцы напряглись. Он  встал  и решительно направился в
спальню, где мать возила эту адскую машинку взад и вперед под кроватью: стоя
на  одном  колене и  наклонившись,  рассматривала  -- сколько  же  там,  под
кроватью, скопилось пыли и грязи...
     -- Послу-ушай! -- завопил Эндрю.-- Послу-ушай, ма-ам!
     Выключив пылесос, она выпрямилась и смотрела на него снизу вверх.
     -- Что такое?
     -- Я вот пытался заснуть,-- объяснил он.
     -- Ну и спи себе на здоровье!
     -- Как можно спать, если гудит пылесос?! Весь дом трясется!
     Мать поднялась с пола, лицо у нее сразу стало строгим.
     -- Как ты думаешь, должна я приводить в порядок дом, а?
     -- Но именно тогда заниматься уборкой, когда я хочу поспать?
     Мать снова наклонилась.
     -- Я не могу это делать, когда ты  работаешь; не могу -- когда читаешь;
до десяти  утра --  ты почиваешь.-- И вновь  включила прибор.-- Когда же мне
прикажешь убирать в доме?! -- Она пыталась перекричать  аппарат.-- Почему ты
не  спишь  ночью,  как все  нормальные  люди?  -- И,