сейчас за хулиганство строго.  Посадят.  А он у матери единственный
сын,  а старуха - человек больной, сердце у нее плохое и еще двадцать четыре
удовольствия...  Мать Козлова,  Евдокия Семеновна, в это время прямо слезами
исходила.  Посмотрела я  на  нее  и  жалко стало.  А  Грошин еще больше меня
разжалобил,  невеста, говорит, у него есть, хорошая девушка. Они в следующее
воскресенье хотели в загс идти, да видишь, как оно нескладно получилось...
     Мать Козлова мне уже чуть руки не  целует.  Я  подумала,  подумала да и
говорю: ладно, я скажу на суде, что он это нечаянно сделал. Но ведь есть еще
один свидетель. Он тоже уже согласился простить? Оказалось, что мать Козлова
с  Грошиным уже ходили к нему домой,  и им сказали,  что он в командировке и
приедет не скоро... Вот и все, товарищи судьи. Мне стыдно, стыдно смотреть в
глаза и Кошелеву, и вам, и всем...
     Харчева вновь расплакалась.
     Когда судебное следствие закончилось,  судья предоставил мне  слово для
произнесения  обвинительной  речи.   Текст  этой  речи  не   сохранился,   а
воспроизводить ее заново, спустя много лет, - дело сложное. Но хорошо помню,
что,  выступая по  делу Козлова,  я  начал с  оценки общественной опасности,
которую  представляет  собой  хулиганство,   а   затем  перешел  к   анализу
доказательств.  Виновность подсудимого теперь  не  вызывала у  меня  никаких
сомнений.  Да,  сидящий  на  скамье  подсудимых Козлов  -  злостный хулиган,
который должен быть лишен свободы.  Ну, а как быть со свидетелями, теми, кто
презрев свой  гражданский долг  и  обязанность перед  законом,  лгали  суду,
пытались выгородить преступника?
     Отвечая на этот поставленный в  обвинительной речи вопрос,  я  попросил
суд возбудить в отношении их уголовное дело.
     После  этих  слов  присутствующие  в  зале  суда,  словно  по  команде,
повернулись в сторону Грошина и Харчевой.  Лица их были растерянными: такого
исхода они никак не ожидали.
     У Козлова оставалась последняя надежда -  адвокат. Он посмотрел на него
умоляющими  глазами.  Виктор  Васильевич Вильнянский был  квалифицированным,
опытным защитником.  И  говорил прекрасно.  Но несмотря на все его старания,
облегчить участь подсудимого было трудно. Адвокат просил суд о снисхождении.
     А когда суд предоставил Козлову последнее слово, он только и сказал:
     - Прошу не лишать меня свободы.
     Суд удалился на совещание для вынесения приговора.
     Часа через полтора мы стоя слушали приговор суда.
     - ...Руководствуясь статьями 301 и 303 Уголовно-процессуального кодекса
РСФСР,  -  громко  и  внятно читал  судья,  -  суд  приговорил Козлова Петра
Григорьевича по  статье 206  части  второй Уголовного кодекса РСФСР  к  трем
годам лишения свободы.
     Когда судья кончил чтение приговора, зал сразу оживился, кто-то спорил,
что-то доказывал. Репортер захлопнул свой блокнот. Грошин застегнул "молнию"
на своей спортивной куртке,  махнул рукой и  направился к  выходу.  Но судьи
продолжали стоять.  И когда Грошин был уже в дверях,  он услышал, как в зале
наступила тишина и  судья  стал  читать новый документ.  Он  решил уйти,  не
слушать,   здесь  его  больше  ничего  не  интересовало,   но  вдруг  громко
произнесенная его фамилия заставила остановиться и выслушать последние слова
судьи:
     - За  дачу  ложных  показаний  суд  определил возбудить против  Грошина
Владимира Терентьевича и  Харчевой Любови Ивановны уголовное дело по  статье
181 Уголовного кодекса РСФСР...
     Грошин так и окаменел в дверях.  Только теперь он понял: суд согласился
с мнением прокурора и вынес определение о возбуждении уголовного дела.
     Предварительное следствие по делу Грошина и Харчевой длилось недолго.
     На  этот раз Грошин не  пытался отрицать свою вину и  выложил сразу всю
правду на  первом же допросе.  Он рассказал,  как Евдокия Семеновна Козлова,
узнав, где живет Грошин, пришла к нему незадолго до суда. Она пригласила его
к  себе  домой.  Сначала  Козлова говорила,  что  просто  хочет  узнать  все
подробности,  чтобы передать их  адвокату,  которому это  поможет при защите
сына. Когда Грошин пришел к ней домой, то увидел богато накрытый стол.
     В  гостях  у  Козловой  он  крепко  выпил.  После  этого  она  и  стала
выкладывать ему свой план.
     - Ты, сынок, не бойся. Все будет шито-крыто...
     - А я и не боюсь, - выпятив грудь, заговорил подвыпивший Грошин. - Чего
мне бояться?  Это твоему сыну, Петьке, бояться надо. Как пить дать угодит за
решетку.
     - А может,  и не угодит,  -  не унималась Козлова.  -  За этим я тебя и
позвала. Выручи, Володенька, век буду за тебя бога молить!
     - Я,  тетка,  атеист.  В бога не верю. Ты говори, чего тебе надо, а там
посмотрим...
     - Да все очень просто,  -  прошептала Козлова.  - Ты на суде скажи, что
все было не  так.  Что не  бил Петя никого по лицу,  не хулиганил,  мол,  не
сквернословил... Понимаешь?
     - Ну,  допустим,  я это скажу.  Но ведь,  кроме меня, еще два свидетеля
будут -  Любка Харчева и  этот,  как его,  Кошелев...  С Любкой я как-нибудь
договорюсь, а вот с Кошелевым...
     - А к Кошелеву мы вместе сходим. Не захочет же он, чтобы молодой парень
из-за всякой ерунды срок отбывал...
     - А  кто  его  знает?  Он  на  вид  человек-то  вроде  серьезный...  Но
попробовать, конечно, можно. Попытка не пытка, сама знаешь.
     - Ну, вот и договорились... Спасибо тебе, сынок. Век не забуду...
     - Это ты,  тетка,  брось.  Мне ни к чему,  чтоб меня век помнили.  Я не
Пушкин...  Я материалист,  понимаешь?  А что значит материалист? Это значит,
что интересуюсь благами материальными. Поняла?
     Евдокия Семеновна оказалась догадливой.  Скоро на  столе перед Грошиным
лежали джинсы,  купленные для  сына.  Те  самые джинсы,  в  которых Грошин и
пожаловал на суд.
     - Ну,  а как Петьку моего освободят,  - говорила она, - так мы тебе еще
подбросим, не сомневайся. Деньги у сына есть...
     - Я,  тетка,  воробей стреляный.  Так  и  запомни:  на  мякине провести
Владимира Терентьевича Грошина невозможно. И заруби себе это на носу!
     - Да что ты?!  Мы же с тобой теперь,  как это говорится,  союзники. И у
нас друг к другу должно быть полное доверие...
     - Вот то-то, - назидательно сказал Грошин.
     - Я так думаю,  -  говорила Козлова, - что эту девчонку, кондукторшу...
как ее, бишь, кличут?
     - Харчева, - подсказал Грошин.
     - Вот-вот,  Харчева.  Так  ее  тоже  того,  подмазать нужно.  Какой  ей
подарочек, а?
     - Э,  нет,  тетка.  С Любкой твой номер не пройдет. Она не я. Что она в
жизни понимает?  Ничего.  Материальные блага ценит?  Отвечу:  нет, не ценит.
Душу такого человека,  как ты,  поймет?  Нет, не поймет. К ней другой подход
нужен... Чу, кто такая Харчева? Принципиальная! Но ведь она кто? Баба! А как
бабу пронять небось сама знаешь?  Жалостью.  Но прежде мы с тобой к Кошелеву
сходим,  ты там поплачься как следует... Ну, а если он и не согласится, черт
с  ним.  Ведь нас будет двое -  я и Любка,  а он один.  Конечно же,  поверят
нам...
     Назавтра утром  Козлова и  Грошин отправились к  Кошелеву.  Но  там  им
сказали, что Вадим Лазаревич уехал в командировку и будет через месяц, никак
не раньше.
     - Ты,  тетка,  прямо в рубашке родилась,  -  сказал ей тогда Грошин.  -
Теперь нам только осталось Любку уломать, но, по-моему, это дело простое...
     И вечером того же дня они пожаловали к Харчевой "в гости". Сначала Люба
наотрез отказывалась врать на суде, но затем доводы Грошина, а в особенности
мольбы и слезы Козловой подействовали на нее...

     Дело  по  обвинению  Грошина  и  Харчевой  слушалось  выездной  сессией
народного суда в клубе автобусного парка.
     В   этом   клубе  часто  устраивались  выставки  картин  самодеятельных
художников.  На  сцене  их  товарищи  по  работе  выступали  в  ролях  Павки
Корчагина, Городничего, Гамлета и Любови Яровой. В актовом зале клуба не раз
звучали стихи, написанные своими поэтами...
     Но в тот день здесь заседал народный суд.  И все люди,  сидящие в зале,
явились сюда не из любопытства,  не жажда каких-то развлечений привлекла их.
Они  пришли потому,  что  на  скамье подсудимых оказались люди,  которых они
хорошо знают, чьи судьбы им не безразличны.
     За  столом рядом со  мной сидел лучший водитель парка Михаил Кириллович
Кильдеев.  Он  -  общественный обвинитель.  Ему доверили товарищи по  работе
выступить от их имени.
     Идет   судебное  следствие.   Дают  показания  подсудимые,   свидетели.
Участники  процесса  задают  вопросы.  Присутствующие с  нетерпением ожидают
выступления Михаила Кильдеева. Наконец, судья говорит:
     - Слово предоставляется общественному обвинителю.
     - Товарищи,  -  начал свою речь Кильдеев,  -  многие из вас давно знают
Грошина,  вернее,  работают с ним. Ведь Грошин трудится в нашем парке с 1970
года.
     Многие из вас,  наверное,  помнят, как около года назад выяснилось, что
Грошин покупает так называемый "левый" бензин,  чтобы о нем говорили, как об
одном из лучших производственников,  экономящих горючее.  И  он со спокойной
совестью несколько раз даже премии получал за это.
     Отвратительный поступок Грошина вызвал тогда у  нас у всех справедливое
негодование,  и  мы даже хотели просить администрацию парка уволить Грошина,
потому что он  позорит нас,  потому что он позорит высокое звание советского
человека.  Но  он  тогда сумел убедить нас в  том,  что глубоко осознал свою
вину,  что  больше никогда так не  поступит.  Что-что,  а  клятвы он  давать
умеет...
     Грошин и  сегодня ведет себя неискренно.  Вы  помните,  как свою ложь в
суде он пытался объяснить состраданием к матери хулигана Козлова, любовью ко
всем матерям. Так ли это?
     Кое-кто  из  здесь присутствующих знает,  что  у  Грошина есть старушка
мать,  которая живет в другом городе, что Грошин у нее единственный сын, что
получает она небольшую пенсию,  а  он никогда не помогал ей и  даже не писал
писем.  И  семидесятилетняя больная мать хотела через суд взыскать с Грошина
алименты. Узнав об этом, он уговорил ее отозвать исковое заявление.
     Я сейчас так подробно рассказываю о Грошине потому,  что некоторые наши
работники на собрании даже выступали с  предложением взять его на поруки.  А
преступление Грошина -  это не  случайный проступок,  это следствие всей его
непутевой,  нечестной  жизни.  Он  пришел  к  выводу,  что  все  ему  сходит
безнаказанно,   что  он  всегда  сумеет  вывернуться  из  любого  положения.
Наверное,  он  надеялся,  что  и  сегодня коллектив выступит на  его защиту,
попросит отдать  его  на  поруки.  Но  Грошин  ошибся.  Мнение  подавляющего
большинства членов  нашего коллектива таково:  Грошин должен понести строгое
наказание...
     А  теперь  я  перейду  к  поступку Харчевой.  На  первый  взгляд  может
показаться,  что ее вина ничуть не меньше вины Грошина.  Но, товарищи, разве
Люба Харчева делала это из каких-то корыстных побуждений?  Конечно, нет! И в
этом  никто  не  сомневается.  Мы  знаем  Любу  как  действительно  чуткого,
отзывчивого человека.  Именно  на  этой  отзывчивости и  сыграл Грошин.  Как
говорится,  сыграл на слабой струнке.  Доброта и отзывчивость - это чудесные
качества. Но когда эти качества толкают человека к защите хулигана - это уже
зло.  Никакой пощады не должно быть у нас к хулиганам! Бороться против них -
наш  долг!  Харчева  поступила неправильно,  поступила нечестно  и,  значит,
должна  понести наказание.  Но  мы  не  можем  забывать,  что  разные мотивы
толкнули ее  и  Грошина  на  преступление.  И  мы  по-разному должны  к  ним
отнестись.
     Харчевой наш  коллектив верит.  В  прошлом она ничем не  запятнала свою
совесть. О ней всегда можно было услышать только добрые слова.
     Нельзя не принять во внимание и  то,  что Люба нашла в  себе достаточно
сил,  смелости, чтобы во время судебного заседания по делу Козлова исправить
свою ошибку, во всем признаться, хотя и понимала, чем ей это грозит. Харчева
помогла разоблачить Грошина, и это тоже немаловажно.
     Наш  коллектив поручил  мне  обратиться к  суду  с  просьбой не  лишать
свободы Любовь Харчеву и  передать ее  нашему коллективу для перевоспитания.
Мы  понимаем ее  вину и  не  стремимся ее преуменьшить.  Но мы уверены,  что
сможем воспитать из Любы Харчевой настоящего человека,  достойного уважения,
и убеждены, что она оправдает наше доверие...
     Не скрою,  речь Михаила Кильдеева мне понравилась. И, выступая вслед за
ним,  я  как  прокурор поддержал основное положение и  выводы  общественного
обвинения,  которые,  судя по  реакции зала,  разделялись если не всеми,  то
абсолютным большинством присутствующих.
     Выступили адвокаты.  Первым  говорил  тот,  что  защищал  Грошина.  Его
предложение применить  к  Грошину  условное  осуждение было  встречено гулом
неодобрения.

     Суд удалился на совещание,  и  сразу в зале стало шумно.  О Грошине как
будто забыли, но зато имя Харчевой не сходило с языка.
     - Жалко дивчину,  -  сказала пожилая женщина в скромном сером платье. -
И,  главное,  видно,  что уж очень переживает она, что слезы у нее от самого
сердца идут.
     - Верно,  жаль,  -  подхватил рядом сидевший мужчина. - Вся жизнь у нее
впереди, но этот день она надолго запомнит.
     Всех  присутствующих очень  волновал  вопрос:  отдадут  ли  Харчеву  на
поруки.  И  не  было среди присутствующих ни одного человека,  который бы не
хотел этого.
     И вот,  наконец,  чтение приговора.  Весь зал стоит,  напряженно затаив
дыхание, а судья ровным голосом медленно читает:
     - ...Признать вину Грошина и Харчевой доказанной... Приговорить Харчеву
Любовь Ивановну по статье 181 Уголовного кодекса РСФСР к одному году лишения
свободы,  но, принимая во внимание ее чистосердечное признание и ходатайство
коллектива   автобусного  парка,   считать   меру   наказания   условной   с
испытательным сроком два года и передать Харчеву Л.И. коллективу автобусного
парка для перевоспитания и исправления...
     В  зале невольно пронесся вздох облегчения.  Судья на  мгновение поднял
голову и чуть заметно улыбнулся уголком губ.
     - Грошина  Владимира  Терентьевича,   -   продолжал  чтение   приговора
Чернышев,  - по статье 181 части второй Уголовного кодекса РСФСР приговорить
к трем годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии...
     Грошин  внимательно вслушивается,  стараясь  не  пропустить ни  единого
слова. Но вот оглашение приговора окончено, а он как будто еще ждет чего-то.
Вдруг  скажут,   что  "условно",  что  его  тоже  "передать  коллективу  для
перевоспитания",  вдруг произойдет чудо. Но зал постепенно начинает пустеть.
Судьи удаляются. И Грошин понимает, что чуда не произойдет.
     Два милиционера становятся по бокам. Грошина взяли под стражу.


        "СЛУЧАЙ В ГОРАХ"

     Вернулся из  отпуска  я  отдохнувший,  просмоленный ветром  Балтийского
моря.  И  несколько размагниченный.  Но сразу пришлось с головой окунуться в
работу: в прокуратуре скопилось много дел.
     Не  успел я  еще войти в  привычное русло,  раздался звонок из области.
Помощник прокурора области, курирующий наш район, сказал:
     - Захар  Петрович,   хорошо  бы  вам  самому  как  районному  прокурору
поддержать в суде обвинение по делу Емельяновой.
     - У нас такого в производстве нет,  -  ответил я,  отлично зная,  какие
велись у нас дела.
     - Позвоните в суд.  Оно направлено в Зорянский народный суд по указанию
заместителя Председателя Верховного Суда РСФСР.
     - А что такое?
     - Емельянова проживает у  вас.  И  другие лица  тоже.  Учитывая это,  и
направили дело к вам...
     - Что же,  если вы считаете,  что обвинителем непременно должен быть я,
не возражаю...
     В тот же день позвонили и с телевидения. Ведущий областного тележурнала
"Закон есть закон" интересовался,  когда будет слушаться дело Емельяновой. Я
посоветовал позвонить по  этому вопросу Чернышеву -  председателю Зорянского
районного народного суда.
     Меня  заинтересовало такое  внимание  к  делу  Емельяновой  со  стороны
руководства и телевидения.
     Связался с председателем нарсуда по телефону.  Чернышев подтвердил, что
такое дело получено.  Мы  договорились,  что  изучать его  я  засяду в  суде
буквально с завтрашнего дня...
     Предварительное  следствие  провел   старший   следователь  прокуратуры
автономной  республики,  где  произошло  это  событие.  Обвиняемой  по  нему
проходила  Емельянова  Ирина  Сергеевна,  диспетчер  железнодорожной станции
Зорянск-Пассажирская, двадцати четырех лет, ранее не судимая.
     Итак, с чего все началось?
     Туристы местного клуба решили летом совершить поход по Кавказу.
     Я представил себе молодых,  крепких девушек и парней,  которых манило к
себе южное солнце, сверкающие снежные вершины, вечера у костра.
     С каким,  наверное,  нетерпением ждали они день,  когда, сойдя с поезда
наконец,  отправятся в горы.  Судя по всему, подготовка прошла у них гладко.
Маршрутно-квалификационная  комиссия   утвердила  маршрут   похода,   ребята
намеревались пройти от  Нальчика через  Сванетию до  Черноморского побережья
Грузии.
     В  путь  вышли  две  группы в  составе десяти человек.  Одну  возглавил
старший инструктор по  туризму Леонид Леонидович Пуркач,  опытный наставник.
Емельянова была руководителем второй группы,  состоящей из четырех человек -
Олега Макарова, Гали Барченко, Люды Пясецкой и Альберта Балабанова.
     Первые дни  все  было  хорошо.  20  июня туристам предстояло преодолеть
перевал Шикша.  Первым провел свою четверку Пуркач. За ними двигалась группа
Емельяновой. Но она отклонилась от пути, которым прошел первый отряд.
     Когда  основной перевал остался позади,  группе  Емельяновой предстояло
спуститься по узкому и крутому желобу, выходившему на край пропасти.
     Участники группы шли  в  связках (единственное место на  маршруте,  где
требовалось соединение предохранительной веревкой).
     Первым двигался Балабанов.  За  ним -  Пясецкая.  Вторая связка -  Галя
Барченко и Олег Макаров. Сама Емельянова в связке не была.
     Из показаний Пясецкой:
     "...Когда  мы  стали приближаться к  желобу,  то  идущая за  мной  Галя
Барченко крикнула:  "Справа  "живой" камень!  Осторожно!"  Этот  приказ  был
передан  Емельяновой  Ириной  Сергеевной.  Я  действительно  увидела  справа
камень.  Первым вошел в желоб Алик Балабанов и обошел камень не касаясь.  Он
прошел желоб,  завернул на площадку и  дал сигнал двигаться.  Я также прошла
желоб благополучно. Потом должна была идти Галя Барченко. Сзади ее страховал
Олег.  Как  все  произошло,  не  знаю.  Но  вдруг я  услышала шум:  мимо нас
пролетели Галя и Олег. Они исчезли за краем пропасти.
     ...Мы выпустили из ракетницы три красные ракеты -  сигнал бедствия. Дно
пропасти,  на котором лежали Макаров и  Барченко,  было метрах в семидесяти.
Алик Балабанов рвался спуститься вниз. Ирина Сергеевна останавливала его - в
этом месте спускаться было нельзя.  Балабанов не послушался и полез вниз. Он
поскользнулся,   покатился  по  склону.   К  счастью,  метров  через  десять
задержался на каменной плите.
     Когда Алика вытащили,  у него был открытый перелом ноги. Его спустили в
долину,  а  оттуда  доставили на  вертолете в  Нальчик,  затем  отправили на
самолете в Москву, к знаменитому ортопеду...
     После гибели Барченко и Макарова отряд прервал свой поход. Мы вернулись
в Зорянск".
     Как и почему произошло несчастье, выяснилось со слов Емельяновой:
     "...Перед тем как группе пройти желоб,  я  осмотрела его сама.  У входа
его,  справа,  находился  "живой"  камень,  то  есть  лежащий  неустойчиво и
которого ни в  коем случае нельзя касаться.  Он может легко сорваться.  Олег
Макаров шел  в  связке последним.  Я  передала команду:  "Осторожно!  Справа
"живой" камень.  Не  трогать!"  Олег передал приказ Гале.  Галя -  остальным
двоим.  Прошел желоб Балабанов,  затем Пясецкая. Пошла Галя. Олег