▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
о рукам, к черненьким усикам, даже стиснуло горло. Сдержал я себя, говорю: - Спасибо вам, я раздумал. Позвольте мне паспорт. И уж в дверях так захотелося ему крикнуть: - Да что ты, как ты смеешь, может и сидишь-то ты тут потому, что вы- везла тебя из войны на своих плечах Россия!.. Подбежал ко мне в приемной еврейчик: - Ну как, что, дали? Я только отмахнулся рукою. XXIV Так это на меня, такая обида! И уж никуда не пошел больше, не мог. Не мог даже глядеть на людей, на их лица, на сытость и здешнее благополучие. И опять мне стало так, как тогда в болезни: вот-вот погибну и ни еди- ная душа не подаст руки... Большое поднялось во мне озлобление. Не мог я никого видеть. За что, за какую вину? Тут вот у них столпотворение вавилонское, и по газетам великий шум, а всего-то дерутся два человека на кулачки, чемпионы бокса, француз и здешний, и вся страна точно сошла с ума. Только о том и слышно, и все-то ставят ставки, и большие стекутся миллионы. А все-то для того, что два человека повывернут друг дружке скулы, и делу конец... А в России голод и, слышно, люди едят друг дружку. А тут никому ника- кого дела, точно и нету России, и в газетах о России на самом последнем месте, мелкими буковками. А - боятся! Боятся нас. Если бы не боялись, не стали бы так огоражи- ваться. И тот французик боится. - Иван, русский Иван! Эх, даже круги в глазах. А забыли, как перед войною, что писали тогда?.. Это вот мне рассказал один человек русский, морской капитан. Познако- мился я здесь с ним в русской книжной лавочке, что около музея. Тут в аббатстве, в соборе, видел я могилы великих людей. И посереди тех могил, на почетнейшем месте, - новенькая плита. Похоронен под нею простой солдат, из братской могилы, с полей сражения. И никто не знает имени того солдата. И всякий день над могилою гора свежих цветов. Всякий день на могилу приходят, - невесты, матери, жены, сестры убитых в войне воинов и приносят цветы, как на свою могилу, - на могилу жениха, сына, мужа, брата... Много я подивился. Так вот рассказывал мне русский моряк, что после войны, во Франции, в Париже, тоже так похоронили солдата с полей сражения из общей братской могилы. И великие были отданы тому солдату почести, и великое было сте- чение народа. Съехалися со всего мира короли, президенты, правители всех стран, воевавших противу Германии, и невиданный был устроен парад, и участвовали в том параде войска многих государств и многих народов, бе- локожие, чернокожие и желтокожие. Миллионы людей принесли с собою цветы. И только не присутствовала на тех похоронах Россия, и не участвовали в параде российские войска. Почитались тогда русские люди предателями, и о них не говорили. А когда похоронили неведомого солдата, взятого из безымянной могилы, и множество людей ежедневно стало стекаться, чтобы поклониться его пра- ху, - страшная и странная распространилась молва: будто неизвестный сол- дат, которому поклоняются миллионы - был русским... Будто взяли из моги- лы случайно русского убитого солдата, и ныне вся Франция и другие народы носят цветы на могилу неведомого русского мужика... Вот какая молва! Так меня взволновало, ночи не сплю, думаю: а ведь могло, могло быть!.. Вот бы порассказать французику. И очень я себя стал чувствовать плохо, и такая опять тоска. Точно и не мил больше свет. И опять мне стало казаться, что уж никогда, никогда не увижу Россию. А тут вот самое это с Лукичем. Был он последнее время какой-то, не в себе. Сидит и смотрит, про себя шепчет, - и глаза страшные и чужие, точно видит сквозь стенку. Окликнешь его, - обернется. И улыбка жалкая, детская. И все-то валилося у него из рук. Столько раз оборачивал свою керосинку, раз чуть потушили пожар. Донимал его наш заведующий. - Этакой костривый и досадный немец. По- лагается здесь с нас плата, пустяшная, в неделю по гривеннику, на убор- ку. Так вот не было у Лукича денег, и задолжал он за месяц. А тот его письмами, принесет и сам положит на подушку: "Милостивый Государь"... Письма эти Лукича и доканали. Очень он был аккуратный и за себя был гордый. Уж мы с Сотовым сговорились, - нет-нет, соберем деньжонок и ему доне- сем, что вот, мол, получена помощь из такого-то комитета, постольку-то на человека. Всучим ему обманом. А так, - нипочем не возьмет. Лучше голодовать станет. И как тосковал он по России! Дотосковался... Так раз под вечер, приехал я из города, привез заказ - книги. Вхожу в переплетную - она у нас наверху и всегда открыта - и вижу: стоит у самого окна человек, голову нагнувши, и будто смотрит на стол. Там у нас всякие лоскутки и банки с клеем. Подошел я поближе: Лу- кич, - по пиджаку я признал, по серенькому. И как-то очень уж неподвиж- но. - Лукич! Грохнул я книгами о пол. - Лукич! Лукич!.. А он - холодный. И ноги этак на вершок от самого полу. Крючек у нас над окном, для занавески, вот он со стола шнурочек и зацепил. Со стола и спрыгнул. Уронил баночку с клеем. Собрали мы ему на похороны у нас же в Лавре. С того времени и заболел я серьезно. И точно раскровянил свою душу. Совсем я перестал спать, и опять появились виденья, и уж три раза шла горлом кровь. Раз как-то купил я на базаре вареного краба, - такой большой рак, с шапку. А я очень любил раков, - и много их у нас в Глушице, - бывало, как зацветет лен, ловим мы сотнями. Стал я с ним возиться. Хотел расколоть вилкой клюшню, а клюшня как каменная, - соскользнула вилка и мне в палец... Увидел я, - поплыл, поплыл надо мною потолок, покачнулся... Хлопнулся я, как был, под стол. И уж нескоро меня отходили. Очнулся я, лежу, надо мною наш доктор Евсей Романыч (живет он поблизости, и тоже человек странный, живет, как медведь), и пахнет лекарством. Вижу его очки. - Неладно, - говорит, - неладно, батенька. Вы - офицер, а такого ис- пугались пустяка... Надо держаться. А куда там держаться! Прописал он мне лекарство: этакие пилюльки, для сна. А я уж так теперь думаю: не помогут пилюльки. XXV Уж зимою, под самое здешнее рождество, пришло и на мое имя долгождан- ное письмецо из России. Письма у нас оставляют в прихожей, на камине. Вижу, - конвертик ма- ленький, из печатной бумаги, и на адресе рука моей матушки. Знала она иностранные буквы. Разорвал я конвертик, чуть перевожу дух. А письмецо тоже коротенькое, в две строчки: - "Жива, здорова, живем в своем доме. Отца похоронила в ноябре, в год твоего отъезда, в ограде на- шей Никольской церкви. Целую тебя крепко". А внизу приписка: "Соня Кочеткова, ты ее знаешь, замужем за нашим во- енным комиссаром". И больше ни слова. Видно, боялась писать, и даже не сказано, что ждет домой. Спрятал я письмецо в бумажник, и присел на койку. - Что ж, думаю, ее воля, ее и ответ! Видно, тогда я ошибся... Конечно, мне тяжеленько. Но, видно, попривыкли люди переносить горе. И даже иной раз сам себе улыбнусь: пускай, пусть!.. Попрежнему плохо здоровье. По вечерам жар, горю. На Лукичеву койку вселился теперь Выдра. Храпит он невозможно, и прежний от него дух. По утрам попрежнему работаю я в переплетной. Теперь я один. О. Мефо- дий в тюрьме. Опять он не выдержал и попал на том же. Обошлись с ним очень строго, был суд, и приговорили его в тюрьму на полтора года. А я один справляюсь с работой: стало меньше заказов. И в тумане, тумане голова. И опять - сны, и больше детское: весна, река наша светлая, мужики на плотах с шестами, мы с отцом ставим скво- решни. И часто вижу отца: будто молодой и веселый, идем на охоту, и над нами березовый лес, и свистят иволги. 1925. Н. Каратыгина. ЧЕРЕЗ БОРОЗДЫ. РАССКАЗ. В коридоре у стены, роняющей слюнявую сырость, мужчина загородил до- рогу женщине. Женщина покачивалась, перепадая с каблука на каблук. Не могла овла- деть шаткими, разбегающимися, будто к чужому телу привязанными ногами. Руки тяготели вниз, затылок опрокидывался пудовиком. - Эх, Птиченька, - сказал мужчина. - Молвите словечко, и все уладит- ся. Ну, тихохонько. Я услышу. Скрипело перьями, плевало копотью, пылью грязное учреждение. - Птиченька, пойдем, запишемся. Сына вашего подыму на ноги. Вы не сомневаетесь, что Кирик меня полюбил? Он подхватил ее - она падала - и посадил на скамью. Буйно взлетающий вверх лоб и золотые вихри волос, точь-в-точь поле пшеницы, склонились к женским коленям. Повеяло теплым запахом от затылка и таким мощным, выгнутым мостом лег он перед лицом женщины. Она смотрела на белое пятнышко шрама около уха... Как хороша чужая мощь!.. И не уди- вилась поцелую, павшему, как молния, в ее ладонь. Он целовал и говорил... Он ли говорил, она ли вспоминала?.. Текучая жизнь вставала перед ними, оба ее знали, ощущали, а кто зак- реплял ее звуками в бреду темного коридора, не все ли равно... Колючий хлеб. Сахарин д-ра Фальберга. Скользкое полено, кривой ко- лун... Мальчик, говорящий: "Мама, дай хлеба". Вчера он выкрал весь хлеб и на упрек ответил: "Разве дурно есть, ког- да голоден?"... Самой хотелось разом съесть оставшийся кусок, жадно раз- рывая мякину. Ох, тягота ненавистного тела!.. Любила когда-то свою грудь, волновала сама себя валкими плечами, а теперь об эту грудь можно ушибиться... И еще... чулки... сквозящие телом... И дорога домой, по безглазым улицам, между зданиями, лежащими, как заколоченные гробы. И пять этажей!.. О, эти сбегающие вниз, готовые к услугам, распрос- тертые ступени... Борьба с каждой из них... Надо подняться, постучать и услышать детский голос: "Мама, ты?" Да, это мама. Пришла мама, волочась через сотню ступеней, чтобы при- нести тебе кусок хлеба, разломить последнюю щепку и выстукать хребтом воблы окоченевшую плиту... - Руку дайте. Пойдем, Птиченька. Вышли на площадь, разбежавшуюся и прилегшую в отдалении красными до- мами. Мужчина глянул в упор и расставил ноги шире, устойчивее: - Во-первых, я вас люблю. Во-вторых, - загнул второй палец с приятным круглым ногтем, - я вам смогу понравиться, я знаю. В-третьих, долго не протянете без посторонней помощи, я же хорошо устроен, вам известно. В-четвертых, не все ли вам равно, а нам с Кириком будет лучше, если мы с вами поженимся. Она смотрела на все четыре загнутые пальца и на пятый, оставшийся. Он был весь против, один против доводов четырех. Рука стала неприятной. В глаза лезла эта кряжистая, чуть свинцовая, рабочая рука и соблазняла. Мужчина ждал. Потом вдруг засмеялся, осветив лицо очаровательной улыбкой. Широко взмахнул правой рукой и кинул ладонью вверх: - На... Хошь? И победил. Как было им не залюбоваться!.. Довел до дому, но не вошел. - Сейчас у нас митинг, между своими, уж я поговорю... Сегодня у меня радость, вы... Кирик за дверью спросил: - Мама? Мужчина взял Птиченьку за плечи. - Так ты помни, - сказал ей. - Ты невеста Андрея Гвоздева. Этого бу- дет из памяти не стереть. И потом, не бойся... Поцеловал в губы, она ему ответила. И расстались. Вечером стучала воблой о плиту, расколола пять полен. Думалось тихо и просто. Андрей Гвоздев говорил, что получит две сажени дров. Он - рисовальщик в журнале моряков и печатник, к тому же... Хорошие, смелые руки... Снился ночью свежий очаровательный рот, на шее пятнышко шрама. Оно росло, стало, как давно не виданный рубль, высунуло язык и захохотало. Оказалось, что Кирик плакал и надо было к нему встать. --------------- Действительно, дрова привезли хорошие, березовые. Екатерина Владимировна помогала их принимать. Дрова лежали грудою и, если бы не серые крапины, походили бы на ги- гантские кости. Ничего, впрочем, особенного в них не было, а смотреть приятно. Екатерина Владимировна думала, что она им благодарна, они родные, ес- ли бы Андрей их не ждал, ей не рассказал - почем знать?.. Теперь, по крайней мере, у Кирика отойдут engelures на руках. Вот франтоватое слово в устах невесты рабочего. Не беда, нельзя все тянуть книзу. Уравнением на низ ничего не выиграешь. Кирик прыгал вокруг дров, таская под мышкой поленце. - Хороши дрова, Кикочка? - Хорошущие!.. Дядя Андрей нам их дарит? Мы их сожжем. Он стучал валенкой об валенку. Маленький, в шубке с рыжим воротником, посмеивался и грозил дровам трепаной варешкой. Птиченька вдруг взметнулась. Выудила со дна души такую мысль... Тяжелая белизна дров высилась, громоздилась над мальчиком, радовала его, он был очарован. Она согреет, приголубит и совьет цепи, могучие, как руки Андрея... - Уйди прочь, задавят! - приказала Екатерина Владимировна. - Ползи вон, за маму. И расцеловала крепко. --------------- - Товарищи, поздравьте. Женюсь. Андрей Гвоздев всех всполошил. Печатники с мест повскакали. - Брешешь? Ну?.. Кого берешь?.. - Меня берут, - скромно сказал Андрей и, заметив хитрую ямку в щеке Басина, остряка, строго свел вместе густые брови. - Женюсь на Алакаевой, которую вы со мной встречали. Никто не обронил озорного словца, только Лапин метнул из-под хилых усов: - Хватил высоконько!.. - Ну, детки, я в голубую кровь не верю, - оборвал Андрей. Израилевич, кривой, черный, один из тех, кого непременно били на пог- ромах, изогнулся в вопросе: - А что, буржуазная фамилия?.. Я спрашиваю, почему не на рабочей?.. Что? - Умно выдумано - почему-потому, - засмеялся Андрей. - В церкви будете окручиваться? Тебе можно, беспартийный. - Нет. От церкви шарахаюсь. - Ладно, спроси, братец, спервоначалу невесту. - Не лезь... Я вас к себе не приглашаю на свадьбу. - Гвоздев пошеве- лил плечами. - Наше счастье, нам его и праздновать. Потом придете позна- комиться. - Ну, что ж, вали, брат, - протянул руку Басин, забегая вперед острой бородкой. - Вали да чтоб гладко! - Он засмеялся. - Жена - не мышь. Ее не выживешь. Андрей рассеянно смотрел на них. Его большая фигура была действи- тельно праздничной, размахнувшейся вширь от радости. - На митинге были вчера?.. Нет?.. Ну-те, ребята. Я малость поговорил. - Тебе ли молчать!.. Да о чем говорил-то? - Я им сказал, что они все твердят - мы, мы, - забывая, как в нынеш- нем году интересы города и деревни сталкиваются. Мне крикнули: Вы, бес- партийный, помалкивайте. - Недорого они за партийность спрашивают!.. Я и ответил: Нет, я не партийный, потому что я за партийный билет подороже думаю заплатить, чем вы, наличными. Наличными, говорю, пожалуйте, товар - самого себя выложьте и просите партийный билет. Они, братва, думают, что партия - это домашняя туфля, ковырнул ногой и надел, расположился! Нет, говорю, партия это сапог узкий, капризный, мозоли может натереть, лучше и не надевай, если боишься; партия, говорю я, это самого себя на левую сторону вывернуть, что люблю - разлюбить, что прятал - вынуть, и самое сердце свое наружу вывесить... Так-то я им и сказал, ребята... - А они что? - Взвыли... Прощай, чертяги... Он помахал рукой и швырнул дверью, уходя. - Надежа-парень, - сказал Басин. --------------- День свадьбы и переезда Андрея в квартиру Птиченьки приближался. Она перестала ходить на службу, только не сняла своего черного вдовьего платья, - другого не было. Кирик получал молоко и озорничал. Вместе с успокоением к Екатерине Владимировне вернулись живость дви- жений и стройный образ мышления. Остро почувствовала она значительность момента, придя с Андреем в Клуб моряков. В зале пахло машинным маслом, потом и елками. Екатерина Владимировна села на стул, обвитый зеленью. Заиграли Интернационал. - Встань, - сказал Андрей. - И ты не выше этого? - удивилась она. Он сжал ее локоть. - Я выше, но есть другие. Встань, Кать. Встала с гримаской. ...Сыпались частушки, топотала русская, звякали балалайки. Шумом долетали все звуки до Екатерины Владимировны. Воспоминания, стертые мутными годами, зашелестели вновь... Собинов, Батистини, Гофман, Шаляпин... Ей ли здесь восхищаться?.. Андрей тоже был спокоен. Домой пошли молча. Подымаясь по лестнице, Андрей взвил Птиченьку на руки, внес, положил на диван... Стянул шутливо ее ворот, пощекотал за ухом и ушел. Из-за двери, пока Птиченька спускала крюк, позвал: - Кать! - Ну? Забыл что-нибудь?.. - Нет, - повидимому, приложил губы к дверям. - Ты, Птиченька, не ду- май... Мне без тебя солоно приходится. И побежал вниз, растревожив лестницу. Птиченька стояла в темноте. Сомненья полегли на земь, и огоньки хмельные плясали в глазах. --------------- Подвалил март. По сквозному снегу Андрей, Птиченька и свидетели пошли в комиссариат. Потому ли, что лестница, по русскому обычаю, стелилась пылью; оттого ли, что хор не грянул песнью и не белелось платье, но Птиченька приняла бракосочетание, как обман. Гвоздев заметил ее тревогу. Понял, что она искала таинства. Но та- инства не было ни в кодексах Р.С.Ф.С.Р., ни в самом Андрее. - Именем Р. С. Ф. С. Р. объявляю вас мужем и женою... Поздравляю вас. Екатерина Владимировна оглянулась: кому предназначалось поздрав- ленье?.. Повертела кольцо, не червонное, сравнила его с другим, в прош- лом, и омрачилась. Андрей шепнул: - Люблю. Ее ослепили эти слова. Нашлась ускользнувшая радость. Андрей в толстовке высился перед ней. Это был муж. - Наше - вам, - сказал Басин и загородил новобрачных газетой. - Заго- родочка, для целующихся... Андрей засмеялся и поцеловал жену в шею. Она всколыхнулась. Сели в типографский автомобиль, довезли свидетелей до их квартир, по- вернули домой. Кирик был отослан к знакомым. Предстоял вечер, ночь, вся жизнь, кажущаяся изломанной таинственными углами, линией. В эту ночь не было ни Екатерины Алакаевой, ни Андрея Гвоздева. Извечная радость страсти спаяла воедино и уронила в небытие. --------------- Дни... С утра скрежет щепок под ножом, тяжкое круглое колыханье воды в ведре. Прогулка с Кириком по дремлющим улицам, встречи с желто-высохшими людьми, запах селедок в одеревенелых руках. Возвращенье домой, задорный треск разгорающихся дров, начинающая ды- шать плита. Противно суслится под рукою белое сало и приятно холодит картофель. Потом вечер, у печки... Голос Андрея, гудящий ласково. Андрей Гвоздев получил провизионку на родину, в Гдовский уезд, бога- тый шпиком и хлебом. Шел домой, веселый, все мысли устремлялись в одну точку - в знакомую деревню. Андрей, забыв улицу, не наяву, шел по тропке родного села и не хотел с нее сойти. Скоро, скоро будет шумно взбалтываться на тряской телеге, ухнет вниз под гору, застрекочет между знакомыми заборами, хлебнет хлесткого теку- чего воздуха, ступит в рыжую чавкающую глину. --------------- Андрей пришел домой. Еле одолел долгую лестницу. Ноги, опьяненные грезами, как будто ощущали ветхость низкого крыльца и не повиновались, отталкивали каменные ступени. Птиченька подала обед. За месяц со дня свадьбы она поправилась, по- полнела, губы чаще улыбались, но прямая морщинка впивалась в белизну лба, отклоняясь то вправо, то влево. Кирик задавал вопросы: - Куда дядя Андрей едет, когда вернется? Привезет ли меду? И что та- кое мед?.. - Он - желтый?.. Андрей спешил. --------------- Надавив на локти, Андрей вытеснил чужое тело, - оно упало, как тугой мешок, - соскочил на платформу, выслушав брань, ринулся на станцию. - Нет ли кого из Лядской волости? - гулко покрыл все голоса. - Ого-го, сюды!.. Андрей подошел ближе и узнал Митрия из Горок. - Дю!.. Гвоздев..

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє