друзей и находили новых. Я вложил в нее радостную
усталость над законченным текстом и боль от попыток
перечитать его, поправить. Дребезжащая машинка
"Москва" - из ближайшего проката, по пятьдесят копеек в
сутки, от которой ноют пальцы. Письма в журналы,
знакомая прокуренная редакция. Я не позволил ей
повзрослеть - возможно потому, что не собирался пока
делать этого сам. Россыпь важных дат своей жизни я
переписал для нее. Я сделал так, что в год, когда я держал в
руках свой первый изданный рассказ, она родила сына - и
пока мне писалось, я понимал, что это почти одно и то же.
    Когда-то, на другом конце мироздания, я начинал лепить
гомункулуса, игрушку моей самоуверенности. Теперь мне
не нужно было решаться менять мир - с каждой
написанной строкой он сам все послушнее льнул ко мне,
ожидая изменений.
    Все, не относящееся к этому процессу, я не буду
пересказывать. Где я жил, что делал, сколько зарабатывал,
о чем говорил с женой или с друзьями... Словно два
радиоканала, две эти реальности почти не пересекались.
Уверен, их пересечение могло осуществиться только в миг
нашей встречи. Точнее, в миг нашей осознанной встречи,
потому что не исключено, что мы сотни раз сталкивались в
толпе, или даже смотрели друг на друга, не узнавая, на
каком-нибудь литературном вечере, в душном зале,
наполненном незнакомыми, полузнакомыми и забытыми
людьми. Почему же почти? Потому что эхом созданного,
отзвуком моих собственных, посеянных в реальности,
слов, дотягивалась до меня ее душа. Обычно это
происходило на грани яви и сна, реже - во время ночных
бдений. К тому времени у меня появился компьютер, а с
ним и виртуальные собеседники. Я не пишу стихов, но
ночью иногда получались строки - она пыталась мне что-
то сказать.
        Я задумана кем-то назло судьбе
        от шестнадцати до двадцати,
        и сама я всегда кажусь себе
        там, в начале всего пути.*
 Конечно, соглашался я, начало у нас еще впереди. Пока
мы друг для друга - только сон, только светотень,
различимая даже не шестым, а сто шестым чувством.
    Отличите от приснившегося бред,
     распознайте в людях тех, кого здесь нет,
     распахните окна в замке поутру,
     перепутайте игрушку и игру.
     Расскажите правду лютому врагу,
     разложите свой костер на берегу,
     задержите чью-то руку на плече,
     подарите пламя тающей свече.
     И тогда поверю я в конце концов,
     и сомкнется мир в полынное кольцо,
     путь к началу, путь к истоку темноты,
     где с непознанным я сделаюсь на ты.
     Горячо прорвется знания росток,
     и неважно станет, запад ли, восток,
     ты - в стремлении подняться и идти,
     от меня меня попробуй, защити.*
 Именно это я и собирался сделать: защитить ее, а заодно и
весь наш мир, от пустоты нереальности. Мир, которого
еще не существовало. Я не пытался придумывать план, по
которому мы будем писать. Чего я хочу, я знаю и так. Мне
бы только суметь воплотить это. Я понимал, что бродит в
ней, какие силы захлестывают сознание. Наверное, если бы
мне пришлось вдруг перестать писать, я бы сошел с ума, а
ей даже невдомек было, что она может. Стихи, во всяком
случае, были посредственные. Как и у меня когда-то.
Вложить Логос в рифмованные строки почему-то гораздо
сложнее, чем в прозу. Не говоря уж о технике...
     Все боли принять, и все страхи понять,
     весь мир в душе уместить,
     и на ноги после подняться опять,
     и слез не стирая - жить.
     Свои и чужие дела и грехи
      увидеть и осознать,
     тогда то что пишешь и будет - стихи,
     другого не стоит писать.
     И Слова изведав бесплотность и вес,
     и горечь, и дивный мед,
     по буковке взвешивать груз словес,
     по строчке пускать в полет.
     Пусть медные трубы ревут - но другим,
     соблазны в твоей руке.
     Познавшему мир фимиама дым -
     как капля дождя реке.
     И знанье войдет в тебя, будто удар,
     прозреет ночная тьма...
     До той же поры не растратить свой дар
     себе помоги сама!*
А может быть, все она понимала, но, подвластная моему
замыслу, не пыталась обрести свободу? Я мог бы поискать
эти стихи в Интернете, наверняка они там где-то лежали,
ведь я не собирался, осваивая виртуальное пространство,
позволить ей отстать от меня. Мы начали бы
переписываться, потом договорились бы о встрече. Но я не
торопил события. Мне не хватало каких-то мельчайших
деталей, чтобы сказать: готово, можно начинать. И эти
мелочи не получались наспех. А, значит, время терпело.
    А потом пришел этот день, такой же неопределенно-
мутный день недовесны, как был тринадцать лет назад. Я
перечитал все, что теперь знал о ней. То есть, знал я,
конечно, гораздо больше написанного. Знал ее страхи. Ее
маленькие победы. Привычки и вкусы. Любимые цвета и
запахи. Безошибочно мог повторить ее выбор на книжном
развале и в продуктовом супермаркете. Знал, как все
сильнее в последние месяцы становится неодолимый зуд
творчества. Как приходят и уходят образы и сюжеты.
Накапливаются силы. Возможно, когда я приду к ней, она
уже будет во власти этой стихии, и строка за строкой на
экране будут наполняться силой Логоса, когда я наклонюсь
прочитать их.
      Я так и не стал потрошить ее жизнь день за днем. Какая
разница, в какой реальности она дожидалась меня. Эта
пустота заполнится. Я узнаю при встрече, кем она работает
и как ее зовут... А сейчас я дописал последний абзац. И
переставил телефон поближе к компьютеру, в ожидании
звонка Орлякова. Он должен попросить меня отвезти что-
то срочное одной его давней знакомой. Если ее не
окажется дома, мне предстоит открыть квартиру запасным
ключом и положить сверток на видное место. Ключ отдать
соседке.
    Орляков повторил мой текст без изменений. Логос
набирал силу, ведь каждый новый кусок я отправлял
прямиком в Сеть. Там всегда ждут новых набросков,
возможных начал будущих книг. До прихода Александра я
оделся. Волнение было как легкая прохладная дрожь в
груди, в горле. Эта встреча важнее визитов к издателям и
творческих вечеров с читателями, гораздо больше, чем
свидание с женщиной. Когда я брал сверток, ключ упал у
меня из рук и отлетел глубоко под книжный шкаф.
Орляков сострил что-то про мои дрожащие руки. Но,
встретившись со мной глазами, посерьезнел.
- Если бы я не был с ней знаком уже лет шестнадцать... -
начал он и запнулся. Видимо, ему только что пришла в
голову мысль, что для Логоса это не имеет значения. Я мог
написать ее от  рождения  до сегодняшнего дня за одну
ночь, и поутру он был бы уверен, что сидел с ней на
соседних горшках в яслях.
- Сергей, ты же не... - он мотнул головой, уже зная
ответ, - Прямо сейчас?
- Да, - ответил я, опуская ключ в карман куртки. -
Иначе она уйдет на работу.
- На работу? - переспросил Орляков, как будто впервые
услышав, что люди ходят на работу.
- Ерунда. - у меня не оставалось сил на этот разговор.
То, что предстоит, важнее. - На работу, в магазин. Я иду.
Не знаю, ждал ли я от Александра какой-нибудь особой
реакции, вопросов или речей. Но он молча спустился со
мною в лифте и так же молча направился в сторону
трамвая.
   Я шел к метро, и что-то происходило. Все, что я видел,
на глазах менялось, плыло в невидимом мареве, будто
стоял июльский полдень. Лица, цвета и звуки составляли
огромный медленный калейдоскоп, вращавшийся вокруг
единой неизменной точки - меня. Я не запоминал ничего
специально, но некоторые картинки откладывались: вот
автобус из желтого ЛИАЗа с драным кожаным
"намордником" стал новым зеленым "Икарусом". Вот
исчез черный сугроб из снега пополам с мусором, на сухом
асфальте сидела и умывалась полосатая кошка. Наверное,
та, чей трупик провалялся здесь всю осень, пока не исчез
под снегом. Прервался ритмичный скрежещущий вой из
динамиков на ларьке с кассетами, поплыла смутно
знакомая мелодия, только слова не долетали. Я мог бы их
вспомнить, но не хотел задерживаться. Я шел и в то же
время продолжал писать. Гудели машины и шуршал винт
компьютера, я привычно крутил уставшей кистью правой
руки, я спускался к переходу.  Пальто женщины передо
мной поменяло цвет с бурого на светло-брусничный. В
буром обычно ходила вокруг ларьков охотница за
стеклотарой - опухшая баба с пустыми глазами. Я
оглянулся, обгоняя ее. Спокойное лицо, задумчивая
улыбка, мягкий взгляд учительницы рисования... Я мог бы
узнать, как ее зовут - вот так, не останавливаясь, не
открывая рта. Я просто набрал бы это имя и прочел его. Но
я не хотел. И так хорошо.
         Не знаю, как вы, а я верю в Бога. Трудно не верить в
самого себя, особенно когда ткань реальности послушно
ложится тебе в ладони. Я приближался к цели, совершенно
не думая, какая это будет станция, какая улица. Дорога
длилась и длилась, метро, автобус - но только потому, что
я наслаждался этим движением. Я тянул удовольствие.
Потом будет работа, много-много работы, а сейчас я мог
не спешить. Ведь если я пожелаю, я смогу войти в любой
дом - и это окажется тот дом, который мне нужен. Но
лучше соблюдать правила игры - так интереснее.  Я
вышел из автобуса. Одновременно я сидел за
компьютером, спускался под музыку к переходу возле
своего дома - вслед мне долетело-таки: "...но что они
сделают нам, мы с тобою бессмертны...",** ехал в метро,
ждал автобуса...
      Ключ повернулся в замке совершенно бесшумно.
Потому что я знал, что эту дверь нужно немного потянуть
на себя. Компьютер у нее стоял в дальней комнате.
Длинный коридор, запах мыла, молока и мимозы, гудение
кулера, скрип стула. Где я? Кто я? Яркими стеклышками
переворачивались во мне то армейский плац - разве я
служил? - то операционная, свет лампы в глаза, далекий
потолок. Женщина, которую я тяну снизу за вышитый
фартук, улицы странного, но знакомого города, дыхание
близких гор,  тугой, забивающий горло воздух, когда
парашют еще не раскрылся, неестественно бледное,
неподвижное личико грудного ребенка, резкие контуры
фотоснимков в красном колыхании проявителя, северное
сияние в полярном небе, полуденное море, теплое и
соленое. Меня растворяло в потоке судеб, ни одну из
которых я уже не мог назвать чужой. Меня несло среди
срезов моих жизней, мягко и властно. Это не важно, пусть
я тоже меняюсь в свершающемся мироздании, я сумею
овладеть этой мощью, я смогу ее направить.
   Невольно задержав дыхание, я подошел к ней вплотную,
не различая очертаний фигуры, только два пятна -
футболку и волосы. Я боялся увидеть ее? Легкий запах,
живое дыхание, взмах затекшей правой руки, неровные
щелчки клавиатуры... Сейчас она обернется и мы войдем
друг в друга, как последние детали огромной головоломки.
Невольно бросив взгляд на экран, я прочитал:"... как
последние детали огромной головоломки." И калейдоскоп
реальности взорвался зелеными осколками ее взгляда...
Авторская благодарность обладателям копирайтов:
 *  (с) Тэлиэль, стихи взяты на HarryFan SF Laboratory:
FIDO 2:463/2.5
 ** (с) И. Кормильцев
======================================================
Удачи!
Сергей Болгов



   Алексей Кравецкий.
   Три рассказа

-==Чистая наука==-
     Я перепробовал все возможные методы заставить программу работать, но она
с упорством, которого я так и не обнаружил в моих сотрудниках, отказывалась
строить этот чертов график. Я сам лично мог бы построить его на бумажке. И
если бы
не необходимость перестраивать его каждые пятнадцать секунд с новыми
параметрами, я бы не раздумывая нарисовал бы его самостоятельно и оттащил
биохимикам. Черт! Почему же эта падла его не строит?!! Так, эф от икс равно...
Гад!!!
"Неустранимая ошибка"? Падла! Я тебя щас навечно устраню!
     Я занес руку над телефоном, но меня опередили.
     - Виталий Павлович, - заныл из трубки Торопов, - Виталий Павлович, ну,
получилось у вас?
     - Нет, - ответил я, стараясь успокоиться.
     - Виталий Павлович, а что же делать? Мы же продолжать не можем. Структура
то... того. А мы не знаем когда. Виталий Па...
     - Я вижу только один выход. Записывайте...
     - Сейчас, - старательный Торопов зашуршал в трубке.
     - Пойти в отдел программной поддержки. Записываете? Найти Ленчика...
Леонида Матвеевича Рясова. Записали? Не забыть с собой ксерокс. У вас
настольный
ксерокс? Отлично! Так вот, захватить с собой ксерокс. И дать ему ксероксом по
морде!
     - Виталий Павлович, у нас же работа стоит...
     - Я не знаю чего делать, - вдруг я понял, что не выдерживаю - на экране
снова
появилась "неустранимая ошибка", - я убью эту суку! Ленчик, ты - покойник!
     Я в бешенстве бросил трубку и сразу же снова ее схватил. Палец не попадал
по
кнопкам, но через десять секунд я услышал наглый голос Рясова:
     - Алло.
     - Ленчик, где программа?
     - Какая программа?
     - Биохимики свою клетку оживить не могут. Она дохнет! Нужна программа! Ты
что написал, сволочь?!!
     - А что я написал?
     - Ты меня спрашиваешь? Я думал, ты - начальник отдела.
     - Да, и что?
     - Ленчик, мне не до шуток, скажи, пожалуйста, где программа?
     - А что, не работает?
     - Не то слово... Сука! Опять "неустранимая ошибка"!
     - А-а-а. Это так и должно быть.
     - Правда? Да что ты говоришь! - я добавил в голос немного слащавой иронии.
     - У нас она тоже все время слетала.
     - Гений, твою мать! Зачем же ты ее дал биохимикам?
     - А мы ее не успевали дописать. Скажи им, пусть Мат-Кад поставят.
     - Ленчик, Мат-Кад не строит графики прямо из пробирки!
     - Тогда надо ставить плату.
     - Сволочь, зачем мы тебя держим?!! Я сам буду ее ставить? Тебе сказали:
нужен график не отходя от кассы. Как ты этого достигнешь не мое дело!
     - Мы написали программу, - сказал Ленчик.
     - Падла!!! Она же не работает!
     - Я что, господь Бог?
     - Ленчик, два дня. Либо программа работает, либо сам будешь графики
строить. Раз в пятнадцать секунд!
     В трубке раздался отчетливый выстрел и крик подыхающего монстра, я
услышал, как Ленчик, зажимая трубку ладонью, стучит по клавишам, пытаясь на
ощупь найти "паузу".
     - Сука! - сказал я и бросил трубку.
     Всегда найдется один человек, которому больше всех надо. Его назовут
организатором проекта, или еще каким-нибудь ругательным словом, и заставят
бегать
по этажам, звонить, требовать, просить, писать программы, ходить в
лаборатории, не
спать ночами, считать на бумажке, сидеть часами в библиотеках, в общем пытаться
сделать так, чтобы хоть кто-то хоть что-то сделал. Такой человек знает по
чуть-чуть
из каждой области, в то время как все остальные участники знают чуть-чуть из
своей.
Он не пьет чай и вообще не обедает, так как все сотрудники делают это, когда
хотят,
а он должен договариваться лично с каждым. Он приходит на работу, когда еще
темно, потому что отдельные энтузиасты работают по ночам. Он уходит оттуда
заполночь, ведь сотрудники по сильной необходимости задерживаются. Иногда он
сидит там круглыми сутками, когда эксперименты продолжаются несколько дней. У
него ответственейшая должность, он должен пересказывать слова одних другим. Он
-
мальчик на побегушках, с полномочиями царя при конституционной монархии. Ленчик
может играть в три-д-экшн, Вячеслав может глушить пиво, Козырев может спать
четырнадцать часов в сутки, потому что если программа не будет написана, то
Ленчика все равно оставят, он - первоклассный программист и мой личный друг.
Если
сустав не получится, то Вячеслав сошлется на астрологический прогноз и
перенесет
сроки еще на две недели, и его тоже оставят! И если Козырев не придет, то
добренький начальник лаборатории искусственной клетки, Геннадий Дмитриевич
Торопов проведет эксперимент сам! А у меня нет помощников! Я сам должен все
знать, потому что, стоит координационную деятельность распространить на двоих,
и
никто не будет знать о том, что творится с проектом.
     Зато, нашему директору все по-барабану. Иногда его спрашивают о чем-
нибудь, он отвечает. Ведь у него право решающего голоса. Но чтобы сохранить
авторитет, он не вмешивается. Все знают, что он ничего не знает, но молчат,
потому
что он не мешает им работать, точнее бездельничать, и вовремя платит зарплату.
А
ответственность за завершение проекта на мне. Все отлично устроились. Кроме
меня.
     Телефон. Это звонит Петр Петрович Кливленд. Начальник отдела дизайна. Нет,
подумать только, дизайна! Это - НИИ! Дизайн, как романтично!
     - Алло. Виталий Павлович. Мы за последнюю неделю пришли к нескольким
важным решениям, - бог мой, какой слог, да это - Пушкин! -  одно из них - это,
что
если вдруг будет ранка, то скругленный винтик это не эстетично. И материал у
вас
некрасивый, надо...
     Я представляю, как этот тридцатилетний подонок, сидит развалившись в
кресле, с прилизанными волосами, и глотает кока-колу.
     - Петр, ты что, сдурел? Знаешь сколько винтиков в конструкции? Четыре! На
них крепится крышечка. Два на два сантиметра. Ты меня понял? Знаешь, зачем они
скругленные? Нет?! Козел, а что ты вообще знаешь?!! Так вот, они будут царапать
ткань изнутри, поэтому они скругленные и из прочного эластичного материала. Из
прочного эластичного материала, понятно? Я не говорю из какого специально,
чтобы
тебе было понятно.
     Сволочь! Зачем мы его держим? Зачем мы целый отдел держим? Чтобы он
мне звонил и говорил, что сглаженный винтик - это не эстетично? На разработку
крышечки у отдела примитивных механизмов ушло две минуты. Две! А он мне
заявляет, что целую неделю думал о скругленных винтиках!
     - Хорошо, Виталий Павлович, но еще одно весомое замечание, - Филфак, на
одни пятерки! - там, вот у него висюлька под ухом, - я фигею! Мочка это,
Петенька, -
она длинновата, а само ухо отстает.
     - Отваливается?
     - Нет, так, знаете ли, топорщится. Это вызывает дисгармонию.
     Вот, сволочь, а прилизанные волосы в зеркале у него дисгармонию не
вызывают? Сейчас, мне безуспешно пытается дозвониться Анатолий Фомич из
отдела искусственного зрения, а в это время Кливленд мне докладывает о
недельной
работе его отдела: "ухо, знаете ли, топорщится". НИИ, блин!
     - Оторви его к матери!
     - Нет, мы говорили директору его немного прижать, но он ужасно торопился.
     Так, даже Очкова достал!
     - Петр Петрович, я тебе попозже позвоню. Ладно? Сейчас бежать надо.
     - А, подождите, вот еще там на плане прическа на левый пробор, а я...
     Бог ты мой, парикмахер! Прическа на левый пробор! Он наверное считает, что
волосы будут отлиты из метала.
     Сволочь! Лишить бы его зарплаты или хотя бы по морде дать!
     Кто там еще?!!
     - Здравствуйте, Виталий Павлович! - это Анатолий Фомич не выдержал и
пришел самостоятельно.
     - Здравствуйте, Анатолий Фомич, - виски уже поседели, ветеран, но поднялся
ко мне сам, чтобы продемонстрировать уважение.
     - У нас уже глаз готов, пойдемте.
     - Пойдемте.
     Бывают хорошие моменты. Второй подпроект завершен. Три месяца назад
единственный порядочный отдел - "костей и суставов", доложил о завершении
разработки костной ткани. Ну, не совсем ткани, ее заменителя. Все прекрасно,
даже
подобие регенерации сделали. Сейчас работают над суставами, обещают скоро
закончить, только вот Вячеслав со своей астрологией... Хрен с ним, зато второй
подпроект готов.
     Мы вошли в лабораторию. Жевательная резинка в сочетании с
крышками от пивных бутылок покрывала пол ровным слоем. Вся
мебель была завалена так, что не поместился бы даже коробок спичек.
С оптикой ребята работают! На столе, поверх разнокалиберных винтов
и гаек, лежала линза стоимостью в полторы тысячи долларов, за
которой я сам лично ездил на завод, так как самый дружный отдел в
это время праздновал чью-то свадьбу. Несколько молодых людей,
напоминающих курсантов военного училища, завидев меня, начали
судорожно сгребать со стола карты.
     - Вот, модель, - сказал Анатолий Фомич и указал на пластиковый
глаз, размером с телевизор.
     - Да, да, прямо-таки как нужно, - сказал я, чувствуя, как вскипает
ярость, - отдел механизмов сделает ему рюкзак, и в нем он будет
носить глаз. А что, предыд