- Эх, наша матушка Русь! - с искренней  горечью  сказал  Тихменев.  -
Русского слова здесь не услышишь.
     Звонарев промолчал.
     - Речь  французская,  а  нищета  русская,  -  усмехнулся  генерал.  -
Где-нибудь в Париже или,  скажем,  в  Брюсселе  вся  придворная  знать  на
собственных автомашинах разъезжает, а наша - в  поезде  или  в  допотопных
экипажах.
     "Какая все это мерзкая шваль! Ненавижу,  ненавижу!  -  со  злостью  и
отвращением думал Звонарев, глядя на парадных, надушенных генералов, на их
затянутых в корсеты жен, обсыпанных бриллиантами.  -  И  этим  людям  дано
право карать и миловать! От них зависит  судьба  Вари,  моя  судьба,  наше
счастье... Почему они здесь, на свободе, живут, веселятся, сплетничают,  а
Варя находится, страшно подумать, в сырой камере, бог  знает  с  кем  -  с
ворами, проститутками... Где же справедливость?"
     Звонарев прислушался к монотонному перестуку колес, в  котором  вдруг
отчетливо услышал: "Под-ле-цы, под-ле-цы..."
     - Подлецы! - выдавил сквозь зубы Звонарев.
     - Пардон, не расслышал. Это  вы  мне?  -  спросил,  наклонив  голову,
Тихменев.
     - Простите, ваше превосходительство. Не вам.
     * * *
     Красносельский военный  лагерь  располагался  вблизи  железнодорожной
станции. Он был оцеплен солдатами. В  местах  проезда  стояли  жандармские
офицеры, которые внимательно проверяли документы и пригласительные билеты.
     Тихменев представил Звонарева как  своего  адъютанта,  и  они  вместе
прошли к небольшому помосту, откуда была хорошо видна вся передняя линейка
лагеря.  На  помосте  толпились  придворные  дамы,   министры,   генералы.
Невдалеке,  примыкая  к  передней  линейке,  возвышался  земляной   валик,
покрытый сочной травой. На нем был разбит шатер для царя и его  семейства.
Валик охранялся казаками-конвойцами. Перед шатром стояли легкие  стулья  и
кресла.
     Вдоль передней линейки  уже  были  выстроены  гвардейские  полки.  На
правом фланге - преображенцы, рядом с ним  -  семеновцы,  далее  -  первая
артиллерийская бригада, измайловцы и  егеря.  Затем  стояли  полки  второй
гвардейской  дивизии  и  гвардейские  стрелки.  На  правом  фланге  полков
развевались старые заслуженные полковые знамена,  бывшие  под  Полтавой  и
Бородином, тут же располагались  полковые  оркестры.  Яркий  блеск  медных
труб, шелк знамен, и все это на фоне зелени, голубизны небес. Над  лагерем
плыл несмолкаемый говор многолюдной праздной толпы.
     Звонареву  особенно  понравились  гвардейцы  -   рослые,   загорелые,
сильные,  чем-то  схожие  с  былинными  богатырями.  Он  поделился   своим
впечатлением с Тихменевым.
     - Еще бы! - воскликнул тот. - Ведь здесь собран цвет  русской  нации.
По всей России в гвардию отбирают высоких, могучих  и  красивых  людей.  В
первой роте Преображенского полка нет солдат ростом ниже ста  восьмидесяти
сантиметров. А первый взвод сплошь выше сажени. Далеко  не  всякая  страна
может похвастаться такими молодцами!
     Публика    прибывала.    Звонарев    увидел    начальника    Главного
артиллерийского управления генерала Кузьмина-Караваева, высокого  статного
старика, бросавшегося в глаза своей незаурядной  внешностью  и  выправкой.
Рядом с ним шагал его брат - адвокат, - в белом парадном фраке и блестящем
черном цилиндре на голове.
     Вскоре на  дороге,  ведущей  к  главному  лагерю,  показалась  группа
всадников  во   главе   с   великим   князем   Николаем   Николаевичем   -
главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного  округа.  Его
сопровождали командир гвардейского корпуса генерал  Безобразов,  несколько
адъютантов и ординарцев.
     Над  лагерем  пронеслась  зычная  команда   командира   преображенцев
генерала графа Игнатьева:
     - Стано-о-вись!
     Полки замерли в полной неподвижности. Говор утих. Все внимание  толпы
было сейчас приковано к приближающейся кавалькаде.
     - Слу-у-шай, на кара-ул! - скомандовал Игнатьев.
     Солдаты дружно  вскинули  винтовки  с  острыми  сверкающими  штыками,
оркестры заиграли марш. Великий князь, сухопарый, подтянутый, будто слитый
с конем,  подскакал  к  правому  флангу  Преображенского  полка  и  громко
поздоровался с  солдатами.  Те  ответили  на  приветствие  единым  могучим
голосом - четко, строго размеренно.  Воздух  содрогнулся  от  их  дружных,
громких выкриков.
     Князь медленно двинулся  вдоль  фронта  замерших  полков,  придирчиво
вглядываясь  в  безукоризненный  строй  солдат  со  вскинутыми  на  караул
винтовками. Когда он миновал последнюю роту первой  пехотной  дивизии,  ее
полки по установленному правилу опустили винтовки к ноге. Остальные  части
продолжали равнение на командующего, и волны ответных приветствий катились
ему на встречу.
     - Здорово! Правда ведь? - восторженно обратился Тихменев к Звонареву.
     Объехав весь лагерь, великий князь вернулся к Преображенскому  полку.
Начинался  главный  акт  этого  грандиозного,   строго   распланированного
спектакля.
     На лагерной дороге показался царь Николай II верхом на белом аргамаке
в сопровождении  конвойных  казаков  в  алых  и  синих  черкесках.  Дальше
следовали открытые ландо, на которых восседали царица,  президент  Франции
Раймон Пуанкаре, члены царской семьи и приближенные из свиты.
     Снова над лагерем воцарилась полнейшая тишина. Все, казалось, затаили
дыхание. Снова к небу рванулась команда:
     - Слушай, на караул!
     Гулким эхом отдалась она по  всему  лагерю.  Великий  князь  поскакал
навстречу  Николаю  II.  Отсалютовав  обнаженной  шашкой,  он  отдал  царю
строевой рапорт.
     Едва  царь  поравнялся  с  правым  флангом  преображенцев,  знаменщик
опустил до земли полковое знамя и тотчас вскинул  его  вверх.  Царь  отдал
честь знамени и направился вдоль парадной линейки. Грянуло "ура".
     Царь  улыбался,  приветственно  раскланивался.  За  ним,  придерживая
гарцующего коня, скакал великий князь. В нескольких шагах от них следовало
ландо с императрицей Александрой Федоровной  и  Пуанкаре.  Президент  -  в
черном фраке, белой  жилетке,  с  муаровой  лентой  Андрея  Первозванного,
накануне пожалованной ему царем. Он помахивал цилиндром в высоко  поднятой
руке, что-то говорил царице и любезными поклонами отвечал  на  приветствия
вошедшей в верноподданический раж публики. Вся в белом, в пышной шляпке из
белых  страусовых  перьев,  подрумяненная   и   напудренная,   императрица
выглядела  моложе  своих  лет  и  казалась   красивой.   Остальные   ландо
остановились возле валика. К  шатру  поднялись  четыре  царевны,  казак  с
больным наследником на руках, фрейлины и царедворцы. Великие  княжны  были
одеты одинаково: белые гладкие  платья,  белые  чулки,  белые  туфельки  и
простые соломенные шляпки.  Точь-в-точь  провинциальные  барышни  среднего
достатка. Десятилетний наследник был в форме Преображенского полка.
     Проезжая по фронту гвардейских полков,  Пуанкаре  внимательно,  чисто
по-хозяйски всматривался в статные фигуры русских чудо-богатырей,  рослых,
крепких, мускулистых. Для  президента  все  это  было  пушечное  мясо,  по
дешевке  купленное  им  на  золотые  займы  царскому   правительству   для
подавления революции. Пуанкаре невольно сравнивал солдат русской гвардии с
полками сенегальских стрелков, тоже  рослых  и  сильных,  которые,  как  и
русские, должны были защищать прекрасную Францию в случае войны. Пуанкаре,
как хозяин, остался доволен видом русских  наемников,  о  чем  и  поспешил
сообщить Александре Федоровне.
     Пока царь и президент объезжали фронт гвардейцев,  полковые  оркестры
по задней линейке пробирались к Преображенскому  полку,  образуя  огромный
сводный оркестр всех гвардейских частей.
     Закончив объезд  частей,  царь,  а  за  ним  и  ландо  с  Пуанкаре  и
императрицей вернулись к  валику.  Царь  спешился  и,  подождав  Пуанкаре,
вместе с ним и императрицей поднялся к шатру. Невдалеке от них остановился
и великий князь Николай  Николаевич,  как  бы  ожидая  дальнейших  царских
приказаний.
     С того места, где обосновались Тихменев и  Звонарев,  было  прекрасно
видно все, что происходило около шатра. Тихменев вполголоса называл  имена
князей, министров и иностранных послов, толпившихся позади царской семьи и
французского президента.
     Звонарев перевел свой взгляд на великого князя  Николая  Николаевича.
Он видел его и раньше, но теперь обратил внимание на его  высокую  фигуру.
Бросались  в  глаза  непомерно  длинные  ноги,  над  которыми  возвышалось
короткое туловище и совсем маленькая для его  роста  и  уже  сильно  седая
голова. Лицо великого князя было красивое, с  тонкими  чертами  и  волевым
ртом.
     - Ругатель отменный, - тихо комментировал Тихменев, глазами  указывая
на великого князя. - Перед стороем кроет площадной бранью даже офицеров.
     - Как же это терпят?
     - А вы знаете  правило:  на  проституток  да  на  великих  князей  не
обижаются. Ха-ха-ха! - довольный своей остротой, Тихменев тихо  засмеялся.
- Но вместе с тем должен вам  заметить,  что  это,  пожалуй,  единственный
человек, кто по-серьезному  думает  о  нашей  гвардии.  По  его  настоянию
командирами гвардейских дивизий и полков назначались армейские  офицеры  и
генералы, отличившиеся в Маньчжурии. Он перевел из армии  много  армейских
офицеров, Георгиевских кавалеров. Князь не смотрел на то, были они  знатны
или бедны. Армейские офицеры получали специальные добавки к жалованию  "на
представительство", что давало им возможность служить в дорогих по  своему
образу жизни гвардейских  полках.  Это  вызвало  неудовольствие  некоторых
знатных и титулованных гвардейцев. Ну что ж, им же хуже. Князь перевел  их
в захудалые полки. Служите, мол, во славу царя и отечества...
     Князь,  стремившийся  "обрусить"  высший  командный   состав   армии,
пользовался расположением большинства офицеров, как ярый противник немцев.
При дворе он  считался  главою  русской  партии.  Его  жена,  черногорская
принцесса, открыто выражала  свою  ненависть  к  "немке",  как  при  дворе
называли Александру Федоровну, так и не научившуюся понимать русскую  речь
и тем более говорить по-русски.
     Зато к французам великий князь явно благоволил и даже  раболепствовал
перед ними, будучи  одним  из  акционеров  крупнейшего  военного  концерна
Франции - компании Шнейдера-Крезо. Акции  приносили  ему  хорошие  доходы.
Французы  прекрасно  это  знали  и  не  стеснялись  диктовать  нужные   им
распоряжения, каасющиеся русской армии.
     Обо всем этом вспомнил Звонарев, наблюдая, как почтительно  склонился
перед царем и Пуанкаре великий князь в ожидании их распоряжений.
     До слуха Звонарева то и дело  долетали  пересуды  публики  по  поводу
приезда Пуанкаре и событий  последних  дней.  Рассказывали,  что  Пуанкаре
првез в подарок Александре Федоровне гобелен с портретом Марии-Антуанетты,
казненной  во  времена  французской  революции  1793  года.  Этот  подарок
произвел  на  суеверную  Александру  Федоровну  тяжелое  впечатление.  Она
увидела  в  этом  знамение  -  уготованную  ей  свыше  участь  французской
королевы.
     - Пуанкаре допустил бестактность. У нас только и говорят о  покушении
на царствующую фамилию. Революция является  пугалом  для  двора,  и  вдруг
такое напоминание  о  французской  революции  и  казни  королевы!  В  доме
повешенного не принято говорить о веревке, - рассказывал шепотом  Тихменев
Звонареву.
     Кто-то заговорил о возможности внезапного начала войны между  Россией
и Германией.
     - Чепуха! - раздалось протестующе. - Россия и Германия связаны  более
чем вековой дружбой. Со времен Наполеона  мы  всегда  были  рядом.  Личный
представитель кайзера при Николае граф Шлобитен утверждает, что о войне не
может быть и речи.
     Шлобитен стоял в свите царя и, как обычно, был весел и остроумен.  Он
высокомерно   и   насмешливо   поглядывал   на    французских    офицеров,
группировавшихся вокруг французского посла  Палеолога  и  военного  атташе
маркиза  де  ля  Гиш.   Французы   были   сдержаны,   немногословны,   что
истолковывалось любопытными наблюдателями как плохой признак.
     Около юных царевен грудились молодые князья и свитские офицеры. Они о
чем-то оживленно разговаривали. Царевны прыскали от смеха и  зажимали  рты
кружевными платочками. Рядом с сестрами на стульчике сидел бледный и худой
наследник. За его спиной стоял широкоплечий казак  Деревянко,  исполнявший
обязанности няньки. Он строго следил, чтобы царевич не вставал  со  стула.
Невдалеке от наследника в кругу генералов оживленно жестикулировал великий
князь Сергей Михайлович - августейший генерал-инспектор артиллерии.
     - Главнейший и, к несчастью, несокрушимый враг русской артиллерии,  -
отрекомендовал его  Тихменев  Звонареву.  -  В  артиллерии  он  ничего  не
смыслит, и почти все его распоряжения - прямое свидетельство  скудоумия  и
самодурства. Диву даешься, как наш  Кузьмин-Караваев  уживается  с  ним  и
умеет обезвредить глупые, а то и просто вредные приказы. Беда еще и в том,
что  "августейший  инспектор"  идет  на   поводу   у   французской   фирмы
Шнейдера-Крезо. Французы хотели навязать нам  перевооружение  всей  легкой
артиллерии своими  пушками,  которые  куда  хуже  наших.  Хорошо,  министр
финансов  запротестовал:  нет  денег,  и  все!  Только   благодаря   этому
перевооружение не состоялось. И все же эти бестии  французы  не  разрешили
нам закупить пушки у Круппа,  который  предлагал  нам  тысячу  отличнейших
гаубиц и тяжелых орудий с полным боевым комплектом.
     - В данном случае можно было бы и  не  согласиться  с  французами,  -
заметил Звонарев.
     Тихменев усмехнулся:
     - Попробуйте не согласиться, если они дали взятку августейшему идиоту
Сергею Михайловичу и он забраковал крупповские пушки после испытаний.
     В  ожидании,  пока  объединенный  оркестр  всех  гвардейских   полков
перестроится,  царь  и  Пуанкаре  тихо   беседовали.   Невысокого   роста,
невзрачного  вида,  царь,  в  лихо  сбитой   набекрень   фуражке,   слушал
президента, чуть наклонив голову  в  его  сторону.  Кряжистый,  начинающий
полнеть  Пуанкаре,  с  грубоватым,   загоревшим   крестьянским   лицом   и
вздыбившейся бородкой, держался с почтительностью гостя,  который  задался
целью во что бы то ни  стало  расположить  к  себе  сердце  гостеприимного
хозяина. Оба улыбались, поддакивая друг другу, и,  видимо,  были  довольны
беседой.
     Наконец  оркестр  перестроился.   На   дирижерский   пульт   поднялся
седовласый невысокого  роста  мужчина  -  главный  дирижер  императорского
Мариинского оперного театра. Окинув взглядом свое музыкальное воинство, он
церемонно поклонился монарху.
     Началась вечерняя перекличка  в  полках.  По  иерархической  лестнице
рапорты  поднимались  все  выше  и  выше.  Командиры  полков   рапортовали
командиру гвардейского корпуса, тот, в свою очередь, отдал рапорт великому
князю, а князь на безукоризненном французском языке доложил о  результатах
переклички Пуанкаре.
     Долгая,  довольно  скучная  процедура.  Когда  она  в  конце   концов
завершилась, раздалась долгожданная команда:
     - На молитву, шапки долой!
     Солдаты, офицеры  и  публика  обнажили  головы.  Обычно  после  этого
солдаты пели хором молитвы "Отче наш" и "Спаси, господи,  люди  твоя",  но
сегодня, вопреки установленному ритуалу, сводный оркестр заиграл тягучий и
нудный хорал  "Коль  славен  господь  во  Сионе".  Все  стояли  навытяжку,
молчаливые, с постными лицами,  изредка  крестясь.  Прошло  добрых  десять
минут, прежде  чем  оркестр  кончил  хорал,  и  все  вздохнули  свободнее,
зашевелились. Затем артист Александринского императорского театра,  одетый
в солдатскую  форму  Преображенского  полка,  по-актерски  выразительно  и
набожно прочитал молитвы "Отче наш" и "Спаси, господи, люди твоя".
     И вот наконец великий князь скомандовал:
     - Накройсь! Слушай на караул!
     Сводный оркестр заиграл "Марсельезу". Огненная  мелодия  французского
гимна будто встряхнула всех. В ней  было  что-то  от  свежего  порывистого
ветра, грозовое, могучее, зовущее.  Звонареву  невольно  вспомнилось,  как
несколько  дней  назад  большая   толпа   бастующих   рабочих   дружно   и
воодушевленно пела "Рабочую марсельезу", а  полиция  и  казаки  безуспешно
пытались прекратить это поднимающее  на  борьбу  пение.  Смолкая  в  одном
месте,  песня  вдруг,  как  пламя  пожара,  подхваченное   вихрем,   снова
взвивалась над толпой в другом, еще настойчивее и упорнее.
     Сейчас, вслушиваясь в  звуки  чудесного  гимна,  Сергей  Владимирович
начал тихонько подпевать оркестру. Тихменев  предостерегающе  толкнул  его
под локоть:
     - Не забывайтесь!
     Звонарев умолк.
     Когда замерли последние звуки  "Марсельезы",  зазвучал  царский  гимн
"Боже, царя храни". Это был разительный контраст мелодий. Казалось,  после
освежающего ветра революционного гимна весь лагерь  наполнился  затхлым  и
душным воздухом.
     "Заря   с   церемонией"   закончилась   криками   "ура".   Утомленные
затянувшимся церемониалом солдаты кричали без всякого воодушевления. В  их
"ура" не чувствовалось ни душевного подъема, ни патриотического  восторга.
Кричали потому, что было приказано кричать.
     Царь распорядился отпустить полки, а сам  с  Пуанкаре  и  царицей  на
одном из придворных автомобилей  отбыл  в  Красносельский  дворец.  Следом
двинулись  автомобили  со   свитой.   Громоздкие   и   неуклюжие   машины,
изготовленные на  русско-балтийском  заводе,  нещадно  дымили  и  рядом  с
элегантными заграничными выглядели топорными и безобразными.
     Начался общий разъезд. Публика  хлынула  к  железнодорожной  станции,
куда уже было подано несколько пассажирских составов.
     На вокзале к Тихменеву и Звонареву подошел адвокат  Кузьмин-Караваев,
брат начальника артиллерийского управления.
     - Рад вас видеть здесь, Сергей Владимирович, - сказал он после  того,
как Тихменев  представил  ему  Звонарева.  -  Мне  брат  говорил  о  вашем
несчастье. Ваше  присутствие  на  церемонии  не  ускользнуло  от  внимания
некоторых влиятельных лиц. Завтра я  расскажу  фон  Валю,  что  встретился
здесь с вами. Он лопнет от зависти. Ему-то сюда никогда не попасть. Видели
вас и охранники из министерства  внутренних  дел,  и  кое-кто  еще.  Я  не
преминул представить им вас заочно, так сказать, на  расстоянии.  Поверьте
мне, все это окажет существенное влияние  на  дальнейший  ход  дела  вашей
супруги.
     Прощаясь со Звонаревым, Кузьмин-Караваев выразил надежду увидеть  его
на следующий день на царском смотре красносельского лагерного сбора.



                                    6

     Утро выдалось солнечное, теплое. Еще задалго до начала торжественного
смотра лагерного сбора в Красное Село наехало множество  знати.  Казалось,
все великосветское общество столицы провело прошедшую ночь без сна, с  тем
чтобы пораньше выбраться из  города  и  разместиться  поближе  к  царскому
валику, на котором возвышался шатер царского семейства с полоскавшимся  на
ветру оранжевым штандартом с черным двуглавым орлом.
     Тихменев и Звонарев  устроились  на  склоне  высокого  холма,  откуда
хорошо были видны все огромное поле и царский валик -  насыпь  высотой  до
четырех метров и длиной  около  сорока  метров,  поросшая  густой  травой.
Против шатра,  на  краю  вала,  придворные  лакеи  заканчивали  натягивать
широкий тент, в тени  которого  расставлялись  кресла  и  стулья.  Солнце,
улыбки, веселый гомон толпы  создавали  ту  праздничную  атмосферу,  когда
совсем не ощущается томительность ожидания и медленный бег времени.
     Под звуки духовых оркестров со стороны главного лагеря к месту парада
двинулись  войска.  Первым  шел  Преображенский  полк,  четким,  сомкнутым
стороем, чуть колыхаясь штыками в такт бодрого, звонкого полкового  марша.
Вслушиваясь в эту музыку, Звонарев мысленно повторял слова,  запомнившиеся
со школьной скамьи:
     Многие лета, мног