▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
жность отцу, в эти предрассветные часы ему спалось осо- бенно хорошо! Вечерами он поздно засиживался в студии местного союза художников. С некоторых пор он очень усердно занимался там живописью. Он был необыкно- венный человек. Кроме нечеловеческой силы, кроме железного здоровья, природа дала ему еще много и других талантов, в которых он долгое время никак не мог разобраться. Казалось, стоило этому чудо-богатырю встрях- нуться, как с него посыплются на землю таланты. Даниле это было даже са- мому смешно, ему невольно припоминалась соблазнявшая его в детстве вы- веска одной кондитерской, изображавшая опрокинутый рог изобилия, из ши- рокого раструба которого без конца сыпались разноцветные пирожные, вот- рушки с изюмом, крендели. Точно так же глаза его разбегались и теперь, при обнаружении у себя всевозможных талантов, и он не знал, за какой из них ухватиться: все были соблазнительно-хороши. И с самоуверенностью мо- лодости набрасываясь то на одну бесплатную студию при наробразе, то на другую, он за четыре года советской власти чуть-чуть не сделался сперва знаменитым оперным певцом, таким, как Собинов, потом известным писате- лем, таким, как Максим Горький, чемпионом мира по поднятию тяжестей и борьбе, как Поддубный, политическим оратором, драматическим актером... В самое последнее время одна отзывчивая дама, художница, совершенно слу- чайно открыла в нем новое дарование, подлинный талант к живописи и при- том такой, какие родятся по одному в столетие. Чтобы не ошибиться, она водила его показывать от одного специалиста к другому, как больного тя- желой болезнью водят от доктора к доктору, и Данила видел, какое он про- изводил на всех впечатление своими набросками карандашом с натуры. И он тогда же раз-на-всегда решил, что все предыдущие его увлечения и успехи были ошибками, поисками себя, и что настоящее его призвание именно тут и только тут, - в живописи. И на улице, на которой он родился, вырос и жил, теперь его иначе не называли, как "Второй Репин", как раньше титу- ловали "Второй Максим Горький", "Второй Собинов", "Второй Поддубный"... Отец постоял над Данилой, посмотрел на его исполинскую фигуру, не умещавшуюся на постели, на красную, полную, лоснящуюся физиономию, уто- павшую в подушке, на жирную шею, собравшуюся на затылке складками, вслу- шался в его шумное, здоровое, беспечное, жадное до жизни дыхание, очень родственное тому пению петухов, - и чувство зависти к сыну зашевелилось в нем. - Вот что значит не иметь ничего в голове!.. - подумал он, с желчной улыбкой на искривленных губах. - Ну, разве это человек?.. Разве он ког- да-нибудь думает об зажигалках?.. Он запустил под туловище сына сразу с обеих сторон руки и так защеко- тал его под бока, с такими гримасами, точно старался ухватить на дне ре- ки рака, яростно оборонявшегося в илистой норе под корягой. - Ну!.. - кряхтел он при этом ему в грудь. - "Второй Репкин"!.. Поды- майсь!.. А-а, ты не встанешь?.. Говори: не встанешь?.. Данила вертелся на жесткой постели, как червяк на гладком камне, тщетно ища носом, куда бы зарыться. Но ни глазных век, ни рта он не раз- жимал, очевидно, продолжая крепко спать. - Нет, врешь, собачья душа! - пропыхтел окончательно взбешенный Афа- насий. - Спать больше я тебе все равно не дам! Он обхватил сына, прижался одной щекой к его груди, отодрал его туло- вище от постели, приподнял его всего на воздух и, как большую куклу, усадил на край кровати. Данила, сильно сутулясь, в буром от грязи белье сидел со свешенными в пол громадными босыми ногами и, чуточку раскрыв глазные веки, долго и безучастно смотрел на отца. - Ммуу... - наконец, недовольно промычал он и судорожно зевнул, на момент превратив все свое лицо в один громадный темный кругло разверстый рот, окаймленный изнутри кольцом белых зубов. - Еще совсем темно, - простонал он и туго, как бык, перевел тяжелые глаза на черный квадрат окна, потом опустил голову и со сладострастным выражением лица начал расчесывать в кровь правой рукой левую ногу у щиколотки. - Хрусс-хрусс-хрусс... - безжалостно скреб он ногтями кожу ноги, сладко зажмурив глаза. - Хрусс-хрусс-хрусс... - Заспался, вот и показывается, что темно, - подбадривал его отец. - А так-то оно не темно: самая зорька. И, поглядывая за сыном, чтобы тот снова не растянулся на постели, он пошел к станку. - Да... как же... "показывается"... "зорька"... - как ребенок, кап- ризно огрызался низким ворчливым баском сын, а сам с возрастающим упое- нием скоблил и скоблил ногу: - Хрусс-хрусс-хрусс... Где она твоя "зорька"?.. Теперь самое спать!.. - Тебе бы все спать!.. - попрекал его отец, откладывая для него на отдельный стол работу. - А как же я?.. Я еще меньше твоего сплю!.. Ты знаешь, когда я сегодня встал?.. - Знаю, знаю... Хрусс-хрусс... Ты кажется скоро вовсе не будешь ло- житься спать... Хрусс-хрусс... Но ты-то другое дело... Хрусс-хрусс... Ты-то сам виноват... Хрусс-хрусс... - Как это "сам"?! - А так сам... Не связывался бы с этими проклятыми зажигалками!.. Я давно говорю: давай, поступим обратно на завод... Там теперь и ставки больше и пайки выдают аккуратней... - Знаем! - раздраженно бросил Афанасий, работая. - Слыхали! Пока вы- рабатывают новые ставки, цены на хлеб опять подскакивают вдвое! Тоже и пайки: пока их получишь, сапоги обобьешь, за ними ходивши! А допросы! А анкеты! А подписки, отписки, записки, расписки! Нет, на зажигалках рабо- тать все-таки лучше, самостоятельней, вроде как сам себе хозяин! И под- нажиться опять же можно, если! - Да... Хе-хе-хе... "Нажились" мы много... Хрусс-хрусс-хрусс... - Ну! - вдруг злобно закричал на сына издали отец и уставился в него поверх очков остановившимися глазами. - Чего же ты сидишь, босые ноги скубешь? Вставай, время идет, не ждет, работать надо! А скубсти ноги бу- дешь потом! - Ладно, - пробормотал небрежно Данила, перестал чесать изрытую в кровь ногу, пошарил гигантской ладонью под кроватью и выволок оттуда бо- тинки. - Да, "самостоятельней", "сам себе хозяин", чорт возьми! - криво ус- мехался он в пол и натаскивал на свои нечеловечески-широкие ступни еще более широкие американские боты, тяжелые и твердые, как чугунные утюги. - Хорошая, чорт побери, наша "самостоятельность"! Хорошие мы "хозяе- ва"! - зашнуровывал он толстым электрическим проводом свои боты с таким видом, точно запрягал пару ломовых лошадей. - При лампе начинаем рабо- тать, при лампе кончаем и на обед имеем не больше, как полчаса! А на за- вод ходили по гудку, когда уже развиднялось, и, как бы то ни было, рабо- тали там не только казенную работу, но и свою, - взять те же зажигалки, - и материалом свободно пользовались, и инструментом, и всем, и шабашили в 4 часа, когда солнце стояло еще высоко... На заводе я сроду не знал, что такое работа при лампе. - Мало ли чего, - тряхнул полуседой головой Афанасий. - Ты еще много кой-чего не знаешь. - Ну, на!.. - клокочущим от раздражения голосом за- давал он работу сыну. - Вот!.. - почти стонал он и смотрел на Данилу та- кими глазами, точно порывался схватить его за шиворот и хорошенько поты- кать носом в работу. - Бери сейчас вот эти корпуса и затирай на них шабором паянные места, чтобы нигде не было видно олова!.. Забирай!.. - И тут на твоих зажигалках, раз плюнуть, погибнуть с голода... - продолжал твердить свое Данила, уже стоя возле постели на ногах и туго затягивая на себе узеньким ремешком широкие холщевые рабочие штаны... - а на заводе сроду не пропадешь: все-таки возле людей! На нашем заводе 6 тысяч человек работает! - Хотя бы 36! - оборвал его отец. - Все равно, каждый думает только об себе! - Ничего подобного! - фыркал Данила над ведром, ополаскивая лицо. - И там по крайней мере узнаешь, какие есть новости, а тут живешь у вас, как в тюрьме! - Тебе нужны новости? Марья каждый день приносит с базара все новос- ти! - То не те. - Одинаковые! - И на заводе... - Довольно про завод! - взвизгнул отец. - Он все про завод, он все про завод! - с плачущим выражением лица пожаловался отец в сторону. - Я лучше твоего знаю завод! Я больше как 30 лет на заводе лямку тянул! А ты меня учишь: "завод", "завод". Закатив оба рукава рабочей блузы, Данила, с широкой грудью, с громад- ным животом, картинный богатырь, лениво, в развалку, поплелся к токарно- му станку. - Что работать? - недовольно прогнусавил он, хмурый со сна. - Вот, - указал отец на отложенные в сторону медные корпуса. - И смотри: когда затрешь шабором паянные места, тогда зачищай наждаком медь, сплошь, всю, чтобы она прямо горела! Дело касается рынка, и поку- патель кидается не на механизм зажигалки, не на правильность закалки ро- лика, а на чистоту, на блеск, на моду! - Значит, уже будем обманывать народ? - иронически покривил губами Данила, сгребая по столу в кучу медные корпуса. - Зачем обманывать? - ударил молотком по медяшке Афанасий. - Это не мы их обманываем! - и он прицелился и ударил опять. - Это они себя обма- нывают, держат фасон! Данила все никак не мог раскачаться, он упрямо стоял перед своим ра- бочим столом и, угнетаемый чувством ужасной лени, злыми глазами считал заготовленные отцом корпуса. - Сколько сегодня будем гнать? - спросил он грубо, вызывающе, гудящим голосом. - 12 штук, - мягко и вкрадчиво ответил отец и с невинным лицом стара- тельно наворачивал нарезной дощечкой резьбу на медной соломинке, через которую в зажигалке проходит фитилек. - Как 12??? - с истерическим завыванием вскричал невыспавшийся Данила и упер в стол тупой, жестокий, разбойничий взгляд. - А тут у тебя 15!!! - Да, правда, там еще три лишние есть... Для между делом... - У-у-у! хорошее "между делом": целых три зажигалки! И тогда так бы и говорил, что 15! А то: "12"! Обманывает! И если бы это в первый раз, а то - всегда! Я нарочно раньше сосчитал, смотрю - 15, потом, думаю, дай спрошу, сколько скажет, а он: "12"! Что же ты думаешь, что я слепой, не вижу, что ли? Афанасий швырнул инструмент, сделал обеими руками гневный жест. - Довольно гудеть!!! Зачищай медь, сатана!!! За нас никто не будет работать!!! Данила умолк, подернул плечами, кособоко нагорбился над столом, взял в одну руку цилиндрическую медяшку, в другую трехгранный шабор, начал работать. У него все в груди кипело от отвращения к подобной работе. И он с та- ким остервенением хватал со стола медные трубки, так жестоко скоблил их ребром стального шабора и с такой силой швырял их потом о стол, словно это были его заклятые враги. - Легче! - не раз покрикивал на него со своего места отец, следя за ним со стороны. - Легче! Это же вещь! Данила некоторое время работал молча. Наконец, он не выдержал собственного молчания. - Что это, шахта, что ли, что мы работаем при лампе?! - вдруг яростно вобрал он голову в плечи и странно, точь-в-точь по-собачьи, оскалил из- дали на отца зубы. - Или это, может, мы на ночной смене работаем, и с утра тут будут работать другие?! На самом-то деле, отец! Пора нам в этом как следует разобраться! Люди боролись за 8 часовой рабочий день, а ты из меня по 16 часов жилы тянешь! У ошеломленного отца нижняя челюсть задергалась, бородка завилась в воздухе живой змейкой. - Что-о? - в свою очередь ощерил он издали на сына полубеззубый рот и высоко задрал хобот носа в очках, так что темные круги ноздрей встали стоймя. - Я из тебя жилы тяну, я, да? Дурак ты, дурак! Жизнь тянет жилы из тебя, а не я! А я - что от тебя имею? - Да!.. Как же!.. "Жизнь"... Бежать надо из дому от такой "жизни", и больше ничего! И Данила злобно строганул шабором по трубке. - И бежи! - замотал на него полуседой головой отец. - И бежи, сатана, бежи! Только смотри, когда выголодаешься, обратно не приходи: не приму! - Подлец буду, если приду! Сам я больше заработаю! - Попробуй! Заработай! Посмотрим, как ты заработаешь! Это тебе не студия: розочки в вазочках, будь они прокляты, рисовать! "Вто-о-рой Реп-кин"! Разве я знал, что у меня, у рабочего, выйдет такой сын? "Ху-у-дож-ник", чтоб тебе добра не было и тем, кто тебя научает этому! Данила бросил работу, с ушибленным видом сощурился на отца. - Кого ты ругаешь? - тонким певучим голоском прокричал он. - За что ты ругаешь? - взял он голосом еще тоньше. - Ты знаешь, кого, каких хоро- ших людей, ты ругаешь? - В-вы!!! - надрывно взвыла всей грудью с постели за запертой дверью Марья. - Оп-пять!!! Я только что заснула! И так каждый день, каждый день, с тех пор, как стали работать эти проклятые зажигалки! Еще ни разу не становились на работу без бою, ни разу! Как собаки, как собаки! Лают- ся и лаются! Лаются и лаются, чтоб ваши глотки повысохли от этого лаю! - Без скандала не могут! - жалобно завторила матери ее взрослая дочь Груня, спавшая там же, за дверью. - День спину гнешь над швейной маши- ной, стараешься как можно больше выгнать красноармейского белья, пока глаза и пальцы не затупеют, и ночью только бы отдохнуть, только бы пос- пать, а тут они со своими проклятыми зажигалками тарарам поднимают! - А ты бы меньше вечерами по люзионам моталась, - съязвила въедливым голосом мать. - Вчера опять во втором часу ночи откуда-то заявилась! - Как это так "откуда-то"! - страшно вскипела дочь. - Разве я у вас какая-нибудь такая! Чего же вы меня обзываете! Чего же вы меня страмоти- те! Какое вы имеете право меня обзывать! Какое вы имеете право меня страмотить! Что я - уличная?! - Кто тебя обзывает? Никто тебя не обзывает! Ма-ла-холь-ная! - Вы! Вы меня обзываете! Вы! Груня дико взвизгнула и заплакала. Мать сбавила тон. - Ну, скажи: как я тебя обозвала? Я тебя никак не обозвала, я только сказала, что ты взяла моду поздно ночью возвращаться из люзиона. - Мама! - вдруг перестав плакать, вся всполошилась и закричала невме- няемым криком Груня. - Знайте! Если б не те иллюзионы, я б давно на дне речки была! И я ведь без денег, я задаром, я по знакомству с иллюзионс- ким механиком в иллюзион хожу, я не расходуюсь, не проживаюсь, чего же вам от меня надо? Что же вы думаете, что я каторжная у вас и должна при- кованная к швейной машине сидеть и ничего не видеть кроме?! - А я что вижу хорошего? - раздался нахальный, наскакивающий голос Марьи. - Скажи: что я вижу хорошего? Ты хоть ночами, в постели, после люзиона, как свинья, шоколад гложешь! Тебя хоть два раза ночью на извоз- чике из люзиона к дому подвозили! А я и этого не вижу! Теперь скажи: тот шоколад тебе тоже "задаром", "по знакомству" дают? И те два раза ночью подвозили на извозчике тоже "задаром"? - Мама! - рыдала дочь. - А ты думала, я этого ничего не знаю! - добивала ее мать. Бранились одновременно: в одной комнате мать с дочерью, в другой отец с сыном. И с наибольшим отчаяньем в одной комнате и в другой выкрикива- лись слова: "Проклятые зажигалки"! "Проклятые зажигалки"! III. Работать зажигалки Данила умел хорошо, не хуже отца. Но у него, наде- ленного другими, более могущественными талантами, не было абсолютно ни- какого желания расходовать себя на такое ничтожное дело. Все равно, ка- кого бы высокого совершенства он ни достиг в роли рабочего-металлиста, никто и никогда не узнает о нем. Проживет, точно не жил! А искусством, живописью, он скоро всю Россию заставит увидеть себя. Его увидят! Его заметят! И скольких людей своими работами он отвратит от ложного пути! Скольким людям он своим чудодейственным даром осветит дорогу! Новой ос- вежающей волной пройдет эта его внутренняя сила над изнывающим в духоте миром... И Данила, наводя лоск на медные трубки, все время думал о другом, о своем, о великих своих достижениях в живописи. И заманчивые дали, подоб- ные сказочным снам, одна за другой раскрывались перед ним. Он - знаменитый, прославленный художник. Он, во всем новом, светлом, чесучевом, в лаковых ботиночках, в широкополой художнической шляпе-пана- ме с ярко-малиновой ленточкой, проездом из столицы в столицу, в своем родном городке идет на бульваре по дорожке, посыпанной свежим желтым пе- сочком. Как хорошо кругом! Прекрасная погода, яркое солнце, благоухание цветов, пение птиц, земной рай! Перед этим несколько дней под-ряд лили дожди, и теперь люди с особенной жадностью, с особенными выражениями лиц высыпали на воздух, точно на всенародный языческий праздник. Люди без конца кружились по всем аллеям цветущего бульвара, соперничая в этом со столь же нарядными яркими бабочками, во множестве порхающими над садовы- ми насаждениями. Люди улыбались одному и тому же, млели от одного и того же, жмурились одному и тому же: солнцу! У всех одно солнце, а у него, у Данилы, два. Ему светят и его греют и дают ему жизнь, двойную жизнь, сразу два солнца, и еще неизвестно, какое из них могущественнее, крупнее, то ли, что вне его, или то, что внутри него! Второе, внутреннее солнце, конечно, это - его художественный та- лант. Он признан. И встречные горожане, люди только с одним далеким солнцем, его земляки, сразу узнают в нем новое, восходящее над Россией светило. Наконец-то! Пора! Давно все ждали именно такого самородного светоча. Отныне их никому не ведомый городок будет прославлен в веках, и они, соучастники этой вечной славы, скромные рядовые жители города, ос- танавливаются при встрече с ним, стоят среди бульвара, как каменные столбы, мгновенно позабыв о всех своих личных грошовых делах, полные од- ного, общего мистического смятения. Такова сила воздействия настоящего художественного таланта! А рабочие-металлисты с завода, на котором Дани- ла, его отец, дед и прадед проработали всю свою жизнь, эти рабочие еще раньше других узнают в гуляющей по бульвару знаменитости бывшего рабоче- го-металлиста, своего сотоварища и друга, одно время мученика и безумца, когда он, как и они, работал с отцом для рынка зажигалки. Они теперь ро- беют перед ним, перед его удачей, перед его чистым платьем, жмутся и, уменьшившись в росте, торопятся своротить в боковую аллею, чтобы не быть узнанными им и чтобы наблюдать и ходить за ним издали. Чудаки! Зачем это? Разве он не прежде всего для них? Их он помнит прежде всего. И он должен быть им еще ближе, чем был раньше! Для них-то он и вознесся... ... Но вот к нему, с подкупающей ясностью в лице, подплывает грациоз- ными па какого-то скромного танца незнакомая девушка. Вот оно - воплоще- ние завершенной красоты, рычаг, которому дано двигать миром! Девушка еще не произносит ни слова, но уже покоряет его, как художника, своими лини- ями, формами, красками, гармонией тела и духа. Как все в ней просто и как в то же время прекрасно! Больше всего его поражают ее краски. Бывает такое, сделанное со вкусом, узорчатое вышивание по ткани цветными шелка- ми, работа всего в две-три краски, а сколько в ней заложено чувства под- линной красоты! На девушку, как на то вышиванье, он смотрит и глаз отор- вать от нее не может. Янтарного цвета волосы; бледно-розовое, как ле- пестки шиповника, лицо; кофейные ободки теней во впадинах глаз; губы, красные, тона спелой красной смородины... Шляпка, туфельки, костюм, - весь ее наряд казался неотделимым от нее самой, как неотделимы перья у птицы. И умело подобранные цветные лоскуты, ленты, банты, тоже всего в две-три краски, только дополняли пленительность картины. Жажду жизни, веру в возможность на земле полного счастья пробуждал в нем весь ее вид... Но, конечно, главным центром в ней, главной влияющей силой были ее глаза, в которых, казалось, зеленое море в переменчивую погоду отра- жало синее небо, игра двух стихий, слияние двух бездн. Девушка с косми- ческими, сине-зелено-голу

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє