▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
ет ласково, ласково. Он ведь лишний кусок хлеба дал... - Ну, что, сыта? Я чуть не подавилась этим вопросом, так стало противно. Если бы мог- ла, вырвала бы у себя из горла с'еденный кусок и бросила бы ему обратно. Со злобой говорю ему: - Нет. А он не ожидал и посмотрел строго, внимательно. Ничего не сказал. Молча отрезает мне еще кусок и завертывает хлеб в бумагу. Александру второго куска нет. Мне стыдно перед ним с'есть лишний кусок. Посмотрела на него, а Александр отвернулся и глядит в окно. Жаль его до слез. Не дотрагиваюсь до своего куска и говорю папе: - А Шуре? Александр все еще глядит в окно. У папы что-то бегает по лицу и не смеет выпроситься на язык. Без сло- ва развернул хлеб и отрезал Александру. Александр, не глядя на хлеб, поспешно взял и ушел на кухню. Только что он ушел, лицо папы мгновенно изменилось. Он смотрит с ка- кой-то странной укоризной и вместе с тем торжествующе. Не дождавшись от меня выражения любопытства, вдруг вытаскивает из кармана фунта 1 1/2 бе- лого хлеба и показывает мне на него глазами. Потом говорит вслух: - По карточкам... белый... хороший... Режет на две части: побольше - себе, поменьше - мне, и все смотрит на меня с торжествующей укоризной. А у меня краска заливает щеки. Хочу ска- зать: "стыдно, стыдно, ведь сын же он тебе", и сама не знаю, что обезо- руживает меня. Ладно, потом я отдам ему половину от своего куска. А папа как будто угадал мои мысли: - Ты сыта сегодня? - Сыта. - Так давай, я спрячу. Завтра лучше с чаем с'ешь. 29 апреля. Первое воскресенье. Александр у нас остается последний день. С понедельника он уходит на службу и жить у нас не будет. Папа сегодня ушел с утра. И мне кажется, для того, чтобы я не попро- сила лишний раз есть. Даже обидно и горько от этого. После обеда к Мите пришел гость - Николай Павлович Яковлев. Я его знаю. Не вытерпела и зашла к Мите в комнату. Ведь Николай Павлович - моя первая любовь. Я любила его два года, пока не встретила Френева. Господи, как изменился Николай Павлович за эти восемь месяцев! Худой, бледный, глаза красные от малокровия. Голова выбрита совсем гладко. Он мне писал в деревню, что теперь увлекается богоискательством. И голова, наверное, выбрита оттого. А жаль, - раньше у него были роскошные волосы. И голос роскошный тоже. Как хорошо он песни пел для меня... Теперь лицо у него спокойное, глаза кроткие. И, вообще, стал как-то некрасивее. Обрадовался мне ужасно. Весь просветлел даже. Трясет за руки и загля- дывает в глаза. - Вы, вы приехали... учиться, конечно? Ну, как жили в деревне? Как Сережа? Он спрашивает не о Сергее Френеве. Николай Павлович Френева не знает. У меня есть еще брат Сережа, он теперь на фронте. Сережа - лучший друг Николая Павловича. И сейчас же я растаяла от его участливого тона. Тороплюсь высказать все. И что меня оторвали от ученья, и что я все-таки намерена учиться... Но противный Митюнчик, сияя своей самодовольной, насмешливой улыбкой, хочет срезать меня: - Какое уж теперь совместное обучение?! Наверное, во-всю флиртуете с гимназистами?! Записочки пишете? Я знаю его привычку всегда относиться ко мне пренебрежительно, и тер- петь не могу его за это. Что я, в самом деле, девочка, что ли? Вспыхнула сразу и наскочила на него: - И неправда, и неправда... Может-быть, первое время и было, пока не привыкли. А потом учиться все стали. А я... я совсем не увлекаюсь мальчишками. Вижу, Митюнчик посмотрел на меня ехидно так и спрашивает: - А кем же ты, Феюша, увлекалась? Митюнчик и не понимает, что я нарочно вызвала этот вопрос. Для того, чтобы поддразнить Николая Павловича. Ведь не только я любила его два го- да. Кажется, и он любил меня немножко. Чуть-чуть взглянула на него и на- рочно смущенно отвечаю: - Я... я - только учителями. Митюнчик во все горло захохотал. - Ну, еще чище! Я так и знал. Эх, ты, Феюша. Все вы на один покрой шиты. Николай Павлович тоже чуть-чуть улыбается, и мягко так, хорошо. - А как же в будущем, Фея Александровна? Думаете учиться? - О, о, Николай Павлович, обязательно! И тут Митюнчик с'ехидничал. - На словах, Феюша, - да, ведь? - И ничего подобного, вовсе не на словах. Буду, буду, буду. - Ну, а служить-то как? Служить как? Я и не знаю как, но милый Николай Павлович приходит на помощь. Сложил руки на колени, и ласково смотрит на меня. - И служить, и учиться можно. Чего же тут особенного? Я всегда волнуюсь, когда Митюнчик донимает меня этим самодовольным, небрежным тоном. Всегда как-то теряюсь и не знаю, что отвечать. И с до- сады чуть не плачу. Спасибо теперь Николаю Павловичу. Выручил. Кричу Ми- тюнчику прямо в смеющиеся глаза: - И верно, верно Николай Павлович сказал. Буду служить и учиться. Митюнчик прехладнокровно отвечает: - Вот как, Феюша. Достал папиросу, поколотил ее о палец и заговорил: - Ну, предположим, ты будешь учиться. Окончишь школу второй ступени. Предположим даже, что поступишь в университет. Ну, а дальше что? - Ну... Ну, дальше буду с высшим образованием. Найду себе призвание. Вот и все. Говорю и краснею. Николай Павлович смотрит внимательно, а Митюнчик пускает дым колечками и просто смеется. - Да я тебе и так скажу твое призвание, если хочешь. - Ну? - Замуж выйдешь. Господи, какой он идиот! Я никогда, никогда не выйду замуж. Ах, Фре- нев... Ну, это совсем другое дело. Митька, противный, всегда старается сконфузить перед людьми. - Не выйду, не выйду... Ошибаешься ты. Нельзя всех женщин мерить на один аршин. Ведь есть же и другие пути. Митюнчик слушает и глазки прищурил. Откинулся на спинку стула. - Э, Феюша, уж тысячу лет известно, что женщина, какая бы она ни бы- ла... да, вообще, женщина всегда ниже мужчины. - И вовсе не ниже, вовсе не ниже... В физическом отношении, мо- жет-быть, и ниже, а в умственном - никогда, никогда... - И в умственном, Феюша, и в физическом. Я знаю, что Митюнчика никогда не переспорить. Он всегда остается прав. И с ним как-то говорить трудно. Кричу со слезами в голосе: - Как не стыдно, Митя! Какие у тебя отсталые понятия. Я нарочно переменила фронт, но это также не помогает. Митюнчик спо- койно возражает: - Ничего, Феюша, не отсталые. Самые нормальные. Запомни раз навсегда, что женщина может быть только женщиной. Николай Павлович во время нашего спора ведет себя очень деликатно. Он все время избегает смотреть на меня. Я понимаю: это для того, чтобы не смутить меня еще больше. Милый он, тактичный, хороший. А Митюнчик гру- бый. Но я ему докажу. - Глупо не признавать ничего за женщиной. Я тебе сейчас докажу... - Ну, ну, Феюша, постарайся, слушаю со вниманием. - А разве не было женщин - великих людей? - Были. Так что же? - Как что же? Разве... разве это ничего не доказывает? - А сколько их, милая Феюша? Хочешь я тебе по пальцам пересчитаю? Противный Митюнчик, не спеша, считает и все пускает дым колечками. - Не считай, не считай, пожалуйста. Я тебе докажу, что вы нарочно держали нас так. Фу, кухня, стряпня, стирка. Гадость какая. Вовсе женщи- на не ниже... И вдруг неожиданно вмешивается Тонька: - Да другая баба в сто раз умнее мужика... Митюнчик быстро оборачивается к ней и, переменив лицо, жестко спраши- вает: - Уж не себя ли и меня имеешь в виду? И, не дождавшись ответа, с прежней самодовольной, непогрешимой улыб- кой издевается надо мной. Чувствую, как краснеет лицо. Сейчас брызнут слезы. Прячусь за самовар и кричу оттуда: - Все равно, тебе не убедить, не убедить, не убедить... - Я, Феюша, и не хочу убеждать. Сознайся, что ты из ложного самолюбия говорила? - Ничего не из самолюбия... Я знаю тебя: ты ко мне подходишь с общей рамкой... Вот Сережа понял бы меня, а ты... - Ну, Сережу ты оставь. Вы оба с ним витаете в облаках. Сережа старше Митюнчика на два года. Он - коммунист и теперь на фрон- те где-то военкомом полка. Митюнчик не любит, когда ему ставлю Сережу в пример, и всегда говорит, что Сережа витает в облаках. - Вовсе он не в облаках, а на фронте. Это ты вот не хочешь итти на фронт. Я ему письмо напишу... - Пиши, сколько влезет. Николай Павлович поглядывает на нас обоих и то хмурится, то улыбает- ся. Потом он прощается. Говорит горячо и мягко: - Учитесь, учитесь, Фея Александровна... И смотрит на меня так сердечно. Да, да, я буду учиться. Пусть папа не позволяет, а я буду. Пусть Митюнчик смеется, а я буду. Сережа тоже гово- рит, чтобы я училась. Буду учиться и служить. 30 апреля. Тонька и Митюнчик в самом деле не нуждаются. Не знаю, откуда они бе- рут деньги, но они каждый день покупают хлеба и суп готовят с мясом. Редко-редко позовут меня обедать. И это называются - родные. Господи, хоть бы мама поскорее приезжала! Страшное у нас житье здесь. Слышно по вечерам, как за стеной Тонька ворчит на папу. А папа делает вид, что ни- чего не слышит. После закрытия завода, папа жил почти полгода вместе с нами в деревне и приехал в Петроград только недавно, когда завод опять начал работать. Своей квартиры не было, и Митюнчик пустил жить почти из милости. Каково теперь папе? Недаром он так страшно изменился. Может быть, не только от голода? Ничего не может сказать им, - и делает вид, что не слышит. Совсем тряпка-тряпкой стал. Обидно за него, горько, и не- нависть к нему и брезгливость. Скупой стал, черствый, молчаливый, угрю- мый. Даже страшно по вечерам оставаться с ним в комнате. Придет вечером молча. Ест тоже молча. Потом наденет свои очки и читает газету. И все молчит. Господи, как ненавижу его в эти минуты! А он, кажется, чувствует мою ненависть. Иногда из-за газеты взглянет так исподлобья и ничего не скажет. Но на сердце сделается нехорошо. И страшно от его тусклых глаз на похудевшем желтом лице. Слава Богу, что сижу в темном углу, и он не видит моих слез. А иногда замечаю, что он как-будто робеет меня. Явно избегает разде- ваться при мне и искаться. Когда застаю его за этим занятием, вид у него пойманного школьника. Сразу поднимается острая жалость, ненависть и отв- ращение. А вчера легла и вдруг вспомнила: "еще ни один день я не была сытой после приезда"... Вспомнила и сразу испугалась почему-то, как никогда в жизни. Лежу, как раздавленная этой мыслью, а она огромная, огромная. И все другие мысли притихли. Потом сердце заныло, и я заплакала. И, наверное, от слез, закопоши- лись, как червяки, все придавленные, притихшие другие мысли. Забралась от них и от папиного страшного храпенья под одеяло и плачу, плачу... А утром бросилась к зеркалу. Приехала румяная и бодрая, а теперь ста- ла совсем не такая. Еще румянец на щеках есть, но он какой-то бледный. А раньше у меня был, как красный огонь. И весь день ходила вялая, ленивая. Не хотелось итти на улицу. До ве- чера лежала на кровати и читала. И даже не читается как-то. Все думаю о том, что мне придется голодать. 1 мая. Сегодня - первое мая. Папа не работает. С утра нацепил на себя новый пиджак и совсем стал как прежний папа. Повеселел весь. И мне от этого легче. Потом вдруг заметила, что он хочет что-то сказать. Ходит вокруг меня с виноватым видом и поглядывает осторожно. Я, конечно, насторожилась. Заранее приняла обиженный вид. Наконец, он говорит: - Ну, ради праздничка можно и пообедать. Сказал и посмотрел на меня не по-отцовски робко. А у меня сердце сра- зу окаменело. Говорю с жестокими глазами: - Вот как. Ведь мы же никогда не варим обеда. Да у нас сегодня и ва- рить нечего. А бедный папа как будто ничего не замечает и говорит раз'ясняюще: - В столовую пойдем, на Седьмую линию... В столовую? Вот тебе и на! Да как же я пойду? Мне неудобно... Там обедают все мужчины... - Папочка, а в столовой женщины и барышни бывают? - Экая дурочка. Там целые семьи обедают. Чего же ты беспокоишься? Вышли на улицу. День ясный, солнечный. Идут рабочие и красноармейцы с флагами и поют "Интернационал". И оттого, что поют, день кажется еще яс- нее и солнце еще горячее. Лица у всех такие радостные, сильные. Даже па- па выгнул вперед свою впалую, сухую грудь. Идет по тротуару и напевает под свой широкий нос "Интернационал". И вдруг я замечаю, что сама подпе- ваю. Словно никто из нас никогда и не голодает. После обеда папа спрашивает меня совсем ласково: - Ну, как - сыта? - О, папочка, сыта совсем. Его глаза улыбаются и все еще напевают "Интернационал". - Тут недалеко есть чайная... Пойдем-ка чайку попьем... - Ой, папочка, да что вы? В чайную-то! Да там одни мужики. Он с ласковой досадой возражает: - Экая ты какая. Чего же тут особенного? В столовую же ходила? - Нет, нет, папочка, я не пойду. - Ну, как хочешь. Не с'ели бы тебя там. Папа поежил острыми, худыми плечами и вытащил из кармана две конфек- ты. Говорит с виноватым видом: - Это вот тебе, а это мне. Вчера получил по карточкам. Сунул поспешно в руки конфекту и говорит: - Иди... куда? Домой теперь? - Нет, папочка, я к подруге. - С Богом. Да приходи не позже девяти. Ах, папочка, папочка! Наверное, купил конфекту, а говорит - "по кар- точкам". Защемило тоскливо в сердце. Точно кто пальцем больно ткнул его. Голод испортил моего папу, голод... 3 мая. Рада я или не рада? Вчера Митюнчик пришел поздно вечером. Я уже улеглась спать. Слышу, стучит через стенку: - Феюша, завтра на службу собирайся... в почтамт, на пятую экспеди- цию... к Александру Андреичу... И какая я смешная. Сразу подумала, что у меня еще нет прически, а только две косички. Очень на девчонку похожа. Смеяться будут. Наверное, на службе все - взрослые. А потом заколотилось сердце от других мыслей. Вспомнился Николай Пав- лович. Если служить, значит, буду учиться. Раз сама буду деньги зараба- тывать, значит, папа ничего не может сказать. Потом отчего-то стало грустно. Немного поплакала. Потом опять думала о своих двух косичках. Решила, что не буду уступать никому, хоть я и девчонка. Не спала почти всю ночь. Утром вошел Митя. Подозрительно и торжественно оглядел с головы до ног. И вдруг говорит: - Да убери ты хоть косички-то. Александр Андреич посолиднее просил. И нарочно сказал таким тоном, чтобы сделать мне больно. Обиделась и покраснела, но промолчала. А на улице он опять обидным тоном читал наставления: - ...лишнего не болтай, но будь поразвязней, посолидней. Покажи, что ты - уж барышня... А я сейчас же и показала ему: От здания почтамта протянута через улицу арка. Окна большие, неуютные такие. И часы висят огромные. Взглянула на арку и почему-то обомлела. - Митя, Митя, скажи: я не в этом балконе буду служить? Митя даже плюнул. - Чего ты мелешь? Это арка, а вовсе не балкон. Соединяет хозяйствен- ный отдел и канцелярию. Я и сама спохватилась, что спросила неладно, да делать нечего. Молчу и краснею, а в душе смешно, что Митя так рассердился. Неужели он в самом деле подумал, что я такая глупая?.. Вошла в здание, и весь смех пропал. Я всегда робею там, где много лю- дей. А огромный почтамт битком набит. Все бегают, суетятся и оглуши- тельно жужжат. У Мити масса знакомых... На каждом шагу с ним здоровают- ся. Если идет барышня, она поздоровается с Митей, а сама искоса смотрит на меня. Мите стыдно, что он идет с такой девчонкой, и все бежит быст- рее. Еще рассуждает о женской самостоятельности... А сам-то? Стыдится идти с девчонкой. Бегу за ним, чтобы не отстать. По дороге толкнула красную толстую ба- рышню и успела только покраснеть, а не извиниться. Фу, какая я неуклю- жая... Отскочила в сторону от толстой барышни и налетела на мужчину с усами... Не успела оглянуться, а Митя уж привел меня в какую-то комнату. До потолка навалены посылки, а за столом сидит Тонька... - Тонечка, посмотри за ней. И Митя убежал. Тонька прежде всего посмотрела, как я одета, а потом мне в лицо. И насмешливо спросила: - Ты уж не нюни ли собираешься распустить? - Ой, нет, Тонечка... что ты? - Смотри, сейчас придет Александр Андреич. Читать наставления будет. Ужасно боюсь всяких наставлений. Господи, а вдруг не пойму!.. Не при- мет еще. - Тонечка, а что он будет читать? - Проповедь... Нужно быть хорошим работником, служить старательно... Ну, вообще, как начальник... - А мне что отвечать? - А ты, дура, подойди и скажи: "постараюсь". Ну, увидишь сама. Только сказала, а с Митей входит высокий мужчина, с бородой и важный такой. Сердце так и рассыпалось на кусочки. Господи, это, наверное, Александр Андреич! Митя велел быть развязной... Слышу голос, как из ту- мана: - Вот моя сестра. Чувствую, что Александр Андреич смотрит на меня, и волосы от стыда шевелятся. Совсем забыла, что нужно сделать. А тут еще противная Тонька над ухом шепчет: - Да подойди, дура... Шагнула вперед и так тонко пискнула, что услыхала свой голос и пок- раснела еще больше: - Здравствуйте. А Александр Андреич захватил мою руку и жмет очень энергично, как и следует мужчине. - ...Ну вот будете полезной единицей в нашем громадном организме... полезные работники нужны... Александр Андреич ушел. Тонька сразу наскочила бойкой курицей: - И еще такую дуру прямо в канцелярию назначили. И чего ты нюни рас- пустила? Стыдилась бы... Большая уж. Пришли с Митей в канцелярию. Слава Богу, за столом все барышни и только один мужчина. И тут Митю все знают... Кричат из всех углов: - А, Дмитрий Александрович... - Здравствуйте, Дмитрий Александрович... А Митя - свинья свиньей. Привел меня на середину комнаты и сказал: - Вот моя сестра. Всего хорошего... некогда... Чуть-чуть не убежала за ним. Растерялась и гляжу на всех. Подходит хорошенькая, тоненькая блондинка. Волосы золотистые, пушис- тые и вьются. Глаза большие и черные, а лицо бледное. Вся как будто при- торная... - Ну, вот, золотце мое, будете у нас служить. Я сейчас покажу работу. Посадила меня за стол рядом с какой-то черной барышней. Черная барыш- ня сердечно смотрит на меня, а все другие - с недобрым любопытством. Од- на, с толстыми губами и надменным смуглым лицом, даже сделала мне грима- су... Вот дрянь-то. Я тоже ей сделала. Блондинка что-то об'ясняет. Она не знает, что у меня тоскливо ноет сердце. Господи, ни одного дружеского лица! Только черная барышня. Обид- но как. И зачем служить, когда я хочу учиться? Теперь надо сюда ходить каждый, каждый день. И, может быть, всю жизнь, до самой смерти... - Вы меня слушаете? Поднимаю голову и вижу золотистые пушистые волосы. - Да, да. - Вот видите эти полки. На них все лежат книги, по которым будете на- водить справки. Посмотрела на эти полки, а они идут до самого потолка. Господи, как же я буду лазить туда?.. - А книги самим доставать надо? - Нет, нет, золотце мое, у нас есть мальчик. В двенадцать часов все побежали в столовую. Столовая здесь же в поч- тамте. Я не обедаю, потому что нет еще карточки. Чтобы получить ее, надо итти к какому-то уполномоченному нашей экспедиции. Там приложат штемпель и выдадут карточку. Папа велел в первый же день получить карточку. А как я пойду? Ужасно боюсь всяких уполномоченных. Черная барышня не пошла в столовую. Достала из стола хлеб и ест. Гос- поди, да он еще с маслом... Сразу заныло в желудке. Ведь я сегодня с'ела только маленький кусочек хлебца. Заболела голова. Не думаю ни о Алек- сандре Андреиче, ни о золотистых волосах. Не выходит из головы кусок хлеба, густо намазанный маслом, в руках у черной барышни. Как она аппе- титно ест. Господи, не смотреть бы хоть. Еще подумает

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє