,  а
взамен,  для  облегчения аэродинамики,  отрезать  ноги.  Хотя,
впрочем,  твоего согласия никто особенно и не спрашивал. Но то
ли  в  результате чьих-то  происков крылья тебе  были  пришиты
некачественные,   то  ли  тебе  следовало  расстаться,  как  с
ненужной обузой, не только с ногами, но и с руками - как бы то
ни было, но теперь ты не можешь не только летать, но и ходить,
а можешь ты теперь разве что ползать...
     "Я  согласился бы  жить  на  земле целую вечность,  если бы
прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигу."
(Веничка Ерофеев) Его повесть,  написанную от лица алкоголика,
слышал по вредным голосам.
     Но,    кроме   ощущения   своей   никчемности,   постепенно
усиливается совершенно иное ощущение.  Причем вовсе не  злоба,
но,  представьте себе -  та же грусть и  тоска,  но не по себе
самому,   а   по   некоторой  обреченной  (именно  обреченной)
нереальности,   над   которой  все,   кроме   тебя,   искренне
потешаются. Да вы, граждане, попробуйте - скажите кому-нибудь,
что читаете Фадеева...  Смертная грусть и смятение. Чувствуешь
себя недостойным хамом, вторгшимся в грязных кованых сапожищах
на  сияющий,   но  беззащитный  паркет.  Хочется  уйти  домой,
запереть дверь,  занавесить окна и,  вжавшись в  стену,  ждать
смерти.  И час ждать,  и год,  и тысячу лет...  Простите меня,
граждане,  я есмь лишь гадкий и бессильный человек. Бессильный
и  -  посторонний.  Но не всем же ведь дано небеса штурмовать,
правда?
-==3.2. "Не ты виноват!"==-
-==17.XII.80==-
     Роскошная погода, уважаемые граждане! Май, настоящий май! В
этом году в мае была точно такая же погода: пасмурно и градуса
4  тепла.  С  начала декабря были  небольшие морозы,  а  потом
началась опять сплошная оттепель, длится уже неделю подряд.
     Сегодня сдал первый зачет. Аудитория не в старом корпусе, а
в "надстройке". Вытянутые в ширину окна с алюминиевыми рамами,
за  ними -  парк,  огороженный пиками забора,  черные деревья,
серое  небо  и  снег,  точно  подсвеченный  изнутри.  Ближе  к
горизонту небо совсем темное,  как вечером.  Свет в аудиториях
не выключают целый день.
     А  погода просто восхитительная.  Как  в  Европе!  Эренбург
пишет  о  том,  как  он  приехал впервые в  Париж и  там  снег
отсутствовал,  хотя месяц был декабрь. На газонах росла трава.
Эренбург тогда, представьте себе, принялся с тоской вспоминать
о  родных сугробах.  Вот ведь тоже!  Сугробов ему не  хватало,
дерьма-то такого... У нас, правда, все-таки Москва, а не Париж
и  снег в  наличии имеется,  но там,  где под землей проложены
трубы,  он растаял и тоже растет трава. Как в Париже. Зеленого
цвета,  что  очень приятно для  глаза -  на  фоне  набора всех
оттенков серого. Необычайно приятно.
     В  понедельник я взял в библиотеке "Живую жизнь" Вересаева.
Читаю вот уже двое суток непрерывно.  Сравниваются Достоевский
и Толстой.
     Для   Достоевского  в   человеке  обязательно  присутствуют
антагонистические,     неустранимые     естественным     путем
противоречия.  "Горит костер, на костре глыба льда. Скажи этой
смеси:  будь сама собою...  Не будет ни огня, ни льда, а будет
зловонная  чадящая   слякоть."   Человеку  следует   полностью
искоренить себя,  обуздать и  разум,  и  чувства -  только так
можно создать себе какое-то подобие жизни. "...И злой тарантул
исчезнет.  Но  вправду ли  исчезнет?  Нет.  Он  только  глубже
спрячется в темноту и оттуда будет смотреть на человека слепым
беспощадным своим взглядом.  Снова и  снова оборвется под этим
взглядом осанна..."  "В  сумеречной глубине  человеческой души
лежит дьявол.  Ему  нет воли.  Его держит заключенным в  низах
души  тяжелая крышка -  бог.  И  все  очевиднее становится для
человека,  что  это душа его просит воли,  что рвущийся из-под
крышки дьявол - это и есть он сам."
     Для Толстого же,  как пишет Вересаев, бог и дьявол занимают
обратные  позиции.   Под   крышкой  находится  именно  бог   -
безгрешные человеческие устремления.  А крышка - это уродливые
государственные  порядки,   "священная  и  важная  за  номером
бумага".  "И в непонятном устремлении своем люди верят обману,
старательно работают над тем, что уродует и разрушает их жизнь
и  не видят,  как ненужно и внутренне смешно их дело,  снаружи
такое важное и серьезное."
     Книга, в общем на редкость нетривиальная, хотя и переиздана
в 1947 году.  (Написана в начале XX века.) Конечно,  некоторые
фразы  Вересаева сходны  с  приторным стилем тех  лет:  "Жизнь
человечества -  это светлая,  солнечная дорога,  поднимающаяся
все  выше  и   выше."  Но  все  равно  удивительно,   что  они
переиздали.  Ведь тут  дело не  в  том,  солнечная дорога или,
допустим, лунная, а в том, сам ли по себе живет человек или по
спущенной ему инструкции.  Все равно -  богом ли,  начальством
ли...
     После  занятий заехал к  Главкому,  чтобы взять учебник для
подготовки к  экзаменам.  Немного посидел у него.  Кушали чай,
затем я  смотрел его  книги.  Две  литературные энциклопедии -
1966  и  1979  годов издания.  Первая вполне приличная.  Серия
статей  о  писателях;  есть  статья даже  о  Бабеле.  Буденный
пожелал,  чтобы Бабель писал о войне не то,  что он писал,  а,
как я понял,  нечто вроде исторически-героического отчета.  Но
Бабель,  конечно же, послал его в жопу. Поскольку он уже вышел
с военной службы и никаким Буденным больше не подчиняется.
     А   энциклопедия  1979  года  напоминает  школьный  учебник
литературы,  только еще более подробный и  занудливый.  Главы,
соответствующие   этапам    развития   советской   литературы.
Настоятельно   подчеркивается  необходимость  государственного
руководства такой важной областью, как литература. Не то чтобы
они упомянули это раз-другой для порядку,  лишь бы  начальство
отвязалось,  нет,  очевидно,  что авторы и сами так думают,  и
другим хотят  это  внушить.  Приветствуются даже  послевоенные
ждановские постановления. Мандельштам упомянут всего один раз,
да и то - в явно непочтительном контексте.
     Поглядел также комплект "Нового мира" за 60-е годы.  (Номер
за ноябрь 1962 г.,  к сожалению, отсутствует.) В марте 1963 г.
напечатана  обширная  речь  Хрущева  на  литературные темы.  В
писательской душе обязательно сидит ядовитый тарантул, который
постоянно подталкивает писателя  написать нечто  неподобающее.
Этого   тарантула   следует   неуклонно   и    последовательно
искоренять.  Стоит его чуть-чуть недоискоренить - и ты пропал.
Попробовал этого наркотика всего один раз -  и без него уже не
можешь.  Нет,  репрессий к тебе мы пока применять не будем, не
те сейчас времена,  но все равно -  как писатель ты пропал.  И
как человек - тоже.
     Ощущение -  точно  тебя  зацепили крюком за  ребро и  тянут
вверх.  Ты сперва поддаешься,  приподнимаешься,  чтобы крюк не
так  больно  впивался,  пытаешься даже  полностью покориться и
взлететь,  самозабвенно устремиться в  пресловутую "лучезарную
даль",   слепящую  ясным   солнцем,   обжигающую  50-градусным
забайкальским   морозом   и   зовущую   вперед   вдохновенными
лозунгами.  "Там много света,  но  нет  там  пищи и  нет опоры
живому телу."  (Горький) Повисаешь в пустоте -  в недоумении и
муке,  дергаешься и корчишься,  но в конце концов срываешься в
свое гнусное,  слякотное,  вредное, как говорят, для здоровья,
но, тем не менее, - уютное московское тепло. Падаешь обратно -
не с болью и стыдом, а с облегчением и восторгом.
     "Смелей, человек, и будь горд! Не ты виноват!"
-==3.3. По улице впрошвырку==-
     Второй отрывок из книги "По поводу майского снега", написан
в январе 1981 года.
     Летом 1978 года сразу после экзаменов загнали в стройотряд.
Работал хотя и в Москве,  но на другом конце города и жить мне
пришлось  в  школьном  спортивном зале,  поскольку из  дома  к
началу работы не  успевал.  Правда,  потом  удалось заболеть и
перебраться домой,  но,  к сожалению, всего за неделю до конца
срока, в середине августа.
     Затем наступила осень - самая, пожалуй, неприятная осень за
последние  несколько  лет.  Предшествовавшей зимой  математику
сдал со второго захода,  летом же - только с третьего. А после
третьего у них следует уже "комиссия".  И в курсе лекций тогда
было что-то уже совершенно недоступное пониманию -  из области
нелинейных дифференциальных уравнений.
     Помимо большого количества идиотских стихов,  написал тогда
не менее идиотскую повестушку -  60 страниц.  12,000 слов.  На
тему о  том,  как меня за  год до  того чуть было не поперли с
факультета.
     Чуть  ли  не  каждый  вечер  после  занятий  я  приходил  в
читальный зал,  садился за работу и не вставал, пока не напишу
столько-то  и  столько.  У  меня даже была определенная норма.
Сперва решил:  сижу  и  пишу ровно полчаса -  не  больше и  не
меньше.  Но  так дело совершенно не  пошло -  тогда я  и  ввел
построчный  показатель.   Придешь,   накатаешь   искомые   две
странички (600 слов),  накатаешь - и домой. Причем я все время
ловил  себя  на  том,  что  местами пишу  просто чушь  -  даже
синтаксис не выдержан.  Анекдот.  Вроде как в школе сочинение.
Сижу,  значит,  и пишу. Спать охота. Осенью, когда пасмурно, а
снег еще не выпал,  сумерки бывают даже в  полдень,  а тут уже
вечер.  Лампочки в  читальном зале слабые и  от  темноты глаза
слипались еще сильней.  Начинаешь клевать носом, а тут на тебя
сквозняк из окна.  Омерзительное ощущение. Наконец, отпишешься
и  выходишь на улицу.  В  октябре почти все время были низкие,
цепляющиеся за  шпиль  Главного здания тучи  и  мелкий дождь с
ветром.  А  в ноябре уже начались заморозки.  Лужи хрустят под
ногами в белых сухих вмятинах,  а снега все нет, только тонкие
струи по ветру пополам с пылью. Рваные тучи и закат сквозь них
явственно гнойного цвета.
     Ну что же -  я все это,  конечно же,  благополучно дописал,
управился меньше,  чем за месяц. И бумаги эти так и валялись у
меня в столе больше года.  Даже глядеть на них было неохота, а
не то чтобы взять и поисправлять. Только следующей зимой я все
же решился -  прочитал через силу страничку-другую -  и  прямо
тошнота.   Сильнейшее  отвращение,   временами  переходящее  в
омерзительное мазохистское сладострастие.  Потому  ведь  такая
гадость,  такая гадость -  просто образцовая.  И  вот  взял  я
бедную мою повестушку,  пошел в кухню, положил ее, повестушку,
в кастрюлю,  а кастрюлю поставил на плиту,  чтобы не попортить
стол. И - - кто сказал, что исписанная бумага горит неохотно?!
Совершенно   нормально   горит,   надо   только   распотрошить
предварительно.  Дыму полная квартира была.  Сгорела,  ко всем
чертям сгорела, а пепел я в унитаз спустил. Именно в унитаз.
     ...Потому что ведь совершенно не так следует.  Абсолютно не
так.  ...Просыпаешься -  никуда идти не надо.  В  каникулы или
когда заболеешь.  Или  во  время сессии,  если  до  очередного
экзамена еще долго.  Хотя бы три дня. Дома никого, кроме тебя,
нет.  Выспался замечательно.  Погода пасмурная и  часы встали:
может,  восемь часов сейчас, а может - одиннадцать. Все равно.
Сумрак,  за окном длинный плоский дом,  во многих окнах до сих
пор  горит  электричество.   Над  домом  -   полоска  ровного,
непроницаемо пасмурного неба.  Стволы  деревьев  почернели  от
сырости и  швы в  стенах домов -  тоже,  и  во всем пейзаже от
этого -  особенная контрастность,  как всегда в оттепель. Даже
на градусник смотреть не нужно,  и  так ясно,  что температура
выше нуля. Ах, ах, добрые граждане - жить хорошо.
     После сядешь и весь день до вечера сочиняешь. Насочиняешься
- встанешь,    покушаешь   чего-нибудь,    а   потом   пойдешь
проветриться по  улице.  Сделать прогулку на  свежем  воздухе.
Пробздеться.  Впрошвырку сходить,  впрошвырочку. Месяц назад в
пять вечера была уже настоящая ночь,  а теперь только начинает
темнеть. Окна в домах загораются. На всеобщем голубоватом фоне
выглядят  преувеличенно желтыми,  с  керосиновым  оттенком.  Я
очень люблю,  когда среди зимы оттепель. Выйдешь из подъезда и
с  наслаждением вдохнешь теплый  сырой  воздух.  На  тротуарах
месиво из  мокрого снега  и  лужи,  будто уже  весна.  Темнеет
совершенно  незаметно.  Фонари  разгораются  один  за  другим.
Сядешь  в  трамвай -  темный пустой вагон  болтается,  жужжит.
Выйдешь на рынке,  чтобы купить картошки,  только картошки там
часто даже с  утра не бывает,  не то что в шестом часу вечера.
Ну и не надо,  уважаемые граждане, не надо мне вашей картошки.
Вернешься домой,  сядешь за стол,  включишь лампу - и за окном
резко еще темней.  Совсем уже ночь.  Выдвинешь ящик -  и  там,
значит, твои тетрадки.
-==3.4. "Ты есть!"==-
-==5.V.81==-
     Утром погода была дождливой,  но теплой,  а теперь солнце и
прямо  жара.  Деревья уже  начали  распускаться:  вокруг голых
веток клубится ярко-зеленый туман.
     Забавное происшествие случилось на  пути  в  университет на
"дополнительные виды".  Ехал на автобусе,  на 1-м номере. У м.
"Новые Черемушки" влезло очень  много  народу и  мне  пришлось
упереться рукой  в  стекло.  Вскоре  автобус сильно  качнуло -
когда   он   двигался  по   узкому   проезду  вокруг   забора,
огораживающего  новостройку.   (Новостройка  эта   застарелая:
помню, что в этом месте строили еще четыре года назад, когда я
ездил на вступительные экзамены.)  Верхняя часть стекла вместе
с рамой высадилась наружу сантиметров на десять.  Я и еще один
пассажир поймали раму и  попытались вправить ее на место,  что
нам  не  удалось.  Стали просто держать,  чтоб она  не  выпала
совсем.  Прохожие  на  улице  удивлялись  странным  автобусам,
которые стали ездить по  городу -  на  ходу разваливаются.  На
Ленинском проспекте тот  пассажир вышел  и  я  держал  раму  в
одиночку  до  проспекта Вернадского,  где  народу  влезло  еще
больше и  от  рамы меня оттерли.  Да  и  нанялся я,  что ли ее
держать?   Автобус  поехал,   но   на  первом  же  ухабе  рама
вывалилась,   ударилась  об   асфальт  и   стекло  рассыпалось
прямо-таки   в   порошок.   Автобус   остановился,   водитель,
размахивая руками, побежал к раме. Пассажиры стали расходиться
и  я,  конечно,  тоже  дернул с  места  происшествия одним  из
первых.  Дошел под мелким дождиком до м. "Университет", сел на
другой автобус и на "дополнительные виды" почти не опоздал.
     Лекция  была  о  "партийно-политической  работе"  в  армии.
Полковник рассказал,  как  после войны он  ездил в  английскую
зону оккупации.  "В  выходные дни  они отпускают в  увольнение
всех, свободных от несения службы, что, конечно, непредставимо
в  условиях нашей армии,  где,  согласно уставу,  одновременно
может отправиться в увольнение не более трети личного состава.
Причем здесь имеется в виду мирное время и своя территория,  а
не территория иностранного государства,  где увольнения всегда
были практически запрещены."
     Он имел случай наблюдать,  как в английской армии борются с
самовольными отлучками.  В  ресторан вбегает патруль,  хватает
солдат,   не  вернувшихся  вовремя  из  увольнения,   бьет  их
дубинками,  отвозит в часть,  выбрасывает и уезжает.  "Как мне
сказали,   никакой  другой   воспитательной  работы   с   ними
проводиться уже  не  будет."  В  интонации  полковника заметил
некоторую  тоску  по  такому  простому  решению  проблемы.   В
английской армии,  как он сказал, самовольные отлучки - крайне
редкое явление,  в  отличии от нашей.  "Хотя в  наших условиях
есть мера более действенная и,  вместе с тем,  более гуманная,
мера,  невозможная в  капиталистических армиях -  воспитание у
солдата высокой сознательности. Конечно, только очень немногие
офицеры могут использовать эту меру с должной эффективностью."
     Досоциалистические формации, как всем известно, основаны на
грубой силе или на голоде.  Социализм же,  как можно заключить
из его слов - на формировании "сознательности". Т.е. взглядов,
грубо говоря, расходящихся с реальностью. Формирование патруля
с  дубинками не на улице,  а в твоей душе.  Ты понимаешь,  что
тебе ничего особого не будет:  у нас не Англия и дубинок у них
на всех не хватит.  Более того -  и государству тоже ничего не
сделается:  в  Англии ведь ходят солдаты в  увольнение в любое
свободное время  -  и  ничего,  никто  Англию до  сих  пор  не
завоевал;  а мы что -  не такие же белые люди,  как англичане?
Но,   тем  не  менее  возвращаешься  в  часть  точно  в  срок.
Противоречия общества не ликвидированы,  а лишь стянуты в одну
точку чудовищной плотности - в твое сознание.
     А  коммунизм в  таком случае,  -  поворот в  этой наивысшей
точке.  (Как сказано у  Энгельса.) Черная дыра проваливается в
четвертое  измерение  и   напряжение  вокруг   нее   исчезает.
Проваливается вместе с твоим эгоистическим сознанием.  Человек
полностью слился с новым обществом, ему уже незачем одергивать
и преодолевать себя. (*)
     _________
     (*) Когда вы капитулируете, вы должны будете сделать это по
доброй  воле.   Формулой  прежнего  деспотизма  было:  "Ты  не
смеешь!"  Формулой тоталитаризма:  "Ты обязан!"  Наша формула:
"Ты есть!" " (Оруэлл, "1984".)
-==3.5. Heil Faust!==-
-==11.VI.81==-
     Жара продолжается три недели подряд, с двадцатых чисел мая.
От  тепла  цветение деревьев очень  интенсивное,  запах  стоит
алкогольной густоты и крепости. Дожди идут каждый день, скорые
и  сильные,  и  лужи после дождя на  асфальте быстро высыхают,
оставляя после  себя  ободки  из  растительной пыльцы  ярко  -
салатового цвета.
     Вчера поехал в  Ж.  Ночевал в недостроенном сарае:  крыша и
три  стены,   четвертой  пока  нет.   Нечто  вроде  автобусной
остановки.  Из  мебели есть  лишь разборный алюминиевый стол и
несколько ящиков.  Народу в поселке нет почти никого,  так что
чувствуешь себя в полном покое.
     Написал тут вчера небольшой рассказик. Когда стало темнеть,
зажег  свечу.  В  качестве подсвечника использовал найденный в
лесу позвонок лося.  Вечер был  на  удивление тихий:  свечу не
задувало,  даже пламя ее не колебалось.  Почитал Дж.  Лондона,
умышленно выбрав самую страшную вещь:  как  два золотоискателя
оставшись на всю зиму вдвоем в маленькой хижине, сошли с ума и
поубивали друг  друга.  Один  помешался оттого,  что  рядом  с
хижиной находились чьи-то  могилы (однажды ночью  в  бреду  он
встал,  дошел до  могил и  улегся на них спать).  Другой -  по
поводу того, что все время стояла безветренная погода и флюгер
на  крыше не  шевельнулся ни  разу.  Я  подумал,  что тут тоже
неплохо было  бы  сделать флюгер  и  еще  что-нибудь научное -
солнечные часы,  например.  И стал укладываться спать.  Пола в
сарае тоже пока нет;  положил на землю обрезки досок, а на них
- спальный мешок.  Лег  и  застегнулся почти наглухо -  не  от
холода, а от комаров. От жары еле уснул и проснулся тоже очень
рано.  Позавтракал луком с  грядки и вареным мясом,  которое я
нанизал на  проволоку и  подогрел на костре как шашлык.  Рядом
ошивались собака и кошка сторожа.  (Друг к другу они относятся
вполне мирно.)  Выбросил им  жилы  и  жир  от  мяса,  а  также
промасленную бумагу.  Заметил разницу в  уровне их интеллекта:
кошка,  в  отличие от собаки,  облизывая бумагу,  ни за что не
догадается придерживать ее лапой.
     Я почему-то думал,  что дача Блока Шахматово находилась под
Петербургом, а недавно узнал, что под Москвой, причем довольно
близко отсюда -  50 км. (35 км. от Дмитрова.) Как известно, 73
года  назад,  в  начале лета  1908  года,  Блок приехал туда и
написал свои знаменитые стихи "На поле Куликовом":
     Покоя нет! Степная кобылица
     Несется вскачь!
     Если покоя и на самом деле нет,  то я все равно не понимаю,
отчего же  так торжествовать по этому поводу?  Какой мазохизм,
однако!  А вообще-то несутся только куры. Куры, а не кобылицы.
Курица несется вскачь.
     Пейзажи  здесь  одни  из  самых  красивых  в  Подмосковье -
неровная линия горизонта,  холмы,  покрытые лесом, наползающие
друг на  друга,  как рыбья чешуя.  Которые ближе -  темные,  а
дальние -  голубоватые,  п