▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
ниц роковых для него романов. Богачи по журналам одеваются, а Костя, вот, по книгам жил. И говорил из книг и думал по-книжному. И товарищи его так же. Кто как умел, играл в богатство. У одних хорошо выходило - другие из тюрем не выходили. Но почти все играли. Были, правда, другого коленкора воры, в роде того же Селезня из быв- шей тринадцатой. У тех правило: кража для кражи. Но таких мало. Таких презирали, дураками считали. Солидные, мечтающие о мягких креслах, о сигарах с ножницами, Ломтевы - Селезней таких ни в грош не ставили. У Ломтева мечта - ресторан или кабарэ открыть. Маркизов, ограбивший Мельникова во время разгрома тринадцатой, у себя на родине, в Ярославле, где-то открыл трактир. А Ломтев мечтал о ресторане. Трактир - грязно. Ресторан, или еще лучше - кабарэ, с румынами разными, с певичками. Вот это - да! И еще хотелось изучить французский и немецкий языки. У Кости книжка куплена на улице за двугривенный: "Полный новейший са- моучитель немецкого и французского языка". --------------- Костя Ломтев водил компанию с делашами первой марки. Мелких воришек, пакостников - презирал. Говорил: - Воровать, так воровать, чтобы не стыдно было судимость схватить. Чем судиться за подкоп сортира или за испуг воробья, лучше на завод итти вала вертеть или стрелять по лавочкам. На делах брал исключительно деньги и драгоценности. Одежды, белья - гнушался. - Что я тряпичник, что ли? - искренно обижался, когда компанионы предлагали захватить одежду. Однажды Костя по ошибке взломал квартиру небогатого человека. Оставил на столе рубль и записку: "Сеньор! Весьма огорчен, что нап- расно потрудился. Оставляю деньги на починку замка". И подписался буквами: "К. Л.". Труда ни в каком виде не признавал. - Пускай медведь работает, у него голова большая. Товарищи ему подражали. Он был авторитетом. - Костя Ломтев сказал! - Костя Ломтев не признает этого! - Спроси у Ломтева у Кости. Так в части, в тюрьме говорили. И на воле - тоже. Его и тюремное начальство и полиция и в сыскном - на "вы". "Тыкать" не позволит. В карцер сядет, а невежливости по отношению к себе не допустит. Такой уж он важный, солидный. Чистоплотен до отвращения. Моется в день по несколько раз. Ногти маникюрит, лицо на ночь березо- вым кремом мажет, бинтует усы. Славушку донимает чистотою: - Мылся? Зубы чистил? Причешись. Огорчается всегда Славушкиными руками. Пальцы некрасивые: круглые, тупые, ногти плоские, вдавленные в мясо. - Руки у тебя, Славка, не соответствуют, - морщится Костя. - А зато кулак какой, гляди! - смеется толстый Славушка, показывая увесистый кулак, - тютю дам, сразу три покойника. Славушка любит русский костюм: рубаху с поясом, шаровары, мягкие ла- кировки. И московку надвигает на нос. Косте нравится Славушка в матросском костюме, в коротких штанишках. Иногда, по просьбе Кости, наряжается так в праздники; дуется тогда, ворчит: - Нешто с моей задницей возможно в таких портках? Сядешь и здрасте. И без штанов. Или ногу задрать и страшно. - А ты не задирай! Подумаешь, какой певец из балета - ноги ему зади- рать надо! - говорит Костя, разглядывая с довольным видом своего жирного красавца, как помещик откормленного поросенка. Ванькою не интересовался. - Глазята приличные, а телом не вышел, - говорил Ломтев. - Ты, Сла- вушка, в его годы здоровее, поди, был? Тебе, Ваня, сколько? - Одиннадцать! - краснел Ванька, радуясь, что Ломтев им не интересу- ется. - Я в евонные года много был здоровше, - хвастал Славушка. - Я таких, как он, пятерых под себя возьму и песенки петь буду: "В дремучих лесах Забайкалья", - запевал озорник. - Крученый! - усмехался в густые усы Костя. Потом добавлял серьезно: - Надо тебя, Ванюшка, к другому делу приспособить. Живи пока. А потом я тебе дам работу. "Воровать", - понял Ванька, но не испугался. К Ломтеву нередко приходили гости. Чаще двое: Минька-Зуб и Игнат- ка-Балаба. А один раз с ними вместе пришел Солодовников Ларька, только что вышедший из Литовского замка, из арестантских рот. Солодовников - поэт, автор многих распространенных среди ворья песен. "Кресты", "Нам трудно жить на свете стало", "Где волны невские свин- цовые целуют сумрачный гранит" - песни эти известны и в Москве, а может и дальше. Ваньке Солодовников понравился. Не было в нем ни ухарской грубости, ни презрительной важности, как у прочих делашей. Прямой взгляд. Прямые разговоры. Без подначек, без жиганства. И веселость. И ласковость. И Зуб и Балаба отзывались о Солодовникове хорошо: - Душевный человек! Не наш брат - хам. Голова. - Ты, Ларион, все пишешь? - полу-ласково, полу-насмешливо спрашивал Ломтев. - Пишу. Куда же мне деваться? - Куда? В роты опять, куда же денешься? - острил Костя. - Все мы будем там! - махал рукою Ларька. День выхода Солодовникова из рот праздновали весело. Пили, пели песни. Даже Костя выпил рюмки три коньяку и опьянел. От пьяной веселости он потерял солидность. Смеялся мелким смешком, подмигивая, беспрерывно разглаживая усы. Временами входил в норму. Делался серьезным, значительно подкашливал, важно мямлил: - Мм... Господа, кушайте! Будьте как дома. Ларион Васильич, вам бу- тербродик? Мм... Славушка, ухаживай за гостями. Какой ты, право... Славушка толкал Ваньку локтем: - Окосел с рюмки. Шаловливо добавил: - Надо ему коньяку в чай вкатить. А Ломтев опять терял равновесие: "господа" заменял "братцами", "Лари- она Васильевича" - "Ларькою". - Братцы! Пейте! Чего вы там делите? Минька, чорт! Не с фарту пришел. А Минька с Балабою грызлись: - Ты, сука, отколол вчерась! Я же знаю. Э, брось крученому вкручи- вать. Мне же Дуняшка все на чистоту выложила, - говорил Минька. Балаба клялся: - Истинный господь - не отколол! Чтоб мне пять пасок из рот не выхо- дить. Много Дунька знает, я ее, стерьву, ей-богу, измочалю. Что она от хозяина треплется, что-ли? А Солодовников, давно не пивший, был уже на взводе. Склонив голову на ладонь, покачивался над столом и пел тонким, захле- бывающимся голосом песню собственного сочинения: Скажи, кикимора лесная, Скажи, куда на гоп пойдешь? Возьми меня с собой, дрянная, А то одна ты пропадешь. О, нежное мое созданье, Маруха милая моя, Скажи, сегодня где гуляла И что достала для меня? Притихшие Минька с Балабою пьяно подхватили: Гуляла я сегодня в "Вязьме", Была я также в "Кобозях". Была в "Пассаже" с пасачами Там пели песню: "Во лузях", К нам прилетел швейцар с панели Хотел в участок нас забрать За то, что песню мы запели, Зачем в "Пассаж" пришли гулять. Ломтев раскинул руки в сторону, манжеты выскочили. Зажмурился и, скривя рот, загудел басом: Гуляла Пашка-Сороковка И с нею Манька-Бутерброд, Мироновские, Катька с Юлькой, И весь фартовый наш народ!.. Потом все четверо и Славушка - пятый: Пойдем на гоп, трепло, скорее, А то с тобой нас заметут, Ведь на Литейном беспременно Нас фигаря давно уж ждут. А Солодовников закричал сипло: - Стой, братцы! Еще придумал. Сейчас вот. Ах! Как? Да! Запел на прежний мотив: В Сибирь пошли на поселенье Василька, Ванька, Лешка-Кот, Червинский, Латкин и Кулясов - Все наш, все деловой народ. Солодовников манерно раскланялся, но тотчас же опустился на стул и, склонив голову на руку, задремал. А Ломтев глупо хохотал, разглаживая усы. Потом поднялся, пошатываясь (славушкин чай с коньяком подействовал), подошел к Солодовникову: - Ларя! Дай я тебя поцелую. Чудесный ты, человек, Ларя! В роде ты как Лермонтов. Знаешь Лермонтова, писателя? Так и ты. Вот как я о тебе пони- маю. Слышишь, Ларя? Лермонтова знаешь? Спишь, чо-орт! Солодовников поднял на Ломтева бессмысленное лицо; заикаясь, промы- чал: - По-о-верка? Есть! Вскочил. Вытянул руки по швам. - Так точно! Солодовников!. - Тюрьмой бредит! - шопотом смеялся Славушка, толкая Ваньку. - Повер- ка, слышишь? В тюрьме, ведь, поверка-то. Солодовников очнулся. Прыгали челюсти. - Пей, Ларя! - совал рюмку Ломтев. - Не мо... гу... - застучал зубами. - Спа-ать... Солодовникова уложили рядом с Ломтевым. Минька с Балабою пили, пока не свалились. Заснули на полу, рядом, неистово храпя. - Слабые ребятишки. Еще время детское, а уж все свалились! - сказал Славушка. Подумал, засмеялся чему-то. Уселся в головах у спящих. - Ты чего, Славушка? - с беспокойством спросил Ванька. - Шш!.. - пригрозил тот. Наклонился над Минькою. Прислушался. Тихонько пошарил возле Миньки. - Погаси свет! - шепнул Ваньке. - Славушка, ты чего? - Погаси, говорят! - зашептал Славушка и погрозил кулаком. Ванька привернул огонь в лампе. На полу кто-то забормотал, зашевелился. Славушка бесшумно отполз. Опять, на корточках, подсел. Потом на цыпочках вышел из комнаты. Ванька все сидел с полупогашенной лампой. Ждал, что проснется кто-ни- будь. "Ошманал", - догадался. Славушка тихо пришел. - Спать давай! Разуй! Улеглись оба на кушетке. - Ты смотри, не треплись ничего, а то во! Славушка поднес к Ванькиному носу кулак. - А чего я буду трепаться? - То-то, смотри! Славушка сердито повернулся спиною. - Чеши спину! - приказал угрюмо. - Покудова не засну, будешь чесать. Ваньку охватила тоска. Хотелось спать, голова кружилась от пьяного воздуха. Было душно от широкой горячей славушкиной спины. Утром проснувшиеся бузили. У Миньки-Зуба пропали деньги. Ломтев, сердитый с похмелья, кричал: - У меня в доме? Ты с ума сошел? Пропил, подлец! Проиграл. Минька что-то тихо говорил. Ванька боялся, что будут бить. Почему-то так казалось. Но все обошлось благополучно. - Плашкеты не возьмут, - сказал Ломтев уверенно. - Моему не надо, а этот еще не кумекает. --------------- С лишним год прожил Ванька у Ломтева. Костя приучил его к работе. Брал с собою и оставлял "на стреме". Сначала Ванька боялся, а потом привык. Просто: Костя в квартире "ра- ботает", а ему только сидеть на лестнице, на окне. А если "стрема" - идет кто-нибудь - позвонить три раза. Из "заработка" Костя добросовестно откладывал часть на Ванькино имя. - Сядешь если - пригодится. Хотя и в колонию только угадаешь - не дальше, но и в колонии деньги нужны. Без сучки сидеть - могила. Славушка за год еще больше разросся и раздобрел. Здоровее стал Яш- ки-Младенца. Но подурнел, огрубел очень. Усы стали пробиваться. На вид вполне можно дать двадцать лет. Кости не боится, не уважает. Ведет себя с ним нагло. И со всеми также. Силою хвастает. Дразнит всех. - Мелочь! - иначе никого не зовет. Озорничает больше, несмотря на то, что старше стал. Костины гости как перепьются, Славушка их разыгрывать принимается. Того за шею ухватит, другому руки выкручивает - силу показывает. Особенно достается Балабе-Игнатке. Больной тот, припадочный. Как расскипидарится - сейчас с ним припадок. Славушка его всегда до припадка доводит. Игнашка воды холодной боится. Славушка начинает на него водой прыскать. Орет, визжит Игнатка, будто его бьют. Рассердится, драться лезет. А Славушка его все - водой. Загонит в угол, скрутит беднягу в три погибели и воду - за воротник. Тут Игнатка на пол. И забьется. А Славушка рад. Удивляется! - Вона что выделывает, а? Чисто таракан на плите на горячей. Мучитель Славушка! Коку Львова на тот свет отправил озорством тоже. Кока был с похмелья, с лютого. Встретился на беду со Славушкою, в Екатерингофе. И на похмелку попросил. А тот и придумал: - Вези меня домой на себе. Кока стал отнекиваться: - Лучше другое что. Не могу. Тяжелый ты очень. - Пять пудов, вчерась вешался. Не так, чтобы чижолый, а все же. Ну, не хочешь, не вези. И пошел. Догнал его Кока. - Валяй, садись! Один чорт! Шагов двадцать сделал, что мышь стал мокрый! - С похмелья тяжело. Боюсь - умру! - Как хочешь тогда. Прощай. Повез Кока. И верно - умер. Половины парка Екатерингофского не прота- щил. Славушка пришел домой и рассказывает: - Коку "Митькою звали"! Калева задал - подох! Не верили сначала. После оказалось верно. - Экий ты, Славка, зверь! Не мог чего другого придумать! - укорял Ломтев. - Иттить не хотелось, а извозчиков нету, - спокойно говорил Славушка. - Да и не знал я, что он подохнет. Такой уж чахлый. - Так ты его и бросил? - А что же мне его солить, что ли? А спустя несколько времени разошелся Славушка с Костею. Прежний его содержатель, Кулясов, с поселения бежал, на куклима жил. К нему и ушел Славушка. Пришел как-то вечером, объявил: - Счастливо оставаться, Константин Мироныч. - Куда? - встрепенулся Ломтев. - На новую фатеру, - улыбнулся Славушка. Фуражку на нос, ногу на ногу, посвистывает. Ломтев сигару закуривает. Спичка запрыгала. - К Андрияшке? - тихо, сквозь зубы. - К ему, - кивнул Славушка. - Тэ-эк. Ломтев прищурился от дыма. - К первому мужу, значит? Улыбнулся нехорошо. А Славушка ответил спокойно: - К человеку к хорошему. - А я, стало-быть, плохой? Тэк-с. Кормил, поил, одевал и обувал. - И спал - добавь, - перебил Славушка. - Спал не задарма, - повысил голос Ломтев. - Чем ты обижен был когда? Чего хотел - имел. Деньги в сберегательной есть. Андрияшка, думаешь, озолотит тебя? Не очень-то. Мяса столько не нагуляешь, не закормит. Вона отъелся-то у меня! - Откормил - это верно, - сказал Славушка. - Чтобы спать самому мяг- че, откормил за это. Подал руку Ломтеву: - Ну, всех благ. Ломтев вынул из бумажника сберегательную книжку, выбросил на стол. Сказал с раздражением: - Триста пятьдесят заработал за год. Получай книжку! Славушка повертел книжку в руках. Положил на стол. Нахмурился. - Не надо мне твоих денег. Ломтев опять швырнул книжку. - Чего - не надо? По правилу - твои. Имеешь получить. Славушка взял книжку, спрятал в карман. - Прощай, - сказал тихо и пошел к двери. - Так и пошел? - крикнул вслед Костя грустно и насмешливо. Славушка не оглянулся. --------------- ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Люди бывают разные: один что нехорошее сделать подумает и то мучает- ся, а другой отца родного пустит гулять нагишом, мать зарежет и глазом не моргнет. Человечину есть станет, да подхваливать, будто это антрекот какой с гарниром. Люди, с которыми встречался Ванька, были такими. Человечины, правда, не ели - не было в этом надобности, - ну, а жес- токость первым делом считалась. Все хорошее - позор, все бесстыдное - шик. Самый умный человек, Ломтев Костя, и тот поучал так: - Жизнь, что картежка. Кто кого обманет, тот и живет. А церемониться будешь - пропадешь. Стыда никакого не существует - все это плешь. Надо во всем быть шуллером - играть в верную. А на счастье только собаки друг на дружку скачут. А главное, обеспечь себя, чтобы никому не кланяться. Ежели карман у тебя пустой - всякий тебе в морду плюнуть может. И ут- решься и словечка не скажешь - потому талия тебе не дозволяет. Ванька усваивал Костину науку. До совершеннолетия сидел в колонии для малолетних преступников четыре раза. Девятнадцати лет схватил первую су- димость. Одного его задержали - Костя успел ухрять. Все дело Ванька принял на себя, несмотря на то, что в сыскном били. В части, в Спасской, сиделось до суда хорошо. Знакомых много. Ваньку уже знали, "торгашом" считали не последним. Свое место на нарах имел. Воспитанный Ломтевым, Ванька был гордым, не трепло. Перед знаменитыми делашами и то не заискивал. И видом брал: выхоленный, глаза что надо, с игрою. Одет с иголочки, белья целый саквояж, щеточки разные, зеркало, мыло пахучее - все честь-честью. Сапоги сам не чистил. Старикашка такой, нищий Спирька, нанимался за объедки. И сапоги. И за кипятком слетает, чай заварит и даже в стакан нальет. Каждый делаш холуя имел, без этого нельзя. Мода такая. А не следовать моде - не иметь веса в глазах товарищей. Модничали до смешного. Положим, заведет неизвестно кто моду курить папиросы "Бижу" или "Ка- до". Во всей части их курить начинают. Волынка, если не тех купят. - Ты чего мне барахла принес? Жри сам! - кричит, бывало, деловой над- зирателю. - Да цена, ведь, одна. Чего ты орешь? Что, тебя обманули, что-ли? - Ничего не понимаю. Гони "Бижу". Или, вот, пюре. Ломтев эту моду ввел. Сидел как-то до суда Костя в Спасской, стал заказывать картофельное пюре. Повар ему готовил за от- дельную плату. Костя никогда казенной пищи не ел. Пошло и у всех пюре. Без всего, без мяса, без сосисок. Просто - пюре. Долго эта мода держалась. В трактирах, во время обходов из-за этого блюда засыпались. Опытный фигарь придет с обходом - первым долгом - в тарелки посетите- лей. - Ага! Пюре! И, заметает. И без ошибки - вор! Так жили люди. Играли в жизнь, в богатство, в хорошую одежду. Дорого платили за эту игру, а играли. Годами, другие, не выходили из-под замка, а играли. Собирались жить. И надежда не покидала. Выйдет, другой, на волю. День-два погуляет и снова на год, на два. Опять: сыскное, часть, тюрьма. Сон по свистку, кипяток, обед, "Бижу", пюре. А надежда не гаснет. - Год разменяю - пустяки останется! - мечтает вслух какой-нибудь де- лаш. А пустяки - год с лишним. Так играли. Мечтали о жизни. А жизнь проходила. Разменивались года. "Год разменяю!" - страшные слова. А жизнь проходила. И чужая чья-то жизнь. Многих, кого ненавидели, боялись кого и втайне завидовали кому эти мечтающие о жизни - жизнь проходила тоже. Война. Всех под винтовку. Кто-то воевал. Миллионы воевали. А тут: свисток, поверка, молитва, "Бижу", пюре - модные папиросы, модное блюдо. Конец войны досиживал Ванька Глазастый в "Крестах". Третья судимость. Второй год разменял. И вдруг, освободили! Ни по бумагам, ни через канцелярию, ни с выдачею вещей из цейхгауза. А внезапно, как во сне, в сказке. Ночью. Гудом загудела тюрьма, точно невиданный ураган налетел. Забегали по коридору "менты", гася по камерам огни. И незнакомый, пугающий шум-пение. В тюрьме - пение! Помнит Ванька эту ночь. Плакал от радости первый раз в жизни. И того, кричащего, на пороге распахнутой одиночки запомнил Ванька навсегда. Тот, солдат с винтовкою, с болтающимися на плечах лентами с патронами - не тюремный страж, не "мент", а солдат с воли, кричал: - Именем восставшего народа, выходи! И толпилось в коридоре много. И серые и черные, с оружием и так. Хва- тали Ваньку за руки, жали руки. И гул стоял такой - стены, казалось, упадут. И заплакал Ванька от радости. А потом - от стыда. Первый раз от ра- дости и от стыда. Отшатнулся к стене, отдернул руку от пожатий и сказал, потеряв гор- дость арестантскую: - Братцы. Домушник - я. Скокер! Но не слушали. Потащили - под руки. Кричали: - Сюда! Сюда! Товарищ!.. Ура-а! И музыка в глухих коридорах медно застучала. --------------- Спервоначалу жилось весело. Ни фараонов, ни фигарей. И на улицах, как в праздник, в Екатерингофе, бывало: толпами так и шалаются, подсолнухи грызут. В чайнушках битком. А потом пост наступил. Жрать нечего. За саватейкою, за хлебом, то-есть - в очередь. Смешно даже! А главное - воровать нельзя. На месте убивали. А чем же Ваньке жить, если не воровать? Советовался с Ломтевым. У того тоже

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє